БУРАТИНО ИЗ ДЕРЕВА ПОДЕЛОЧНЫХ ПОРОД

И основная задача Софьи Власьевны была преобратить в буратин всё сознательное и малосознательное население страны. В общем, мысль, а точнее – суггестию, прозвучавшую вслух, можно выразить фразой: лес рубят – буратины летят. А лес рубил весь СССР, за исключением тех, у кого руки были заняты винтовкой-трёхлинейкой или поводком служебно-розыскной собаки. Мы выстояли, заявил докладчик, имея в виду себя, своего постоянного соавтора и кое-кого из присутствующих, но очень выборочно.

В том, что импровизатор перегибал ровную палку, можно убедиться, читая работы и Л.Гудкова и Б.Дубина, и совместные, и самостоятельные – увы, эпоха разделала их «под орех». Впрочем, до объективности ли во время «Банных чтений»? Слушатели распарены, благодушны, и лбы их осеняют листы берёзовых веников, которые липнут так же, как лавровые, было б к чему.

И потому, рассказывают, выступление закончилось под аплодисменты, выкрики «бис» и «горько». Били на счастье пластиковую одноразовую посуду и с вожделением ждали, когда же внесут обещанные в повестке дня научных чтений слоёные пирожки с грибами.

Лев Гудков

Вспомнилось об этой жанровой сценке не от ностальгии по пирожкам, буде они и расстегаи. Устроители выставки, которая шла в Литературном музее с 25 августа до 30 ноября и была приурочена к 80-летию выхода в свет сказки про золотой ключик и перипетии розысков к нему подходящей двери, решили совсем иначе. По их мнению, Буратино – не обычная деревяшка, разве что годная в топку паровоза, летящего к далям коммунизма. Он – персонаж культурной мифологии, едва ли не эмблема «серебряного века», даром что деревянный. Иными словами, древесина, из которой он вырезан, относится к весьма практичным породам, и на нём оставило свои затёсы крепкое долото истории.

Собственно, это совсем не новость. Сколько десятилетий назад была напечатана статья «Что отпирает золотой ключик?» («Вопросы литературы», 1979, № 4), где подробно рассматривалось – чем занимались К.Коллоди, А.Толстой и герои сказки до семнадцатого года, кто что делал в эмиграции, а заодно – кем является прототип того или иного персонажа. Конечно, была это известного рода провокация, с подтасовкой улик, пристрастным допросом, свидетелями – добрыми и злыми, и концы не сходились с концами. Ну, какой же Карабас Барабас, прячущий конец бороды в карман, чтоб не вилась под ногами, В.Мейерхольд? Актёры испокон веку бритые как колено. Зачинатель «театрального Октября» уж, скорее, Пьеро, если иметь в виду портрет работы Н.Ульянова, где изображён в белом атласном балахоне с воротником-жабо. Но, верны или нет детали интерпретации, такое истолкование сказки давным-давно стало общим местом. Странно лишь то, что витийствовавший перед распаренной публикой импровизатор этого почему-то не знал, тогда как создатели и кураторы выставки старательно постарались забыть.

С другой стороны, где в музейной экспозиции (хотя и термин указывает отчасти вспять) можно упомянуть предшественников? Разве нацарапать на стенке «тут был М. Петровский» и проставить год. Однако портить казённые стены благовоспитанным музейщикам не с руки, да и стены завешаны снизу доверху и справа налево интересными, к избранному предмету весьма навскользь относящимися картинками. Ладно – портрет самого А.Толстого кисти второй его жены С.Дымшиц. А при чём тут С.Судейкин? С.Городецкий с женой-нимфой? Почему не М.Горький: сокол, уж, буревестник, гагары – тоже персонажи театра марионеток. После слов «пусть сильнее грянет буря» театральный пожарник в медной каске с прозеленью громыхнёт железным листом, дескать, ударил гром кромешный, потопает сапогами, представляя дождь, и отправится вглубь кулис выкурить с устатку папироску. Вместо изображения Л.Андреева, мастера картонных ужасов, и.о. властителя дум всего довоенного – только война не та – десятилетия, в застеклённой витрине групповая фотография А.Ахматовой и О.Глебовой-Судейкиной. Почему создателям выставки прямо не заявить – кто стал прототипом Тортилы, кто Джузеппе, кто Дуремара, вместо того, чтобы строить массу тёмных кривых намёков.

Ничего этого ровным счётом нет. Как нет понимания – ради чего городить экспозицию, вытаскивать из альбомов, брать с полок и сносить в одно место книги и фотографии. Ведь загадка не в том, о чём сочинял красно-белый граф свою залихватскую сказку, расписывая палимпсест по чужой канве, а в том, почему принялся за работу через двадцать лет: «серебряный век», если и был (кое-кто сомневается был ли), то это десятые годы, а книга додумывалась во второй половине тридцатых. Ведь что-то заставило его вернуться к сюжету, уже раз пересказанному в русском Берлине.

