Сладкоголосый декаданс: «Ариадна на Наксосе» в Мариинском театре
Новый спектакль не только изумительно красив и наполнен образцовым эстетством: опера Штрауса безукоризненно преподнесена главными исполнителями. В результате постановкой останутся довольны и охотники до музыкальных лакомств, и просто публика, жаждущая зрелищ.
Творения Рихарда Штрауса — изящные и сумрачные, полярно легкие или трагичные по содержанию и очень непростые для исполнения и восприятия — традиционно считались в советской и новой российской театральной истории чем-то необязательным, из разряда «сверх необходимого». Необязательным настолько, что «Ариадна на Наксосе» впервые была представлена на отечественной сцене только в 2004 году в историческом здании Мариинского театра. Спустя двадцать лет новая постановка идет уже в Мариинском-2, и режиссеру Сергею Новикову удалось заключить действие изначально рыхлого либретто в захватывающе красивые рамки, продемонстрировав различные методы и техники и призвав исполнителей к напряженному труду. Эффект от зрелища сногсшибателен.
«Ариадна на Наксосе» — опера-игрушка, требующая, однако, для воплощения нешуточных сил и безусловного таланта от исполнителей всех персонажей первого и второго плана. Такой ее создал Рихард Штраус, пройдя сложный курс «кройки и шитья» между первой и второй редакцией произведения. Такой, а может, даже несколько превосходящей авторский замысел, ее сделали в Мариинском театре. Штраус и его соавтор, либреттист Гуго фон Гофмансталь, вдохновленные успехом предыдущего совместного творения, декоративно-вдохновенного «Кавалера розы», создали сценическую шутку, цеховой сувенир, «фильм о фильме», раскрывающий закулисные постановочные механизмы и препоны, порой преследующие создателей, вынужденных претерпевать причуды и закидоны заказчиков. В результате на свет явилась диковина: декадентская — в строгом соответствии с эстетическими принципами закатного периода Belle Époque — по сути, но забавная по форме. Первое действие является прологом, из которого публика узнает о творческом конфликте двух трупп, олицетворяющих жанры оперы-сериа и комедии дель арте, вынужденных слепить единое представление из предельно разных постановок: так велел хозяин приютившего их богатого дома. Второе действие, собственно, и является одноактной оперой, основанной на мифологизированной истории Ариадны — той самой, что владеет клубком путеводной нити.
Название опуса не должно вводить пугающуюся публику в академический транс и заставлять зрителей припоминать все хитросплетения мифа про волшебницу Ариадну и оставившего ее богопослушного афинянина Тесея. Тем, кто прилежно читал предписанное школьной программой по литературе, эта история запомнилась вполне легкой, будучи пересказанной в ироническом ключе Алексеем Толстым в романе «Петр I». Напомню эпизод, в котором боярыня Александра Волкова, в недавнем прошлом мужичка Сашка Бровкина, показывает девам Буйносовым новомодные голландские гравюры с горюющей девой на пустынном острове: «Она, несчастная, плачет, — свет не мил. Сердечный друг сделал ей амур и уплыл — видите — парус... Называется — «Ариадна брошенная»... Надо бы вам это все заучить».
Приблизительно так и происходит на сцене. Только Ариадну на этот раз окружает толпа утешителей — как по поговорке, «из другой оперы». И, как было сказано, происходит столкновение высокого и низкого жанров. Упаковано все происходящее в четыре руки, двумя тезками. Режиссер Сергей Геннадьевич Новиков и сценограф, а также одновременно художник по костюмам Сергей Сергеевич Новиков разворачивают действие в многочастной декорации: сцена домашнего театра вращается между двумя полюсами — гримеркой Примадонны и комнаткой, в которой поместился ее жанровый антипод — легкомысленная певица Цербинетта. На заднем плане — исполинские крупные планы многоярусной люстры со стекляшками, которая светится то ярче, то тише. Много декоративностей, розеток, светильников, полупрозрачных занавесей, и все это в неяркой траурно-золотистой гамме с вкраплениями бордо. Неописуемая красота, подернутая благородным тленом, как и требуют декадентские каноны. Но и ирония во всем этом заключена немалая. В итоге эстетический восторг дополняется ощущением нереальности, если не сказать неуместности, увиденного в нашем времени, предельно жестком и далеком от всякого рода эстетства. Я смотрел в антракте на занавес с винтажной надписью Ariadne auf Naxos и недоумевал: неужели мне сейчас действительно показывают такое?
