«Мне его дали, чтобы я могла реализоваться как актриса»

Прежде чем стать успешным кинорежиссером, любимцем критиков и фестивальной публики, Василий Сигарев был уважаемым драматургом и театральным режиссером: его пьесы ставились в лучших театрах Европы. Но его эксперименты в кино были бы другими, не окажись рядом Яны Трояновой. В 2009 году на «Кинотавре» их фильм «Волчок» получил Гран-при и приз за лучший сценарий, а Троянову наградили за лучшую женскую роль. Их следующие работы — драму «Жить», спектакль «Вий» и свежую комедию «Страна ОЗ» — ждали с любопытством и трепетом. Сами Сигарев и Троянова ведут себя так, будто ничего не изменилось: они ненавидят пафос, обходят стороной звездные дорожки и любят посмеяться и над другими, и над собой — один только диалог в начале нашей беседы чего стоит.

Василий: Дорожки не люблю. Не люблю, когда меня узнают на улице. Один раз был случай, когда меня узнали, а Троянову и Инну Чурикову — нет. Мы зашли в ресторан, раздеваемся, а мне вдруг говорят: «Это вы Сигарев?» И они остались в тени моей славы. (Смеется.)

Яна: Но это один раз было, Васенька.

В.: И это был единственный раз, когда мне понравилось, что меня узнали.

Есть много творческих союзов в кино. Насколько ваш типичен?

Я.: Мне нравятся Климов и Шепитько. Или кстати, Чурикова и Панфилов. Подростком я была поклонницей Инны Михайловны, читала, что у нее муж — режиссер и некоторых ролей в его фильмах она по пять лет ждала, нигде не снималась. Я себе говорила, что у меня так же будет. Так и было: я «Волчок» пять лет ждала. Не шла никуда работать. Думала: надо себя сохранить.

Вы согласитесь с тем, что порознь ваше творческое развитие было бы иным?

Я.: Однозначно. «Волчка» бы точно не было. Не знаю, дошел бы Вася до «Жить» или нет. Я бы дров наломала, попала бы к каким-нибудь дурацким режиссерам, которые бы запороли мне карьеру.

В.: В фильм «Егерь». (Смеются.)

Я.: Да, я в этот фильм по молодости ходила на кастинг. Не взяли, сказали, что нужна известная актриса. И утвердили эту рыженькую из Москвы… Анну Большову! Я ее однажды встретила, сказала: «Спасибо тебе, что за меня снялась, что я себе не запорола карьеру таким ужасным фильмом».

Вы ей так и сказали?

Я.: А я прямолинейна. Может, это недостаток воспитания, но зато я с себя снимаю какие-либо обязательства с некоторыми людьми общаться. Мне даже нравится, что меня некоторые за километр обходят. (Смеется.)

Есть такой пример творческого союза: он — гений со странностями, она — талантливая, но опекающая его, хозяйственная такая...

Я.: Он точно гений со странностями.

В.: Но я хозяйственный!

Я.: А я ветер. Муза. От меня хозяйственности не дождешься, меня не научили создавать уют.

Вам приходилось сравнивать свои бэкграунды: как и на чем вы росли? много ли у вас точек соприкосновения?

Я.: Например, у нас есть хохма, что я в детстве недоедала, у меня ничего, кроме подгорелой овсянки, не было, а он смачно рассказывает, как вкусно его кормили. У него цыплята в яблоках запекались, торты «Муравейники» готовились… Я говорю: «Почему у тебя детство лучше, чем у меня?» А он любит, что у него всё получше. Вкусы у нас в основном сходятся в искусстве. В кино. Мы оба любим «Иди и смотри». Фильмы Абдрашитова.

В.: А я еще на видеосалонах рос.

Я.: Я тоже на них росла, не надо! По рублю ходили в подвальчики фильмы смотреть.

В.: Я посмотрел «Коммандо», и советское кино на время перестало существовать.

Я помню, вы, Василий, в одном интервью говорили: «У нас на Урале всё немножечко пожестче». А вам как кажется, Яна?

