Пока Земля еще вертится...
Небольшой концертный зал в центре Москвы. Бородатый гигант с лицом доброго викинга поет под гитару. Мелодия знакома с юности, да и текст – как родной: «Дей, пане Боже, каждему то, цо бы мел так рад...». Зрители подпевают по-русски: «Мудрому дай голову, трусливому дай коня». Окуджава! По-чешски. В Чешском культурном центре московской публике его поет бард Иржи ВОНДРАК – один из тех, кто в тысячах своих соотечественников смог после трагического 1968 года поддержать и укрепить любовь к русскому слову и России.
В репертуаре Иржи Вондрака – хорошо известные у нас песни «Маркитантка», «Голубой шарик», «Виноградная косточка»… И почти неизвестные, вроде ироничной баллады «Гусак», обыгрывающей фамилию лидера коммунистической Чехословакии, который наводил в ней жесткий «порядок» после подавления Пражской весны.
По профессии Иржи – не певец, а кинорежиссер-документалист. Хотя режиссером стал как раз благодаря Окуджаве. Но обо всем по порядку.
Интерес к России и ее культуре возник у Иржи гораздо раньше знакомства с нашим прославленным бардом.
– Я учил русский в обычной школе, у нас в Брно, – рассказывает гость после концерта. – И мне так понравилось, как одна девушка читала в классе «Я к вам пишу, чего же боле…» А еще меня очень брали за сердце русские фильмы «Тихий Дон», «Калина красная»… В 1960-е годы у нас многие знали русский язык, читали русские книги. Но после 21 августа 1968 года, когда советские танки вошли в Чехословакию, это оборвалось, помню, как сеансы с замечательными картинами из России проходили при пустых залах, я был один из немногих, кто на них ходил…
В начале 1970-х приятель-журналист предложил познакомиться с песнями Окуджавы. По «женскому» окончанию фамилии Иржи решил, что это прекрасная девушка. Конечно, охотно согласился. Через неделю журналист принес свои переводы баллад и фотографии. Баллады оправдали самые лучшие ожидания, а фотографии… тоже оправдали, только на них был, как говорит Иржи, «прекрасный дедушка, а не прекрасная девушка».
В 1980 году эта русская поэтическая привязанность Иржи дополнилась еще одной: в маленьком зале занюханной («страшливой, нуль звезд», с милым чешским акцентом говорит гость) гостиницы, куда на 150 мест набились 300 человек, его друг Милан Дворжак «выпускал из магнитофона надрывный голос другого, кричащего русского барда» – Высоцкого. Эти песни тоже стали для Иржи любовью на всю жизнь.
Начал переводить обоих, исполнять для друзей. И наблюдал, как под влиянием этих песен из чешских сердец постепенно стало уходить отчуждение ко всему русскому.
К сожалению, услышать живого Высоцкого он не успел. А вот с Окуджавой познакомился лично.
Это было в 1990 году. Одна женщина-импресарио из Советского Союза пригласила Иржи в Москву. Он обрадовался, только… смертельно боялся самолетов. В том числе советских, «надежных, как весь гражданский флот». Пошел в первый попавшийся магазин и купил, по его выражению, «полкилограмма водки», которую тут же и выпил. После этого «самолет очень понравился». В Москве Иржи расхрабрился до того, что признался своей знакомой: хочу повстречаться с Окуджавой. Когда хмель слетел, был очень удивлен, узнав, что встреча, казавшаяся фантастикой, состоится.
