«В воздухе невидимая дикая злоба»
0
«Я должен сделать, чтобы каждый человек чувствовал себя в театре хорошо»
- Что нужно сделать, чтобы Коляда-Театр через полвека, допустим, продолжал жить?
- Что уж в день рождения говорить о чем-то печальном? Не знаю, что будет после моей смерти, и мне, честно говоря, все равно. Одна надежда, что у меня есть много учеников, а также тех, кто не у меня учился, но у меня работает - и драматургов, и актеров - что они сохранят театр. В любом случае помещение, которое нам подарили в прошлом году, останется - роскошный театральный зал для наших зрителей.
- Речь не о смерти, а о том, что театр стал важным екатеринбургским феноменом. Сегодня в театре вы все контролируете и чуть ли не все делаете, если приспустить вожжи - работа коллектива встанет?
- Это преувеличение: я ничего не делаю, я выхожу и мордой лица торгую: «Здрасте, здрасте, дорогие». Все видели по телевизору или знают, что это Коляда, - людям приятно, что я встречаю их у входа, у них другое настроение. И мне, конечно, приятно это делать. С другой стороны - не от хорошей жизни. У меня частный театр, и я должен сделать, чтобы каждый человек, пришедший в театр, чувствовал себя здесь хорошо, чтобы он принес потом, извините, деньги в кассу. У нас все зависит от проданных билетов. Своим отношением мы зарабатываем свой контингент зрителей. В театре очень хорошая команда. В последние три года я начал ездить заграницу и ставить спектакли. Когда я уезжаю на два месяца, театр без меня работает прекрасно, без катаклизмов.
- Вы доверяете ставить своим ученикам ваши пьесы на сцене Коляда-Театра?
- Да, только что была премьера моей пьесы «Нюня». Ее поставил Саша Сысоев - очень хороший спектакль сделал. Он актер моего театра, ассистент режиссера - на всех спектаклях записывает все, что происходит на репетиции - помогает мне.
- Если сравнить первые шаги театра с тем, что сегодня на сцене - вы чувствуете разницу?
- Спасибо нашей публике, что они приходили и поддерживали нас. Если вспомнить, это была просто катастрофа - бедные костюмы, убогие декорации, было только сердце актера и желание, может быть, это и подкупало. Люди понимали, что главное - не машинерия на сцене, не костюмы, не свет, а Его Величество Артист.
- В режиссуре что-то изменилось?
- По-моему, все то же самое. Как мне нравится, так и делаю, как мне весело на репетициях, так и хорошо.
«Каждый человек - сюжет»
- При знакомстве с Коляда-театром на первый план выходит резкий шум, грязь, актерские эмоции где-то за гранью - в этом новый театральный язык?
- Мне надо, чтобы это было новое прочтение классики или невероятно приближенная к сегодняшнему дню постановка современной пьесы. Я не хочу, чтобы артисты ходили по сцене и вещали. Потому что публика, приходя в зрительный зал после работы уставшая, легко может уснуть, если не держать ее внимание - заботиться о том, чтобы доставить людям за их деньги удовольствие. Необязательно, чтобы они ржали, как дурные, как на каком-нибудь концерте. Но надо, чтобы все время их внимание переключалось - я не знаю, что такое новый театральный язык. Просто я хочу делать не так, как в других театрах.
- В понедельник смотрела ваш спектакль «Два плюс два». Второй акт - о желании человека отправиться в Турцию, к морю или вовсе остаться там, уехать из России - сейчас звучал предельно актуально. Известно, что пьесу вы написали не сейчас - несколько лет назад - и поставили ее на конец ноября тоже заранее. Это стечение обстоятельств или профессиональная интуиция?
- Нет, интуиция. Драматург должен быть темным, не очень образованным человеком, но хорошо чувствующим жизнь. Должен предугадывать сегодняшний день, как некоторые животные чувствуют землетрясение. А прочитать всего Фрейда или всего Кьеркегора и потом не написать ни строчки - зачем? По поводу этой пьесы - когда он говорит монолог, это ведь мой монолог: я был в Турции четыре года назад, помню море, которое, словно живое, как кот, лезет и лезет - счастливое время. Это не ржачная комедия, там такие финальные монологи грустные. Я хочу, чтобы зрители чувствовали, чтобы какие-то эмоции испытали - это тоже должно быть в театре, это тоже новый театральный язык. А то приходишь, садишься и выходят на сцену «Три сестры» - начинают завывать, просыпаешься к концу спектакля.
