Один день с Чингизом Айтматовым. Часть I
Чем дальше распутывалась история, тем глубже оказывался ее гуманитарный, философский, даже глобальный аспект. Но меня больше поражала не сама история, а Чингиз Торекулович, предложивший совместно вглядеться в проблему. Что называется, с выездом на место. И невольно стал свидетелем ситуации, когда проявилась его живая, творческая мысль, его мощный художественный интеллект. Так приключилась история, рассказать о которой я считаю своим долгом перед памятью столь великого человека и выдающегося гуманиста. Начну по порядку.
Кыргызский мальчик с библейским именем
Дело было в 1999 году летом. Вернувшись с работы, я еще с порога понял, что в доме какие-то гости. Оказалось, что пришли мои дальние родственники увидеться со мной, узнав, что мы вернулись из Индии по завершении моей дипломатической миссии в качестве посла. Поздоровались, немного пообщались. И тут я замечаю, что по комнатам бегает, изредка поглядывая на мамашу из-за дверей, весьма забавный мальчик лет примерно пяти, которого все подзывали, просили подойти, а он не слушался. Потом все-таки его ловит мамаша, и я пытаюсь с ним поговорить: «Как тебя зовут?». Он что-то мне говорит, но я не могу разобрать его имя: Абил, Абдиль? И тут его мама меня поправляет, что зовут ее сына Авель. Авель? Это же не кыргызское имя!». Переглядываются все.
- По-моему, это библейское имя? Так?
- Да, - говорит родственница, слегка смущенная. - Я захотела так его назвать.
Я начинаю догадываться: - Неужели ты стала христианкой?
- А что в этом плохого? - Ничтоже сумняшеся отвечает наша гостья. - Бог один, а Иисус - наш пайгамбар…
Пайгамбар по-кыргызски означает пророк. Честно скажу, мною овладели очень сложные чувства - и возмущение, и стыд, и какая-то тревога. И удивление тоже. Но спорили недолго. Я сразу понял, что это бесполезно. Кое-кто из присутствующих начал выяснять, что за религия такая, которую она приняла. Но секту эту мало кто знал, как и ее суть, различие от других христианских верований.
- Да успокойтесь же, она такая же, как и ислам, - говорит племянница.
Словом, я попросил присутствующих не разворачивать в доме эту сложную дискуссию. Но мне запала в память другая история, о которой она рассказала.
- Вот такие, как вы, и доводят до отчаяния, и иногда даже люди исчезают…
- То есть?
- Очень просто, недавно моя подружка из села Рот-Фронт пропала, потому что родители то ли хотели ее убить, то ли хотели отречься от нее, и ее нету, говорят.
- А может, она куда-нибудь убежала, уехала?
- Да это ты ее, надо полагать, завербо…, ну, втянула в свой круг, - с нескрываемым упреком замечает кто-то из сидящих.
Тут наша родственница, видно, не выдержала и, чуть не плача бросила нам свой упрек: «Если бы вы знали, какая она была хорошая! Да ангел просто…». И вышла из комнаты со слезами на глазах. Так началась эта история, о значимости которой я тогда мог только догадываться.
Чуть позднее выяснилось, в чем все-таки дело и что это за девушка. Да и Рот-Фронт я знал достаточно хорошо, поскольку родители моей супруги жили в соседнем селе, и мы часто сюда приезжали. А некоторых этнических немцев, издавна живущих там, и лично знал.
Она, судя по разговорам, была действительно прекрасно воспитанной девушкой, умницей, но достаточно гордой. Приехала в Бишкек поступать в университет, но не поступила. Посчитала, что это позор. К тому же поступили именно те, кто не так хорошо учился в школе, хотя никто не сомневался, что она поступит - была ведь отличницей. Девушка долго не возвращалась в село, сообщив родителям через знакомых, что поступила. Жила у какой-то подружки, но что за подружка - об этом история умалчивает.
В городе с ней произошло что-то очень серьезное, очень личное, но что - никто не знает. Она резко изменилась. И об этом начали догадываться ее подружки, а потом и родители, особенно мать. Она была бледна, но глаза уже горели каким-то особым огоньком. То, что она втянулась в какую-то секту, узнали именно тогда, хотя в селе Рот-Фронт с его этническими немцами давно и успешно функционирует баптистская церковь. Судя по всему, эта новость воспринималась родителями как гром средь бела дня, как огромная семейная катастрофа. И тут недолго думая родители решили ее вернуть домой любой ценой и срочно выдать замуж. Пусть насильно. Благо, в этом селе ее хорошо знали и восхищались ею. Хотели выдать замуж, чтобы спасти дочь. А она сбежала...
Об этом и я рассказал Чингизу Торекуловичу, желая знать его мнение о проблеме - перехода некоторых кыргызов в христианские и иные секты. Он всерьез призадумался. По лицу было видно, что он тоже задается вопросом: «Как быть?». А готовых рецептов решения проблемы не было ни у кого, и сейчас их нет. И вряд ли будут. «Нашлась эта девушка потом или так и не нашли?», - спрашивает писатель. Я ответил, что не знаю, наверное, нашли.