– Но меня предупредили, что у Окуджавы есть только пять минут, – продолжает рассказ Вондрак. – И вот мы перед домиком – кажется, самым маленьким и скромным в писательском поселке Переделкино. Я ожидал, что навстречу мне выйдет гигант – а вышел человек небольшого роста, совсем не атлет. Мы зашли в дом, о чем-то заговорили. Сморю на часы – уже идет 4-я минута. Тут я увидел у рабочего стола его старую гитару. И попросил сыграть. Он сперва категорически отказался, но потом смягчился – все-таки я гость издалека, а он был джентльмен, и переспросил: «Что вам спеть, какие мои песни вы знаете?» Я сказал: «Знаю много, но самая из всех лучшая – о голубом шарике». Он покачал головой: «Вы думаете?» «Я не думаю, а знаю. И потом – я других на чешском не пою». Тут, хотя пошла уже 6-я минута, он всерьез заинтересовался: «Вы поете мою песню на чешском?! Знаете что, не я буду петь, а вы». И вручил мне свою старую гитару, выслушал про голубой шарик по-чешски, заулыбался. Переспросил: «А как вы перевели вторую строфу? Сыграйте еще раз…» Я повторил, потом мы говорили 10, 15 минут, час, два… Я пригласил его в Чехословакию, он сказал, что приедет, только когда в нашей стране не останется ни одного советского солдата…
И этот приезд состоялся. Не сразу. Сперва действительно наши солдаты покинули Чехословакию, вернее уже разделившиеся к тому времени Чехию и Словакию. А потом Окуджава болел, и вместо его поездки состоялась другая – Иржи навестил его и снял о Булате Шалвовиче первый в своей жизни документальный фильм. Сегодня на счету Вондрака уже более сотни лент на самые разные темы, но «виноват» в их появлении Окуджава…
Про тот концерт 27 октября 1995 года в Брно Иржи рассказывает:
-- За несколько минут до выхода на сцену Булат Шалвович еще что-то писал на бумаге. Попросил меня быть поближе к сцене. Я испугался, решил, что у него опять проблемы с сердцем. Но после пятой или шестой песни он вполне крепким голосом сказал: сейчас мне нужен Иржи… Я вышел, он дал мне держать тот листок бумаги – оказывается, на нем были записаны слова давней песни 1968 года о Гусаке: «Лежать тебе, гусаку, в жаровне на боку, да, видимо, немного подфартило старику. Не то чтобы хозяин пожалел его всерьез, а просто гусятину он назавтра перенес…»
После концертов в Брно и Праге Окуджава пригласил Иржи в Россию, где пообещал приготовить для него грузинскую еду. Но состоявшийся визит стал визитом памяти: барда уже не было в живых.
- Мы сидели с его вдовой Ольгой Владимировной, на столе стояла «Столичная», мы пили за Булата, за поэзию, а потом Ольга Владимировна позвала меня в рабочий кабинет Окуджавы, где он написал «Путешествие дилетантов» и многое другое. Я увидел огромный старый стол, на нем фотографии отца Окуджавы, убитого сталинскими коммунистами, его мамы, которую они арестовали, его сыновей, самой Ольги… И рядом – фотографию чешского студента Яна Палаха, который сжег себя в знак протеста против советского вторжения 1968 года. Ольга сказала: видишь, какое родственное отношение было у Булата Шалвовича к чехам...
Сегодня, говорит Вондрак, интерес к русской культуре в его стране активно возрождается: «Она снова – номер один из иностранных». Люди охотно читают Чехова, Достоевского, Лермонтова. Театр Марка Розовского дал десятки гастрольных спектаклей, Балет из Санкт-Петербурга собрал в относительно небольшом Брно двухтысячную публику (среди которой была и дочь Иржи, экономист). В Праге полтора года назад открылся новый музей Марины Цветаевой. Символично, что на улице Яна Неруды – чешского поэта-классика XIX века. Сам Иржи и его жена с удовольствием слушают дома «Машину времени», Игоря Талькова…
А началось все, повторяет он, с поэзии Окуджавы и Высоцкого, которые в глухие 70-е и 80-е вернули чехам доверие к русскому слову.
Спрашиваю Иржи: отчего у чехов отдельное отношение к русским? Вот и президент Милош Земан, не в пример соседям из Польши, говорит с уважением о советских солдатах, освободивших в 1945 году Прагу, критикует нынешние санкции Евросоюза против России… Мой собеседник не хочет углубляться в политику: все политики – немного «крейзи», говорит он. И добавляет: певцы, актеры, поэты должны противопоставить политике свою, артистическую альтернативу – неважно, будут ли это стихи, фильмы или спектакли, главное, чтобы они сближали, а не отдаляли людей. Зовет на большой московский концерт 26 января, где гости из Польши, Чехии, Украины, Белоруссии, Италии, Франции будут вместе петь песни Высоцкого о свободе и о любви. Правда, где именно это состоится, Иржи пока не знает. Надеемся, за оставшиеся два месяца Москва найдет достойный зал. Нельзя, чтобы протянутая для дружеского пожатия рука осталась висеть в воздухе.