- Вы варитесь в определенной среде - репетиции и гастроли, актеры и ученики - как не порвать связь с реальностью?
- Вы полчаса сидели и ждали, когда я освобожусь. А я в это время - вы думаете, просто программки подписывал? Я за людьми наблюдал. Одна подходит без зубов: «подписите мне», - пишу: «здоровья и любви». Другая подходит - высокомерная, гламурная - пишу: «добра». Мне не надо долго рассказывать про каждого человека. Видно, как они одеты, сколько фальшивых жемчугов на ком-то - напялят и придут в театр, это не значит, что я смеюсь, я обожаю этих русских теток. Это они заполняют девяносто процентов зрительного зала, потому что им надо любви. Видно, как они смотрят, как разговаривают их спутники, которых вывели в театр: «Зачем я буду это говно смотреть сейчас три часа?». И каждого нужно зацепить, с каждым поговорить - быстро-быстро, на ходу. Узнаешь многое за это время. Каждый человек - сюжет, каждый - судьба какая-то.
- В разговорах с журналистами вы говорите, что ловите болевую точку сегодняшнего дня, и вносите ее в том числе и в постановки классических произведений. Как вы думаете, ваши трактовки интересны только здесь и сейчас или они вне времени - будут актуальны и через много лет?
- Публика голосует рублем и ногами. Спектакль держится в репертуаре до тех пор, пока на него ходят. «Гамлета» мы сыграли 166 раз - я бы его не ставил, если бы не был полным зал. «Король Лир» идет шесть лет, «Трамвай “Желание”» - шесть лет. «Ричард III» мы недавно выпустили, не знаю, сколько он будет в репертуаре. Многие говорят, что это какой-то супер-трэш, к Шекспиру не имеет никакого отношения. Но для меня этот спектакль важен. Вы говорите про болевую точку, про то, что сегодня разливается в воздухе - это какая-то невидимая дикая злоба, ненависть ко всем и особенно к тем, кто думает иначе. Патриоты ненавидят либералов, либералы ненавидят патриотов, мусульмане ненавидят христиан и наоборот. Особенно в фейсбуке, когда что-то происходит. Откуда такое? Спектакль «Ричард III» как раз о ненависти, беспричинной злобе, об отсутствии толерантности, уважения к другому мнению, уважения к другому человеку. Может быть, лучше, чтобы этот спектакль скорее сошел с репертуара - чтобы это исчезло из нашей жизни. Но, наверное, не исчезнет - будет развиваться и развиваться.
«Мы же все закрыты, мы же все - ракушки»
- Известно, что в вашем театре после первого акта люди нередко уходят из зала.
- На спектакле, который вы смотрели, в антракте не ушел ни один человек. Но на «Гамлете» в Тюмени ушло шестьдесят человек. На «Ревизоре», конечно - люди выходят в фойе и говорят: «Я читал «Ревизора», там никакой грязи нет». Но это, уж извините, есть режиссерская трактовка. Как объяснить, что деньги - грязь, все через грязь - мне же хотелось что-то рассказать через этот образ. С «Клаустрофобии», бывает, уходят по пятьдесят человек - это вовсе ничего не значит.
- После первого акта «Два плюс два» у меня было обескураженное состояние, неловкость, дискомфорт. Может быть из-за того, что на сцене - настолько сильные эмоции где-то за гранью.
- Это хорошо или плохо? Ну что вам, было плохо?
- Это вышибает человека из его зоны комфорта. Может быть, в этом задача театра?
- Черт его знает, я хочу, чтобы зрители испытывали хоть какие-то эмоции. Даже если они говорят, что больше ни ногой сюда. Это неправда, вернутся все равно. Сильные эмоции на сцене, ну конечно, вы боитесь, мы же все закрыты, мы же все - ракушки. Все спрашиваем - а что это там такое? Когда надо просто открыться и что-то пережить. Это же прекрасно, мы же люди, мы должны эти чувства испытывать. Мы должны об этом задумываться. Театр - прежде всего про человека, не про что-то другое, только про человека.