Я.: Я бы добавила, что не немножечко. У нас правда суровый народ, это и по нам с Васей видно. Для нас юмор — это когда кто-то в одно место поварешку засунул во время пьянки. Все охают, ахают — ужас! Мы ржем. И так не ржут нигде.

В.: Москвичи ржут, если просто засунул поварешку. А у нас ржут, если после этого еще и умер!

Я.: Да, мы, уральцы, счастливые люди. У нас все любят поржать. Но после…

…грустно становится?

Я.: Да. И начинается ссора: чего ты, мол, надо мной ржешь? Мне всегда интересно за такими людьми наблюдать, и в той среде, где я росла, меня многое ранило. Но я притащила это всё за собой в кино. На мне мощный отпечаток уральского колорита — он и в речи, и в ее подаче: я агрессивно говорю, с наездом, хотя и не испытываю к человеку негатива. У нас так говорят на Урале: «Слышь ты, да?» При этом внутри себя я Урал так и не приняла. Так сложилось, что после революции мой род, дворянский, был выслан туда из Польши. И никто не прижился. Видимо, на генном уровне у меня идет неприятие Урала. Я там родилась, но мне там некомфортно.

А где комфортно?

Я.: В Москве. Стало, со временем. Сначала она мне казалась слишком большой, а сейчас мы с ней на равных. Петербург люблю, в Европе многие места. Видите, гены не обманешь, так что я пришла к выводу, что Урал не мое место. Но я буду о нем всегда хорошо помнить. Этот-то (кивает на Василия) — уралец. (Обращаясь к Василию.) Хотя и тебе в Москве комфортнее. Ты хочешь в Екатеринбург?

В.: Там сейчас грязно очень.

А тут?

Я.: Вы не видели, как там грязно.

В.: У нас еще и дом так расположен, что надо по грязи идти, чтобы в город выбраться.

Василий, вы могли бы сказать, что литературный талант уберег вас от какого-то другого, менее благоприятного пути развития?

В.: У меня не было мечты вором в законе стать. Помню, хотел быть врачом. Потом учителем. А еще недолго футболистом и культуристом. Это после просмотра «Коммандо». (Смеется.)

Чем вы занимались в журнале «Урал»?

В.: В этот журнал Николай Коляда набирал своих учеников, чтобы они могли и писать, и денежку получать. На деле приходилось чужие произведения переписывать, каких-то графоманов, и мне это не нравилось. Вообще я не понимал, что я там делаю. Поэтому и был оттуда изгнан.

А как у вас вообще выстраивались отношения с Колядой? Он вас пытался сломать?

Я.: (Василию.) Коляда твой второй отец, можно сказать.

В.: Он никого не ломает. Напротив, переживает, когда кто-то эпигонит. Но все его ученики сразу начинают писать как он. Я тоже прошел через это. Коляда как раз за то, чтобы творческий человек сохранил себя. Ты пишешь, а он тебе говорит, что плохо. Подсказывает, как денежки зарабатывать пьесами, что театры любят, какими должны быть пьесы для антреприз. И нужно написать несколько таких, прежде чем начать самовыражаться.

Я.: Я у Коляды не училась, но столкнулась с ним в театре, когда уже с Васей была знакома. Коляда во мне ничего не переделывал, но и серьезных ролей не давал. Вася становился самостоятельным режиссером. Николай Владимирович, наверное, все-таки любит, когда ученики остаются учениками, а тут ситуация изменилась. И на мне это отражалось: ролей не было. А когда тебе работу не дают, какой тут может быть интерес? Работу давал Сигарев, за ним-то я и ушла из театра. Никаких плохих воспоминаний о том времени у меня нет, всё было правильно: если где-то стоишь на месте, значит, это не то место, надо с него уходить. Только мы ушли, как нам предложили снимать кино. А я тогда побрилась налысо, чтобы в театр не возвращаться, и волновалась, отрастут ли волосы к началу съемок.

Это же был еще не «Волчок»?