Прошло время. Зимой того же года я читаю в газете «Дело№…» статью о не менее драматической истории, которую я тут же вырезал и отправил по почте Чингизу Торекуловичу. В ней речь шла о том, как одного молодого, также принявшего христианство, кыргыза из Кеминского района три дня не могли похоронить после его смерти родственники. Газета цитировала слова некоего пастора по имени Кадырбек, который поведал с возмущением об отношении местных жителей к таким «иноверцам», отказавших дать даже место на сельском кладбище, где лежат все близкие покойного. Не дали место и в соседнем селе. Разумеется, и местный имам не пришел на похороны, категорически отказавшись совершить обычную в таких случаях жаназу (заупокойную мусульманскую молитву). Пришлось, как писала газета, вмешаться местным властям и, в конце концов, человека похоронили поодаль от сельского кладбища. Горе близких, особенно родителей, было неописуемо. Такой же инцидент имел место и в одном из районов Иссык-Кульской области.
Где-то в июне приехал Чингиз Торекулович из Бельгии. И в одной нашей беседе я вновь затронул тему религиозной конвертации, как говорят в таких случаях. Мы вспомнили Ливан, где те же этнические арабы не могут уже многие годы найти общий язык между собой из-за религиозных различий. Политологи эту ситуацию называют ливанизацией. Вспомнили и Иерусалим, который не могут поделить арабы и израильтяне, воюют уже более пятидесяти лет. Там очевиден самый настоящий конфликт религий, культур, в определенном смысле, и цивилизаций. А нарастание числа кыргызов, переходивших в сектантское, ортодоксальное христианство, крайне осложнило бы наше без того нелегкое бытие. «Боже, только этого нам не хватало!», - восклицаю я. Соглашается и Чингиз Торекулович.
Напишите об этом, Чингиз Торекулович, говорю ему, зная, что это его тема, его писательская стихия. Да и сам вижу, что проблема близко задела его ум и сердце. Он глубоко задумался. «Интересно, что же все-таки получилось с той девушкой, которая сбежала из дома, помнишь?», - спрашивает он. Тут я понял, что писателя все-таки заинтересовала человеческая сторона, психологические моменты драмы.
Мысленно часто стал возвращаться к этому разговору, прекрасно сознавая, какой непростой конфликтный потенциал таит в себе эта тенденция, которая может стать еще одним испытанием для нашего народа. Что же делать? Запретить конституционально все остальные религии, кроме ислама и православия, как некоторые эксперты предлагали? Это было невозможно хотя бы потому, что противоречило одному из фундаментальных положений Всеобщей декларации прав человека, международному праву и нашей собственной Конституции, провозгласившей свободу вероисповедания в Кыргызстане. Да и запретительные меры плодят, как показывает жизнь, еще большее нарастание конфликтного потенциала, интереса к запретному плоду. К тому же религиозное чувство - одно из самых сильных, и его нельзя и невозможно выветрить из сознания человека одними только увещеваниями или давлением. Одно для меня было ясно - эту тему может затронуть, описать и обозначить ее глубину и всю сложность только Айтматов. И мне казалось, что он об этом напишет.
После зимнего разговора с ним я даже начал себе представлять, как он об этом напишет, в каком глобальном ракурсе преподнесет, в каком духовно-нравственном контексте затронет. «Вот тебе «Новая Элоиза» или кыргызские Ромео и Джульетта, или история кыргызской Анны Франк», - начал я фантазировать. А может, появится некое продолжение «И дольше века длится день» или «Плахи», где также поднята религиозная проблематика? И опять поражался предвидению и пророчеству Айтматова, который в своем первом романе описывал почти одинаковую ситуацию, когда человека не могут предать земле по той же причине - некоей запретности, но уже не в Буранном полустанке, придуманном писателем, а в реальном, нашем Кемине.
Похоронная процессия тянется, люди думают о бренности жизни и сиюминутности бытия, а из-за придуманных теми же людьми причин невозможным окажется похоронить человека… Ведь Едигей Буранный не мог похоронить Казангапа из-за запретности зоны, где находился советский космодром, а тут предстала иная, но не менее головоломная причина…
В общем, я забыл бы эту тему, если бы сам Чингиз Торекулович не проявил новый интерес к ней следующим летом, предложив мне съездить на место, прямо в село Рот-Фронт, что в переводе с немецкого означает Красный Фронт.
Иссык-Атинский Новый Иерусалим
Шло лето 2003 года. Я решил нашу поездку совместить с пикником на природе и попросил присоединиться к нам тогда еще молодого бизнесмена Осмонбека Артыкбаева, который также боготворил Чингиза Торекуловича. На его джипе мы и отправились в Иссык-Атинский район, где находится село Рот-Фронт.