- Почему мы так закрыты?
- Знаете, немцы говорят: за свое богатство мы заплатим одиночеством. Может быть сильно богатыми стали все? Мне кажется, что сильно хорошо все стали жить. Как-то все вразброд. Кто-то плохо живет, конечно. Но так называемый офисный планктон - они же живут нормально, тоскливая жизнь, конечно, с девяти до шести, но при этом достаточно обеспеченная. Не знаю, почему так.
- Театр может повлиять на эту закрытость?
- Повлиять - может быть. Заставить человека думать - может быть. С людьми, которые сейчас пришли, разговаривал: «Вы в первый раз?». Отвечают, что нет, весь репертуар пересмотрели. А почему они ходят снова и снова? Почему они, пересмотрев весь репертуар, потом идут смотреть, как другие актеры играют? Почему человек снова приходит в театр?
- Почему?
- Не знаю. Значит, что-то он получает от этого, что-то его заставляет думать. Ну а что, прийти поразвлечься что ли? Зачем-то они ходят. Я давно не хожу в театр уже.
- Серьезно? А в Европе на гастролях ходите - в свободное время?
- Я?! Спаси бог. Мои артисты ходят. Я никуда не хожу.
- Вам не любопытно?
- Не скажу. Потому что я люблю себя и свой театр (смеется). Зачем я пойду в другие? Еще эта зараза пристанет. Ну правда, я уже старый, мне пятьдесят восемь лет, я уже так хорошо изучил театр - достаточно посмотреть в интернете несколько фотографий, и у тебя будет сложено впечатление об этом спектакле.
«Я люблю нищий театр»
- Что первично - плохой спектакль или зритель с плохим вкусом?
- Театр-то и воспитывает плохой вкус. Это беда. Когда говорят, что публика - дура (в театре есть такая поговорка), мол, сожрут все, что попало - это неправда. Публика не такая уж и дура. Все всё видят прекрасно. И бездарность видна с семьдесят пятого ряда и талантливого человека видно из восемьдесят пятого. Это театр воспитывает дурной вкус, либо показывают в нем все так, как сами понимают, что это - белое, а это - черное. А на самом деле это не так. Я не хочу приводить примеры - ни с кем не хочу ругаться.
- Что должно быть на сцене, чтобы постепенно воспитать хороший вкус у зрителя?
- Должны быть настоящие эмоции, хорошие актеры, хорошая драматургия - основа основ. Режиссер должен быть на третьем месте, а у нас часто режиссеры теряют связь с действительностью, теряют связь с кассой театра. Они не думают о том, что продукт должен быть высокого качества - они себя ставят на первое место. Сильно много режиссуры в спектакле «Два плюс два»? Ее не видно почти, но я много работал над этим спектаклем. Там нет танцев, особого света, особых костюмов - нет ничего: артисты на голой сцене. Вот докажи, что ты артист, докажи, когда тебя ничто не прикрывает. Твои глаза, твоя душа - все, как на ладошке. Вот такой театр я обожаю. Сейчас у нас в театрах куча машинерии, все снимается, опускается, сложные декорации - я не против этого, просто я люблю другое. Я люблю нищий театр.
- Как вы себе объясняете, почему зритель в свободное время идет в кино, а не театр?
- Потому что знает, что чаще всего в театре тоска смертная. Ты сидишь в зрительном зале, а они там приклеились к бороде и к парикам, и ходят, и врут. В кино не бывает же такого. А тут вранье. Я взрослый человек, меня же не обманешь. Они все изображают, имитируют эмоции. Театр стал местом имитации, невозможно уже.
- Врут - в смысле недоигрывают?
- Они не понимают, что такое настоящие эмоции. Не понимают, что такое искренность в театре. В театре можно все сымитировать - сыграть любовь, слезы выдавить, засмеяться - искренность никогда не сделаешь. Я сейчас репетировал со студентами «Весна Советская» и говорил им, что искусство - это как по лезвию ножа идти: чуть-чуть сюда и будет пошлость, чуть-чуть сюда и будет гадость. Как пройти точно по этому лезвию и сохранить настоящие эмоции? Искренность во всем.