В.: Это был «Пластилин».

Я.: Мы должны были с французами снимать. Не сложилось. Волосы отросли, и мы стали работать над «Волчком». Коляде мы благодарны. Он дал нам пинок, без которого всё было бы иначе.

Талант редко обладает возможностями пробиваться. Вам самопродвижение как далось?

Я.: Когда у Васи были уже серьезные пьесы, Коляда разослал их чуть ли не во все театры мира. «Пластилин» продали в Германию, с этого и начался Васин путь. Вася — помазанник божий, он баловень, за него всё сделали. Ему оставалось писать. Пошли премии, на вручениях которых чуть ли не английская королева присутствовала. Потом сценарий попал к продюсеру Роману Борисевичу. Васю вело, это путь, который начал Коляда. А дальше рядом с ним появляюсь я, перехватив эстафетную палочку. Я его поддержала с первым фильмом. Водителем у него работала. Он натуры выбирал, командовал: «Направо едем, налево». И всё это мы вместе преодолели. А мне его дали, чтобы я могла реализоваться как актриса.

Борисевич ведь хотел у вас только сценарий купить, а вы поставили условие, что снимать будете сами?

В.: Поначалу было так. И это нормально: сложно доверить режиссуру новичку. Но я писал «Волчок», и он у меня весь по кадрам в голове сложился. Я не хотел, чтобы он выглядел на экране иначе.

Я.: Вася настоял, что сниматься буду я. Меня же хотели заменить, московские воротилы-то. Нужна была актриса с именем, меня никто не знал: а вдруг я правда просто жена? Про меня же потом стали писать: вот, мол, жену снял, она, наверное, больше ничего не может. Писали же? Гаденыши.

Это был не я.

Я.: Я знаю. И знаю, кто это писал.

Яна, правда, что ваша мама впервые увидела вас как актрису лишь на показе «Волчка»?

Я.: Правда. Это тоже предубеждение, что мама должна быть везде, где выступает ребенок. А вроде и не должна… Мама уже умерла, но хоть на «Кинотавре» успела посмотреть на мою первую победу. Раньше она прикалывалась, говорила: «Да пусть тебя хоть на коробке спичек выпустят — мама гордиться будет». В общем, мама увидела меня на коробке, и наша с ней история на этом закончилась.

Ваши отношения ухудшились? Мама же поняла, что в «Волчке» многое из вашего детства?

Я.: Отношения в чем-то укрепились. Ухудшать нечего было. Всё уже было пройдено. Все претензии друг другу были высказаны. Ее путь подходил к концу, мы нормально расстались. По-человечески.

Когда думаешь о вашей карьере, Яна, то нет ощущения, что вам нужно было из кожи вон лезть. При этом не верится, что вам было легко.

Я.: Сложный вопрос. Я всегда всё делаю через собственную печень, будто прокачиваю эту ядовитую кровь через себя. Прорабатываю комплексы из детства. Это больно, но я хорошо знаю, что делаю. Я в каждую роль тащу личное и выбираю роли так, будто они под меня делались. Вот «Кококо» — я согласилась, и Дуня Смирнова стала писать роль на меня. Причем, когда персонаж мне близок, это не значит, что играть его легко. Поэтому я много отказываюсь, когда нет интереса, нет идентификации. Нет боли. Нет смысла, иначе говоря. И если с возрастом возьмусь за классику, то это должно быть то, что мне близко. Васса Железнова, Кабаниха или королева Марго — я понимаю, это мое. А вот Каренину уже не смогу. Офелию тоже. Надо понимать, кто ты. И не витать в облаках, как некоторые актеры-мужчины, они просто бесят этим своим желанием сыграть...

...Гамлета?

Я.: Да! Я думаю: зачем? Есть же современный Шукшин — только красную рубаху надеть, а вы всё гамлетов хотите. Я тут увидела видео, где Высоцкий репетирует Гамлета, — и это такой пафос!.. Высоцкий для меня — мужик с гитарой. Глеб Жеглов. Но не Гамлет. Да, я не люблю Шекспира. Эту патетику.

