И. Г. Добродомов Среди переписки царя Ивана Васильевича Грозного особое место занимает его обмен письмами с опричным думным дворянином Василием Григорьевичем Грязным-Ильиным, который в 1573 году попал в плен к крымским татарам и из крымского плена завязал переписку с царем Иваном IV, прося выменять его на крымского полководца Мурзу Дивея. Царь ответил. Из переписки сохранились лишь письмо царя 1574 года и два письма опричника «полоняника Васюка Грязного». В 1924 году эта переписка была опубликована историком П. А. Садиковым в приложении к статье «Царь и опричник» (Сб. «Века». Петроград, 1924, с. 73—78). Впоследствии письма были перепечатаны в книге: П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.-Л., 1950. В двух своих письмах «государю царю и великому князю Ивану Васильевичу «бедной полоняник Васюк Грязной» — как он сам себя называет — описывает тяготы крымского плена и трижды упоминает неизвестное по словарям и другим письменным памятникам слова кадама (в форме предложного падежа множественного, числа в кадамахъ) . В первом письме: «А сижю в пустом городе в кадомах — выработат [т. е. «заработать» — И. Д.] нельзя и не у кого» (с. 76 по первому изданию). Во втором сохранившемся письме Василия Грязного (1576 г.) слово кадама употреблено дважды. Автор письма пересказывает царю свою беседу с пришедшим к нему для разговора от крымского царя (хана) чеушем — унтер-офицером дворцовой стражи. Свой ответ крымскому хану на вопрос чеуша о том, на каких условиях царь Иван Грозный собирается заключать мирный договор с Крымом («на чем... хотел помиритца...»), Василий Грязной передает следующим образом: — И яз, холоп тови, говорил: «Коли, реку, яз и у государя был, и яз, реку, и тогды не ведал ничего, а ныне, реку, сижю у царя (крымского хана — И. Д.) в полону уж три годы в кадамах — вовсе уже в Манкупе два года — и мне, реку, почему ведати государева умышление?» (с. 77). Последнее третье упоминание загадочных кадамов встречается в этом письме в передаче содержания челобитной Василия Грязного крымскому царю (хану): «А то, реку, есми слышел же, что государь царь православный меня, холопа своего, велел окупати (т. е. «выкупать» — И. Д.) деньгами, только ты, волной человек, меня пожалуешь не уморишь в кадамах, дашь на окуп» [т. е. «выкуп» — И. Д.] (с. 77). Загадочные кадама можно было понять и как географическое название (тогда его следовало бы печатать с большой буквы)[1], и как нарицательное название помещения (в тюрьмах), и как название лица (в пленниках, в арестантах) и т. п. Поскольку русскому языку (а также другим славянским языкам) подобные слова неизвестны, естественнее всего обратиться к языку крымских татар. Однако ни в топонимике Крыма, ни в языке крымских татар, как мне указал один из лучших знатоков крымско-татарского языка Басыр Гафарович Гафаров, нет подходящих слов, с помощью которых удалось бы объяснить, что такое представляют таинственные кадама. Не нашел ничего подходящего в исторических источниках по Крыму большой знаток истории Крыма польский тюрколог из Кракова Зигмунт Абрагамович, с которым я обсуждал эту проблему. Совершенно неожиданно разгадку удалось найти с помощью диалектных фактов осетинского языка, в дигорском (западном и северном) диалекте которого втречается слово gadama (множественное число kadamatæ) «кандалы, оковы»; в иронском же диалекте осетинского языка ему соответствует gadaman (множественное число gadamantæ). Согласно разысканиям В. И. Абаева, осетинское слово gadaman, gadama связано этимологически с тюркским существительным gadana «кандалы, арабским gaidani (двойственное число от gaid) «оковы, узы» (отсюда украинское кайданы), а также латинским catena «оковы, цель», причем замена п—нп могла быть результатом контаминации с арабским (вошедшим и в некоторые тюркские языки) gadam «нога» (В. И. Абаев. Историко-этимологический словарь осетинского языка, т. II. Л., 1973, с. 254—255). Для того, чтобы «крымское» слово кадама объяснять с помощью осетинского языка, есть известные исторические основания. Дело в том, что осетинский язык восходит к когда-то многочисленной скифской (северо-восточной) ветви иранских языков, носители которых пришли из Средней Азии. Ближайшими родственниками осетинского языка оказываются уже вышедшие из употребления древние хорезмийский и согдийский языки, а также потомок последнего ягнобскнй, сохранившийся в долине Ягноба в Таджикистане. Близки к осетинскому языку генетически также другие памирские языки, а также афганский язык, находящийся сейчас на востоке иранского языкового мира. Другие иранские языки (персидский, таджикский, курдский и т. п.) по происхождению более далеки от осетинского, хотя и родственны ему. Ближайшие языковые родственники осетин, жившие в степях Северного Причерноморья в средние века, в арабских и европейских источниках известны под именем аланы, а в русских и венгерских — как ясы. Согласно законам осетинской исторической фонетики, название алан восходит к тому же самому слову, которое продолжается и сейчас в названии страны Иран (см. В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, I. М.