- Как кино отличается от театра по силе воздействия?
- Не знаю, я в кино не хожу уже двадцать лет. Вася Сигарев, мой ученик, принес мне свой фильм «Жить» - он так и лежит где-то, я не посмотрел. Сейчас у него была премьера «Страна ОЗ» - не пошел, не хочу. Ну, не могу я смотреть кино. Не люблю я его. Кино - это, на мой взгляд, клей и ножницы. Это очень хороший монтаж. Склеить, вырезать кадрики - будет все сиять и сверкать. Там нет актерской работы, ну как там сыграешь, когда они наклеят там что-то, музыки добавят.
«Правды надо больше на сцене - в этом революция»
- Современный театр - это что? Это мат, задранные кверху ноги, скакать голышом по сцене - все, чтобы привлекало?
- Не знаю, откуда легенда, что в современном театре все матерятся. Вот пьеса «Баба Шанель» - никто там не матерится. В «Концлагеристах» - тоже. В «Два плюс два» - там матерятся? Ни чернухи, ни порнухи нет. Это кто-то придумал, и понесли театральные критики. Меня вообще называют отцом русской чернухи, а Сигарев - продолжатель, естественно, он же мой сын, так сказать. Если уж правда, я посмотрел трейлер «Страны ОЗ» - видно, что фильм о любви, о любви к родине. Но это рассказ через уродства нашей жизни. Я никогда не поверю, что Сигарев будет как художник говорить плохо о родине. Он высказывается, как Гоголь. Кошмар, что Гоголь писал о России - тогда его вообще надо забить. Все это преувеличение и неправда.
- То есть в современно театре главное - это эмоция?
- Точно не мат, не чернуха и не порнуха. Если слово какое-то и вылетит - ну, бывает, как и в жизни. Она говорит в пьесе этой («Баба Шанель» - прим.ред.): «А вы его соблазняете, вы хотите с ним в постель лечь, вы ему свои стишки читаете, эти вот нескладушки-неладушки, поцелуй, *****, кирпич, а он вам верит». Она сказала матерное слово, но никто этого не заметил - всем кажется, то ли было, то ли нет. Это же дико смешно. По-моему, не пошло. Даже бабушки матерятся, моя баба Настюха так материлась, я иногда вспоминаю с улыбкой. Великий могучий русский язык. Я люблю русский мат, потому что он экспрессивный, эмоциональный. На репетиции объясняешь, объясняешь артисту - не понимает, говоришь ему: «Ну ты его ****** (подколол)». Отвечает: «Так бы и сказали».
- Неоднократно в интервью вы говорили, что нужно сделать революцию в театре. Что нужно сделать, какой нужен прорыв?
- Нужно заставить всех быть на сцене правдивыми. Когда мы сейчас играли в Питере спектакль «Борис Годунов», и Ягодин в роли Годунова, умирая, говорит: «Прощай, мой сын, прощай». Этот злобный политик, который держал всю Россию железной хваткой, вдруг умирает. Весь зал молчит, все плачут, потому что человек, которого они ненавидели весь спектакль, умирая, говорит своим детям последние слова, как и всякий живой человек. Я смотрю, и у меня слезы бегут. На Ягодина стих нашел - что-то еще эмоционально добавил. После за кулисами он спрашивает: «Нормально сегодня было?». А я смотрю на него и думаю: «Кому нормально? Гениально!». Правды надо больше на сцене. В этом революция. У каждого человека, работающего в театре, должна произойти смена каких-то ориентиров.
- Чего не хватает для этого?
- Сложно, скажем, в Кургане, или Шадринске, или Серове начать экспериментировать. Публика просто не поймет, просто не пойдут. Но надо, хотя бы на маленьких площадках играть что-то, созвучное времени.
- Но если не играют, то почему?
- Наверное, люди не заражены какой-то бациллой что-то изменить, сделать иначе, что-то придумать новое. Театр превратился в рутинную работу, а так недолжно быть.
«Оно все равно будет сидеть во всех нас, как червяк в яблоке»
- Среди ваших учеников есть актеры и драматурги, которые становятся все успешнее и успешнее. Это происходит, потому что вы изначально начали работать с талантливыми людьми, или вы даете им какое-то знание, или, быть может, вкладываете в человека веру, и она вырастает во внутреннюю большую силу?