А если осовременить?

Я.: Это было бы интересно. Помните, молодой Ди Каприо? Они еще пели?

Баз Лурман, «Ромео + Джульетта»?

Я.: Да. И пафос ушел как минимум. Я поэтому театр не люблю — за эту пошлятину. За эту подачу, какую-то актерскую.

В.: Но театр-то разный!

Я.: Кстати, Вася сам его не любит. Зато любит поспорить со мной на людях, а дома говорит, что театр не любит. Над Высоцким тоже вчера ржал.

Василий, поспорьте еще на людях.

В.: Я на самом деле не люблю ходить в театр. Но хорошие постановки, «Господа Головлёвы» Серебренникова например, я на видео раз пять смотрел. Хорошего театра мало. Меньше, чем хорошего кино.

После некоторого перерыва в работе с театром вы выпустили «Вий» в «Табакерке». Ваше отношение к театру изменилось?

В.: Я отношусь к нему как и к кино. Я пытаюсь сделать историю. Просто в театре одни возможности, а в кино — другие. Роман Борисевич сходил на «Вий» и сказал, что будто бы смотрел фильм.

Есть мнение, что в театре сейчас можно делать гораздо больше, чем в кино. И даже зритель переметнулся туда из кино.

В.: Меня туда никакими коврижками не перетянешь, но на разовые акции я готов. Зато Трояновой придется надолго в театре зависнуть. Как сказал тот же Борисевич, «похоже, спектакль будет идти долго». (Смеются.)

Я.: А вот я согласна: в театре сейчас больше свободы. Там работают метафоры, а в кино сплошная цензура, и выдавайте нам теперь патриотизм. Но кино я люблю больше, хотя мне и запретили там материться. Мне лично. Материться я люблю.

Как с этим запретом жить?

Я.: У Сигарева в «Вие» ругаются по-украински, а курят не сигареты, а такие дудочки. Театр как раз позволяет выкручиваться.

В.: А в кино приходится запикивать. В «Стране ОЗ» запикивал. И сколько я в жизни этих пиков слышал, всегда понимал, что там. А зрителю теперь придется тщательнее изучать русский мат, чтобы понимать лучше. Так что я проблемы восприятия не вижу. Научимся, выкрутимся, просочимся мимо всех этих говорухиных. (Смеются.)

Как думаете, «Страна ОЗ» поменяет отношение людей к Новому году?

В.: Нет, они увидят то, что наверняка с каждым из них случалось. Всем же известно, как это празднование проходит. Кстати, во время съемок мы отмечали день рождения нашего оператора в квартире, где живет один из героев фильма, бард.

Я.: И наутро квартира оказалась разнесена. Даже подгорела.

В смысле?

Я.: Ну, мы так отмечали. Было весело. А потом пришли хозяева квартиры. Директор стала выкручиваться, заверять их, что это всё нужно для съемок. А там, извините, разбитые картины, подгоревшая мебель, бутылки везде, всё залито, чинарики даже в постели. Лыжи лежали почему-то на кухонном столе! Хозяева растерялись, спрашивают: «А орали так почему?» — «Такая сцена была».

Изменится ли у екатеринбуржцев отношение к улице Торфорезов?

В.: Ее будут искать. И не находить. На этой улице живет соавтор сценария, писатель Андрей Ильенков. Но улица проходит через деревянные дома, частный сектор, и уходит в многоквартирные. Мы поехали снять крупным планом табличку с названием и улицы не нашли. По GPS она есть, но ее нет.

Могли бы назвать «Страну ОЗ» фильмом-исследованием?

В.: Конечно, исследование, превратившееся в роуд-муви — дорогу по местам боевой славы. На собственном опыте проверяли.

Вы горящий фейерверк на голову ставили?

В.: Да, ставил.

Стиль: Ксения Доркина.

Макияж: Александра Захарова, Евгения Белянкина/FORUM MUA.

Прически: Елизавета Фогель/KALAUS-PARISII