То, что рассказ про берлинскую эмиграцию – вздор, увёртки, ясно даже И.Толстому, который, то и дело вещает с экрана на стене зала, подобно сверчку из дедушкиной сказки. Как там: «Буратино увидел существо, немного похожее на таракана, но с головой как у кузнечика. Оно сидело на стене над очагом и тихо потрескивало, – крри-кри, – глядело выпуклыми, как из стекла радужными глазами, шевелило усиками». Подобно советам мудрого сверчка, которые Буратино совсем не интересуют, не интересуют посетителей выставки и одни и те же – запись есть запись есть запись есть запись есть запись – прописные истины, от повторения утрачивающие хоть какой-то смысл. Должно быть, мало в мире слов, способных выдержать, когда их произносят каждые пятнадцать минут.

А секрет непременно есть, надо его лишь отыскать, отыскали же герои сказки дверь, спрятанную в каморке папы Карло за куском старого холста. На то, что менялось отношение к тексту книги, указывают, в частности, и смена иллюстраторов, и художественная манера, в которой выполнены картинки. У Б.Малаховского, рисовавшего иллюстрации к изданию 1936 года, одновременно сосуществуют и чудесная кукольность персонажей (Мальвина, Артемон), и трактовка повествования, как сенсационного романа или романа тайн, вроде «Графа Монте-Кристо». Довольно взглянуть на эти силуэты, подсвеченные луной, когда Буратино кидают в воду. Разве там старый пруд? Там морская бездна. Словно Эдмона Дантеса сбрасывают со стены замка Иф, и герой, спасшись, обретает сокровища, делается баснословно богат. Совсем иначе решает иллюстрации А.Каневский (вариант 1943 года), и совсем иначе Л.Владимирский, для них книга про Буратино – детская сказка. Вопрос о прототипах тогда абсурден. Вопрос может быть исключительно о натурщиках – Л.Владимирский в интервью говорил, что классический, узнаваемый облик Буратино, например, остроконечный колпак без кисточки на голове, придумал он. А глаза, такие выразительные и живые, это глаза его собаки.

К самой сказке это отношения не имеет. И ещё меньше имеют отношение к ней картинки посредственных современных художников, занявшие целый выставочный зал, или коллекция ключей – то ли фантазия в стиле реди мейд, то ли памятный уголок в доме генерала, принявшего капитуляцию не одного города, то ли слесарная мастерская вора-домушника. Но ведь следовало чем-то заполнить пустые пространства. Вот и поставили стол, водрузили чернильницу, положили перо, и на листе бумаги начертали «А роза упала на лапу Азора». Умолчим о технике безопасности, при следовании которой лапа осталась бы в целости и сохранности. Однако почему рядом с чернильницей лежит сочинённая В.Маяковским «Советская азбука»? Это намёк, что поэт по-буратиньи не умел читать и писать, а только макал нос в чернильницу? Тогда кто же Л.Брик, переписывавшая эту «азбуку» от руки и подкрашивавшая картинки?

Устроители выставки от сложных вопросов уходят в сторону. Про фильм А.Птушко 1939 года нет ни намёка, ни упоминания. Правда, фильм этот заканчивался, сообразно эпохе. Буратино оказывается возле Кремля, и спасшиеся от расправы Карабаса Барабаса и его приспешников куклы выглядят не иначе как деятелями Коминтерна. И потому вместо отечественной классики в другом зале показывают диснеевский мультфильм о Пиноккио. Никаких вздорных ассоциаций, сплошная анимация по ленд-лизу.

Случайно или вполне намеренно пространство музея напоминает не пёструю средиземноморскую страну, там начинается и заканчивается сказка, а Поле чудес, лапидарно описанное А.Толстым: «Лиса и кот привели Буратино на пустырь, где валялись битые горшки, рваные башмаки, дырявые калоши и тряпки…»

И для посетителя всё происходит, сообразно тексту: денежки безвозвратно зарыты посреди неопрятной свалки. Самое главное, сказать, протягивая кассирше 250 рублей за входной билет, волшебные слова: «Крекс, фекс, пекс». Новая история деревянного человечка». Это название выставки, данное ей кураторами. Билет в Страну дураков стоит дороже просто билета в Литературный музей.

А может, отчасти прав витийствовавший Л.Гудков или Б.Дубин, не суть важно кто, и мы, стараниями истории предержащей, сделались чуть-чуть буратинами. Наивны, простоваты, непоседливы, деревянны. Чурки с глазами, из которых мастерят что ни попадя. Тут и рукомесла не надо: строгай себе да строгай.

Иван ОСИПОВ