-Л., 1949, с. 245—246). Русское и венгерское название этого же народа ясы возникло в результате появления начального й- (j) в самоназвании этого народа — ас. Что слово ас было самоназванием аланов, писал в XV веке венецианец Иосафат Барбаро (См. «Барбаро и Контарини о России». Л., 1971, §§ 5, 7, 8, 12, 42, 45, 52, особенно § 7). Об аланах, живших в Крыму, И. Барбаро писал, что они были так тесно связаны с крымскими готами, что даже именовались готаланами. Именно от этих крымских аланов и попало слово кадама в письма Васюка Грязного. Можно привести и еще одно крымское слово алано-ясского происхождения в русском языке. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля (6 изд., т. II, с. 157) читаем: «копагá, крым. самая мелкая кефаль (голавль)»[2]. Производство этого названия рыбы от созвучного русского глагола копать затруднено, поскольку нам неизвестно особое пристрастие этой рыбы к копанию, а предполагаемая «суффиксальная часть» -агá выглядит несколько необычно из-за конечного ударения, что не свойственно русским словам с суффиксом -агá. Зато русский крымский диалектизм легко сопоставляется с восточноиранским общим названием рыбы *kapa-, которое сохранилось в современном осетинском kæf «рыба (обычно крупная)», афганском kab «рыба» и созвучных словах памирских языков. Аланское название рыбы *kapa было расширено суффиксальным элементом типа осетинского весьма активного многозначного суффикса — аг (См. В. И. Абаев. Грамматический очерк осетинского языка.— В кн. Осетинско-русский словарь. 3-е изд. Орджоникидзе, 1970, с. 659—661), сблизившись формально с другим аланским названием рыбы (обычно мелкой), сохранившемся в осетинском kæsag (дигорск. læsalgas), где был такой суффикс. Конечный гласный русского существительного копагá можно рассматривать как аланский показатель (окончание) именительного падежа, проявляющийся в некоторых случаях в дигорском диалекте осетинского языка, но отсутствующий в единственном числе в иронском. Важно заметить, что и слово кадама «кандалы» у Ваcюка Грязного и крымское слово копагá «самая мелкая кефаль» обнаруживает сходство с дигорскими, но не иранскими осетинскими формами. Норвежский иранист Г. Моргенстьер — не отмечает у восточноиранского названия рыбы загадочное созвучие с названием рыбы в некоторых кавказских языках (по Р. фон Эрккерту): арчинск. xabxi; лакск. xxhaba, сирхинск. xavs, акушинск. kavs (см. Georg Morgenstierne. An Etymological Vocabulary of Pashto. Oslo, 1927, pp. 31—32), вероятно считая это созвучие случайным. Р. фон Эрккерт (см. R. von Erckert. Die Sprachen des kaukasischen Stammes. Wien, 1895, s. 64, № 124) приводит также хюркилинск. (т. е. даргинское) ghavs и для некоторых из этих слов предполагает осетинское происхождение. Вероятно, не случайно в небольшом списке ясских слов, составленном в 1422 году в Венгрии, фигурирует слово kapcen с не вполне ясным латинским переводом pises, что В. И. Абаев исправляет на piscis «рыба» и толкует ясское *kafken как «нечто рыбное», обращая при этом внимание на сохранение иранского р, который в осетинском сплошь перешел в f (v) (См. Ю. Немет. Список слов на языке ясов, венгерских алан. Орджоникидзе, 1960, с. 18. Примечания В. И. Абаева). Следовательно, русское крымское копагá в каком-то отношении отражает тот же аланский диалект (который, вероятно, был близок к дигорскому), что и язык алан Венгрии, тоже сохранивший р вместе с приобретенным -k- суффиксального характера. Следовательно, аланский язык в Крыму и Венгрии был близок к дигорскому (западному) диалекту осетинского языка. Следует заметить, что топонимика Крыма также сохранила следы пребывания там аланов и их предков — скифов. Так, старая форма названия крымского города Судака — Сугдак, обнаруживает явно иранское происхождение и связь с названием среднеазиатской древней страны Согд (от прилагательного *sugda «чистый, святой», ср. осетинск. sugdæg). Следовательно, к названию рыбы топоним Судак не имеет никакого отношения. Зато название крупного греческого поселения на месте нынешней Керчи Пантикапей (греч. Παντικάπα (ον) хорошо увязывается с рыбой. Город получил название по проливу, который весьма удачно именовался по-скифски «рыбный путь» — *panti «путь»+*kapa «рыба». Более новая форма скифско-аланского слова для рыбы *kafa (с изменением р в f) легла в основу названия города Феодосия в источниках X—XVIII вв.