Работали не на пределе, а за пределом человеческих сил
Николаю Павловичу Герасимову исполнилось 93 года. Сейчас он проживает в районе «Проспект Вернадского». А в годы войны ему довелось быть участником битвы за Москву. Самой тяжелой по количеству безвозвратных потерь: более полумиллиона командиров и красноармейцев пали в яростном сражении за нашу столицу.
– Николай Павлович, а правда ли что зимой 41-го стояли такие страшные холода, что не выдерживала техника?
– До минус 43 градусов доходило, и техника ломалась. Мы, связисты, тянули линию связи от Москвы к фронту. Долбили мерзлую землю ломами, копали лопатами ямы шириной метр и полтора метра в глубину и ставили вручную деревянные столбы. Ведь связь – это глаза и уши армии. Мы это понимали и работали не на пределе, а за пределом человеческих сил.
– Наверное, было много обмороженных и заболевших?
– Ни одного! И дело вовсе не в полушубках и валенках: их ни у командиров, ни у красноармейцев не было – лишь обычные сапоги и шинелька. Просто времени болеть у нас не было. Основные потери происходили от немецких мин. Немцы, когда отходили, минировали и сжигали все. Оставляли снежную пустыню. Только это им не помогло.
– А как же тогда документальные кадры, где бойцы идут в наступление в белых полушубках?
– Это сибирские дивизии. На нашем участке фронта они в атаку не ходили, долбили с закрытых позиций из «катюш». Близко никого из них не видел. Нашу роту связи иногда привлекали для патрулирования, но они к своим машинам никого даже на километр не подпускали.
– На каком участке фронта вы служили?
– С начала наступления, с 5 декабря 41-го наш батальон связи перебросили на Волоколамское направление. Там и служил.
– Расскажите, как разворачивались события. Знали вы тогда о подвиге панфиловцев?
– Что мы тогда могли знать, особенно простые красноармейцы? Дай Бог просто выжить. А уж интересоваться действиями соседей? Не до того было. Никаких корреспондентов или концертных бригад к нам не приезжало. До начала всеобщего наступления наш батальон находился под армейским командованием и выполнял задачи по охране от бандитов и диверсантов различных объектов в самой Москве. Заступали после начала комендантского часа, поэтому увидеть город на осадном положении мне не очень-то и удалось. Тьма, редкие прохожие и всюду баррикады из мешков с песком. Кстати, тогда я и сфотографировался, чтобы послать карточку родителям в деревню Горки, Ярославской области. Это фото – практически единственное за всю войну. Смотрю я на себя и думаю, как мы все это выдержали?
– Много у вас наград?
– Пиджак с наградами весит пять килограмм. Я его уже редко надеваю: сил нет носить. Но большинство наград получены после войны. Демобилизовался с двумя медалями, одна из которых – за оборону Москвы, ее давали всем, кто выжил. А двоюродный брат звезду Героя получил. Впрочем, никто по поводу наград тогда не расстраивался: нам действительно была нужна только Победа – самая главная награда солдата. Да и званиями тогда не разбрасывались: хочешь звездочку на погоны – иди учись. Я войну сержантом закончил.
– Когда же стали полковником?
– Это уже после войны и училища в Москве. Выпустился из него младшим лейтенантом. Служил в КГБ СССР. Служил хорошо, может, поэтому был назначен комендантом Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. Должность эта полковничья, но не очень заметная, поэтому в званиях рос медленно. Десять лет в капитанах проходил, пока майора не дали. Полковником стал в августе 1980 года. По делам службы встречался почти со всеми советскими знаменитостями, получил кучу автографов. В тяжелые 90-е годы все пришлось продать. Оставил себе на память только фотографию с подписью самого Косыгина.
– Вернемся в 41-й год. Помните что-нибудь радостное?
– Помню, как приезжала кухня и сержант выдавал пайку. Накладывал котелок каши и наливал водку в жестяные кружки. Парень я был крепкий, и мне эти «наркомовские» сто грамм были как слону дробина. Мы тогда с приятелем Николаем Лобановым решили чередоваться: день я пью обе наши порции, второй день – он. Вот тогда становилось хорошо. Водка нас тогда фактически спасала от мороза, стресса, усталости. Набегаешься за день с катушками кабеля, так что руки и ноги отваливаются, выпьешь – и сразу восстанавливаешься.
После Москвы нас перебросили на юг, там холода оказались пострашнее. Всего минус 20 градусов, зато ветер валил с ног. Наша часть стояла в 25 километрах от Сталинграда в городе Сарепта. Ночевали мы в церкви на каменном полу. Укрывались шинелью, печек не было, да и топить их было нечем: кругом степь. Кстати, полушубок и валенки, нашу тогдашнюю мечту, я примерил только в 45-м году, когда нес патрульную службу в охране Казанской железной дороги. С едой под Сталинградом тоже были постоянные проблемы: обозы с провиантом частенько задерживались, жили на сухарях и конине. Потом была Калмыкия, Грозный, Нальчик, Пятигорск. Там мы уже работали на радиостанциях. Они были такие большие, что их приходилось возить на машинах: на одной – передатчик, а на второй – приемник.
– Как вы встретили войну?
– Я в 1941 году уже работал на Первом часовом заводе сборщиком. Когда началась война, мы с Алексеем Матюхиным, моим земляком, поехали поступать в Ярославское интендантское военное училище. Сдали экзамены: математику и русский на отлично. Когда проходили собеседование, узнали, что училище перепрофилировано в пехотное и подлежит эвакуации в Омск. Нас это не устраивало, мы забрали документы и вернулись на завод ждать повестки из военкомата.
И вот видите, как все обернулось. Многие мои товарищи погибли тогда. А я вот здесь сижу и с вами разговариваю… Хотя иногда закрою глаза, и кажется мне, что опять очутился в 1941 году под Москвой. Трясусь в кузове полуторки, мечтаю выжить и воевать за Родину.
Беседовал Сергей Бердников