- Да, веру: напишут пять-шесть страничек, я по голове поглажу, говорю «молодец». У нас ведь как? Если что-то пишешь и показываешь другому человеку, скажут, что барахло, мол, не смеши людей. У человека опускаются руки. Ему страшно. Если я вижу, что хоть какой-то лучик там есть - начинаю хвалить, человек обретает крылья. Похвалить человека - у нас сегодня с этим как-то трудно.
- Такое отношение между учителем и учеником можно перенести на взаимоотношения детей и родителей. Как вы думаете, если бы родители внушали своим детям, что те талантливы - может быть, вырастало бы больше самобытных свободных людей? Или есть риск перехвалить - зазнается, ничего делать не будет?
- Я обожаю, когда мне говорят: «Коляда, какой ты молодец». Я помню, мама уйдет на работу, я посуду всю вымою, пол вымою, в доме приберу - мама приходит на обед: «Коля, сынок, какой ты молодец». И я счастлив был от того, что я что-то сделал, и она меня похвалила. Просто приятно, когда тебя хвалят. Меня очень редко в жизни поддерживали, я как-то сам верил в свои силы. Но я знаю, что, если похвалишь человека, он для тебя горы свернет.
- Вы как-то сказали: «Я абсолютно уверен в том, что я делаю. Я делаю все правильно. Это не самоуверенность, это какая-то сила, которую я чувствую в себе». Когда вы почувствовали это?
- В восемьдесят девятом году я приехал из Америки, привез родителям в деревню подарки. Мама рассматривает все это и говорит: «Сынок, надо же какой ты молодец, в Америку ездишь, помог бы нашу церковь восстановить». И мне прямо, как в башку ударило. Я сделал все, что в моих силах - открыл счет, положил туда денег, начал восстановление. Приехал батюшка, покрестил меня. И вы не поверите, но после этого у меня все пошло, как по маслу. Я не очень верю, что сидит на небесах дедушка с бородой и нами всеми руководит, но я верю в какую-то силу, которая существует между людьми. И каждый день в восемнадцать часов восемнадцать минут я смотрю на часы, потому что именно в эти минуты шесть лет назад мне позвонили и сказали, что мама умерла. Я не знаю, хожу-хожу, раз - смотрю, там: «18:18», каждый день! Откуда это? Есть некая сила, которая существует между людьми, и я называю это богом, любовью.
- Какие в новом году будут премьеры в Коляда-Театре?
- Я буду ставить спектакль по пьесе Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». Пьеса о моряках, о комиссаре. В семнадцатом году они садятся на корабль, и за советское светлое будущее борьба идет. В 2017-ом - сто лет Великой Октябрьской социалистической революции, которая переломала хребет не только всем нам, но и половине Европы. Это событие и прекрасное и ужасное из нашей жизни никак не вычеркнешь. Комсомол, коммунизм, пионерия - то, что произошло благодаря революции. Об этом я хочу поставить спектакль.
- Какие ниточки вы протянете к сегодняшнему времени, чтобы задеть сегодняшние болевые точки?
- Мои мама и папа всю жизнь поднимали целину. Работали и работали, поля все пахали и пахали, сеяли зерно - в 89 году вдруг все это рухнуло. Закрылись все фермы, перерезали всех коров, свиней. Работы у людей не стало, объявили, что целина была ошибкой партии. Все поля заросли бурьяном. Одним махом перечеркнули жизнь моих родителей. Сказали, что все, что вы делали - никому не надо было. Но они делали это не из-за глупости, а потому что надо было работать, детей поднимать, как-то надо было жить. На Западе смотрят на нас, как на подопытных кроликов каких-то - позволили проводить над собой эксперименты. А мы не позволяли - как-то так вышло. Есть такая песня: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой, Ленин в тебе и во мне». Еще много-много поколений пройдет, пока этот Ленин из вас, из ваших детей, из ваших внуков и правнуков вытравится.
- Что для этого нужно сделать?
- Ничего не сделаешь. Это будет чувствоваться через все поколения. Никуда не денешься. Ленин в кавычках, конечно, - этот совок. А оно все равно будет сидеть во всех нас, как червяк, который залез в яблоко.