— Кαφας, Caffa, Cafa Ка фа, Каффа. От средневекового названия Феодосии Кафа в русском языке было образовано выражение кафимское зерно, обозначавшее то же самое, что и кафимский жемчуг. Прилагательное кафимский имеет сходство с другим прилагательным уфимский из-за особенностей словообразования. Любопытно отметить, что в тюркских языках слово balyq значило: 1) рыба и 2) город. Другое (более старое) аланское наименование Кафы — Феодосии ’Αρδαβδα в переводе на греческий язык означало επταδεος «семибожный», то есть «посвященный семи богам». Ср. осетинск. ard «клятва», первоначально «божество, которым клянутся»+avil «семь». (См. об этих топонимах: В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, I, М.-Л., 1949, с. 183, 170, 155). Следовательно, следы аланского языка в Крыму не представляются чем-то удивительным. Аланско-ясские элементы в русском языке специально не изучались, хотя уже накопился материал, который обнаруживает целый ряд словесных сходств в современных русских народных говорах и в осетинском языке. В. И. Абаев указывал, что древнее этническое наименование алан отражено в офенском (в условном языке русских бродячих торговцев) название пива аланя, оланя, олаха, а также в диалектном аланец «непоседа» (В. И. Абаев. Из истории слов. «Этимология 1966». М., 1968, с. 244—245). Обращали внимание на сходство вятского бах «кляча» и осетинского бӕх «конь, лодашь» (ср. также впрочем, едва ли сюда относящееся афганск. бах «конь с белой звоздочкой на лбу и в белых чулках» и русск. устар. бахмат «ногайская лошадь» с неясной второй частью). В русском диалектном варзать «делать что-либо плохо» отражается более древнее значение иранского слова («делать»), чем в осетинском warz — «любить». Это и понятно, поскольку в осетинском продолжается другой диалект аланского языка. («Этимология 1966», с. 246). Русское поволжское название босяка галах, галаховец обнаруживает поразительное созвучие с осетинским gæлæххa «бедняга» (и грузинским glaxa). Русское название некоторых растений заря необъяснимо на русской почве, но хорошо объясняется как аланское заимствование. В русский язык проникло иранское слово, точно соответствующее русскому зелье. В осетинском языке это слово представлено лишь как первая часть zӕrӕ — в сложном слове zæræston «целина, залежь, заросшее травой поле» (См. В. И. Абаев. Несколько замечаний к славянским этимологиям.— Проблемы истории и диалектологии славянских языков. Сборник статей к 70-летию члена-корреспондента АН СССР В. И. Борковского. М., 1971, с. 15). Попытка В. А. Меркуловой (см. «Русская речь», 1976, № 5, стр. 83—86) вывести названия растения заря из глагола зреть - «поспевать, становиться спелым» не может быть признана серьезной. Ведь поспевает не только это, но и другие растения. Не помогает делу и обращение к языческим временам, поскольку о язычестве мы располагаем весьма отрывочными сведениями, роль зари в которых как особого ритуального растения совершенно не освещена. Загадочное восточнославянское экспрессивное существительное морда уже давно выводят из иранского *marda-/*mrda- «голова». Из иранского же источника выводится и русское жаргонное шамать, жрать. Несколько аланизмов рассмотрел О. Н. Трубачев в ежегоднике «Этимология 1965», М., 1967. Хотя для русского языка и его диалектов выявлено некоторое количество слов иранского происхождения, полного списка подобных слов пока еще не существует, но такой список стоит создать. Исчезнувший аланский язык должен занять подобающее ему место в этом списке. Цитируемая литература 1 Именно так, хотя и неуверенно (со знаком вопроса—?), поясняется слово када(о)мы в «Хрестоматии по истории русского языка» С. П. Обнорского и С. Г. Бархударова (ч. I, изд. 2. М.-Л., 1952, с. 366). 2 В первом издании словаря этого слова еще не было. Оно попало лишь в 14 прибавление к словарю, откуда перешло во 2-е и последующие издания. Источник: Добродомов И. Г. Об аланизмах в русском языке // Осетинская филология: межвуз. сб. ст. Орджоникидзе: Изд-во СОГУ, 1981. Вып. 2. С. 37—42.