И правильно делают, что показывают. Постановка, которую в подцензурные времена мигом бы заклеймили в качестве безыдейной, производит поистине целительное действие на пришедшего в оперу. Ощущение чего-то восстанавливающегося в душе, умиротворяющего и даже бодрящего накладывается на чрезвычайное удовлетворение от созерцания диковины. В наиболее пафосные моменты — например, когда над безутешной Ариадной воспаряет златокрылый Бахус, щедро осыпающий героиню морем золотинок – публика ахает и переглядывается, безмолвно кивая соседям: «как же это все круто». Костюмы персонажей часто избыточны: Бахус в золоте с головы до ног и с лучащейся короной отсылает в равной степени к Королю-Солнцу и Филиппу Киркорову в его сценических экстремумах, а одеяние Примадонны/Ариадны исполнено такого благородства, что в нем впору только с изменившимся лицом бежать к пруду. Платья и головные уборы Эха, Наяды и Дриады тоже являются бездной вкуса. Все вычурно, богато и лакомо — как если бы французский ореховый торт собрали лишь из миндаля, коньяка, невесомого желейного слоя и тонны хрустящего шоколада, презрев муку и прочие плебейские добавки. Режиссер среди прочих приемов использовал анимационную стилизацию, а также элементы театра теней, что разнообразило и без того обширный музыкально-драматический дивертисмент. А вдохновенные вибрации и деликатное звучание оркестра под управлением Кристиана Кнаппа (соло виолончели запомнилось особо) бархатно обрамляли мариинских солистов.
Для меня и, судя по овации, для большей части зала героиней вечера стала Ольга Пудова, вышедшая в партии Цербинетты. Рихард Штраус, несомненно, уготовал исполнительницам этой роли особое восхождение на Голгофу, заключив пространный речитатив сложнейшей, протяженной и, разумеется, декоративнейшей арией, исполненной всякого рода вокальных украшательств. Слушать Пудову было истинным наслаждением, публика буквально лучилась удовольствием, я давно такого не видел. На долю Марии Баянкиной в партии Примадонны/Ариадны выпало чуть менее трудное, но тоже испытание: пропевать возвышенную трагедию, лавируя между вклинивающимися в музыкальный текст Труффальдино, Арлекином, Скарамушем и Бригеллой. Кстати, эта забавная четверка отличилась мельтешением и комикованием, но, увы, не вокалом. Третья женская партия — молодой Композитор (ее Штраус назначил для сопрано) — также была успешно решена Ириной Шишковой.
Из мужских голосов исключительно хорош юный баритон Максим Даминов: его Учитель музыки просто перетягивал одеяло на себя в начале представления, когда этому персонажу была предписана активность в либретто. К сожалению, это представление оказалось нелучшим для Игоря Морозова в партиях Тенора/Бахуса – блестящим, очень блестящим в тот вечер был только костюм. В разговорной роли зловредного Мажордома вышел Александр Олешко: неожиданная и чем-то пикантная кремовая розочка на том самом шоколадном ореховом торте, иначе не сказать.
Перечитал написанный текст и снова диву даюсь: что за декоративную вещицу я посмотрел? Никак не пустячок – какая музыка, какие голоса! Какая красивая постановка! Очень неожиданная, не соответствующая мейнстриму. И хорошо, что так: восторг публики явственно это доказал.
Фотографии: Наташа Разина (на анонсе) и Михаил Вильчук/предоставлены Мариинским театром.