Он пришел к тебе с приветом
А главные вопросы остаются даже не заданными. Кто рассказывает нам эту простую историю о «колыхании сонного ручья»? Чьими глазами мы ее видим? И где точка, с которой смотрит тот, кто с нами говорит?
Ответ начинается с биографии самого Фета, человека без фамилии, амбициозного юноши, главного наследника Пушкина. Жизнь поэта поразительна и достойна хорошего сериала. Наш герой — сын немки Шарлотты-Елизаветы Беккер, сбежавшей от мужа, асессора городского суда Дармштадта Иоганна Фёта. Мальчик растет как потомок богатого помещика Афанасия Неофитовича Шеншина. В 14 лет, когда выясняется, что родился он до заключения брака (и вообще, не очень ясно, кто отец), молодой человек в одночасье лишается имени, положения, прав. Он уходит служить, крепко сидит в седле, но дворянства добивается лишь к 53 годам. И, возвращая себе фамилию Шеншин, продолжает подписывать стихи Фетом. За это время он успевает стать главным идеологом «чистого искусства».
На фоне прочих классиков русской литературы XIX века Фет создал совсем мало: он переводил поэмы, но сам был автором небольших стихотворений, все наследие прочитывается за несколько вечеров. Значительно больше главный противник Некрасова известен как публицист, вызывавший у тогдашних революционных демократов изжогу («два главных корня народной жизни — народное миросозерцание и земледельческая промышленность» — таких идей поэту не простили), но и к славянофилам официально не примкнувший. Фет был сам по себе, потому что решил бросить вызов одному из главных поэтических принципов XIX века — праву автора на мироздание.
Поэт в русской и европейской традиции позапрошлого века был демиургом, он мог в шутку посетовать на то, что Татьяна Ларина отбилась от рук, но всегда понимал, что именно мы должны разглядеть в буре, которая мглою небо кроет. Природа, общество, герой лирики и его суждения — все это было подчинено авторскому замыслу. А у Фета — поразительное: «Я думал... не помню, что думал; / Я слушал таинственный хор». И еще: «...не знаю сам, что буду петь — но только песня зреет». Так было нельзя, ведь тучки небесные странствуют не просто так, а потому что автор замечает их и пристраивает к делу. А Фет? Как это: не помнил, не знаю? А кто должен помнить и знать? Пушкин, что ли?
Фет мог бы превратить свою биографию в сюжет для увлекательного триллера, обидеться на власть, общество, критиков, стать мучеником и страдальцем, ходить по салонам, заламывая руки, но он — истинный консерватор. Миропорядок — его сюзерен. Поэт смотрит, как осыпаются листья с вишни, колосится рожь, летит ласточка и поет не свое отношение к происходящему, а сам ход вещей, незримые нити, связывающие реальность воедино и придающие всему смысл.
Как крепкий хозяйственник он прекрасно понимает, что делать, и говорит об этом прямо: «Никогда не куплю Рафаэля, не дам бала, не поеду в Париж на выставку, не сожгу фейерверка, когда мои крыши текут, лошадям есть нечего». Здесь, конечно, важен не только патриотизм, но еще и служение порядку. В этой самурайской работе нет ничего от заплаток Плюшкина, мир можно и нужно менять, но только так, чтобы ничего не поломать и не впасть в бессмысленное мельтешение.
Из починки крыши и рождается чистое искусство: оно у Фета — не стихи ради стихов, не любование собой. Поэт — это человек, через которого мир может сказать что-то очень простое и важное: «...что лес проснулся, / Весь проснулся, веткой каждой, / Каждой птицей встрепенулся...» Зачем проснулся? Что из этого следует? К чему нам это? К тому, что все на месте. Жизнь, беря своего верного Фета в трансляторы, говорит: видите? Красиво? Цените. Вот что я даю тем, кто не лезет свергать и рушить.
Консерватизм Фета — эстетическая и политическая программа, суть которой состоит в очень трезвом, взрослом взгляде на мир. Несовершенство его устройства и красота его замысла связаны друг с другом: первое нуждается в ежедневном — твердом и спокойном — исправлении, второе требует от нас чистого поэтического чувствования. Плохое исправь, хорошее не трожь, это настолько простая мысль, что весь XIX век ходил вокруг нее и недоумевал: «Не может ведь так быть».
Фет поверил, что лишь так и бывает, безоговорочно, и теперь у нас есть не «поэт про природу», а «кирасир про мироздание». Человек высочайшего эстетического чувства, сделавший в жизни все, что было нужно, и так, как было нужно, и оставивший подробные инструкции о том, как чувствовать мир, строить дом и вырастить самого себя из поломанного мальчика в проходящего по имению хозяина.
Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции