Владимир Коренев: «Оглядев фигуру дублерши, Вертинская сказала: «Она сниматься не будет!»
«Настя Вертинская плавать вообще не умела и научилась специально к фильму. При этом страшно боялась нырять, ее хотели заменить дублершей, профессиональной пловчихой. Но когда Настя увидела крепко сбитую фигуру второй Гуттиэре, сказала: «Вместо меня она сниматься не будет, лучше я утону!» — и нырнула», — рассказывает легендарный исполнитель роли Ихтиандра в фильме «Человек-амфибия» Владимир Коренев.
Про Ихтиандра я узнал в детстве — от своего дяди. Абсолютно слепого. Как-то дядя приезжал к нам в гости и ночевал со мной в одной комнате. По вечерам, в полной темноте он читал мне «Человека-амфибию» по специальной книжке со шрифтом Брайля. Дядины пальцы бегали по строкам, из окна были видны звезды. Читал он потрясающе! Я словно видел и Ихтиандра, и Гуттиэре, и дивной красоты подводный мир с кораллами и рыбами с глазами индийских красавиц. А через много лет именно главная роль в фильме «Человек-амфибия» изменила мою жизнь. Ну как тут не поверить в судьбу?
Сколько себя помню, море всегда находилось где-то рядом. Отец был контр-адмиралом, и мы жили то в Севастополе, то в Ялте, то в Измаиле, то в Таллине… Первые воспоминания — наш одноэтажный дом на Красной горке в Севастополе. Вернее, не сам дом, а воронка, которая от него осталась после попадания немецкой бомбы… После войны отца послали служить в Ялту, он очищал от мин Черное море. Помню, мы жили в доме с огромным балконом, который связывал все квартиры. В Ялте меня украли. Сталин тогда решил выселить из Крыма не только крымских татар, но и греков. У причала стояли корабли, на которые грузили людей и увозили в Грецию. Мне было около пяти, симпатичный блондинистый мальчишка (это ведь я потом потемнел). И вот ко мне подошла гречанка, видимо, бездетная, дала большую конфету и повела за собой. Но, к счастью, отец вовремя спохватился, поднял шум из-за моего исчезновения, и меня нашли на том корабле. Что было с гречанкой, не знаю. Если бы она меня увезла, я сейчас где-то в Афинах танцевал бы сиртаки, носил фамилию Папандопулос, а не служил бы в Театре Станиславского.
И во время войны, и сразу после был страшный голод. Я переболел всеми детскими болезнями, какие только существуют: и рахитом, и стригущим лишаем, и оспой, и много еще чем. Как выжил — непонятно. Окреп, только когда мы переехали в Измаил. Отца отправили туда служить на Дунайскую флотилию. Это был замечательный городок, где сохранились остатки крепости, которую штурмовал Суворов. Мы, мальчишки, находили старые кремневые пистолеты еще того времени, раскапывали в подвалах ржавые турецкие ятаганы. Еще помню, как мы с отцом и младшей сестренкой ездили в дом отдыха на лиманы. На пляже я все смотрел на отца — его тело было в коричневых пятнах от ранений: 16 осколочных, три пулевых. И это не считая двух контузий. Отец, конечно, был настоящий мужик. Знал два языка — немецкий и английский. Когда он поехал в Китай по службе, выучил и третий. Еще отец по-голландски лоции читал. Был в нем какой-то непонятно откуда взявшийся аристократизм. Он очень хорошо одевался, собрал прекрасную библиотеку и мог поддержать любую беседу.