Философский диспут начался, как только мы отправились в путь.
- Чингиз Торекулович, вы знаете, какое мое самое любимое произведение из тех, что вы написали?
- Какое же?
- Ваш небольшой рассказ «Плач перелетных птиц» - о древних кыргызах, когда ушедшие в военный поход джигиты не возвращаются, никаких вестей от них нет, дети и жены плачут, уповают только на бога. Томительное ожидание приговора судьбы вызывает у древних любителей высокой мысли поразительные философские парадигмы о смысле жизни и человеческого бытия…
Мой собеседник держит долгую паузу и говорит задумчиво:
- Да-а, что поделаешь, таковы мы, люди, такова жизнь…
- Может, все-таки завершите, допишете его? Или, например, «Бахиану», или «Богоматерь в снегах»?
И тут я впервые чувствую, что в этом он почему-то наименее уверен:
- Тогда напишите хотя бы рассказ про эту девушку из Рот-Фронта. Какая актуальная тема, какая фактура тут!
Он оборачивается на мою сторону и говорит:
- Осоке, ыракмат, албетте, жакшы тилегине, но позволит ли здоровье, вот вопрос. Если вот позволят небеса… - И показывает на край неба из окна машины.
Дальше разговор зашел о современной литературе. Говорили о тенденциях, прозе Пауло Коэльо, о котором он отозвался весьма критично.
- А мне понравился его мистицизм, некий осознанный уход от реализма. Знаете, мне порой кажется, что люди немного устали от реализма, от этих уличных сленгов, голливудского мата, хочется каких-то волшебных превращений, даже некоторого ухода от действительности. От всех нарастающих проблем жизни люди хотят отгородиться хотя бы на страницах книг, - провоцирую я новый диспут. И в подтверждение говорю о финале «Белого парохода», где мальчик уходит от всего реального, материального, уплывая рыбой. Чингиз Торекулович лишь качает головой, то ли подтверждая, то ли покачиваясь в ритм собственных мыслей.
Осмонбек, сидящий за рулем, говорит, что вот уже и Рот-Фронт. Удивились, что так быстро время прошло. Подъезжаем к Дому молитвы, месту сбора сельских последователей баптизма. Обращаем внимание на цветущий, ухоженный сад вокруг церкви, внушительный, вполне свежий вид здания. Писатель не захотел пройти внутрь церкви. Да и у меня тоже не было особого желания. А потом не знали, как к этому отнесутся сектанты, среди которых было и много кыргызов.
Следующим местом остановки должна была быть мечеть, как нам сказали, годом раньше построенная на деньги каких-то арабских фондов. Она оказалась на другом конце села. Никого не было возле мечети, которая была совсем небольшой, чисто побеленной, весьма симпатичная на вид. Нашли сельского имама – его дом оказался в небольшом переулке. Подъехав прямо к воротам, Осмонбек коротко посигналил.
Полуголый имам
Пришлось еще раз посигналить и проявить упорство, тем более, прохожий кыргыз подтвердил, что молдоке только что был дома. И он, наконец, вышел, в … майке. На вид лет тридцать пять-сорок. На щеках у него - некое подобие бороды. Никакого энтузиазма или активного к нашим персонам интереса почему-то не проявил. На вопросы отвечал односложно и коротко. Расспрашивал в основном Чингиз Торекулович. Вскоре я почувствовал, что начинаю отчего-то злиться на этого господина, именующего себя почему-то имамом. Скорее всего, я был покороблен тем, что молдо не сказал главного - он просто обязан был, следуя традициям нашего народа, пригласить нас в дом на чай, хотя никто из нас не захотел бы сделать это. Я видел, что он узнал и меня, и Айтматова, но отвечал на расспросы Чингиза Торекуловича с железным лицом. Пришлось, прервав разговор, почти грубо сказать ему: «Молдоке, зайди, пожалуйста, в дом и оденься нормально! А потом выйди».
Мы начали разворачиваться, чтобы уехать, но вышел уже из дома молдо, одетый и более опрятный, но не не хотелось даже смотреть на него. Вроде он что-то говорил про чай, а Чингиз Торекулович вежливо отказался. Человек уронил сесть не только молдо или имама, он не был самым обычным кыргызом. Уверен абсолютно, что любой другой улегся бы под колеса машины, только чтобы не отпустить нас просто так. Завел бы в дом великого писателя, стоявшего у порога, как чудо с неба, и напоил чаем. Хотя бы для того, чтобы потом похвастаться перед сельчанами. Таковы непреложные законы национального этикета и кыргызского гостеприимства. Он этого не сделал. Нетрудно было понять, почему мечеть почти пустовала, да и кто бы мог последовать за таким вот имамом? Я был зол и весьма недоволен. А Чингиз Торекулович опять ушел в свои думы.
Продолжение следует...
Осмонакун Ибраимов, профессор.
Тексты в рубрике «Особое мнение» не отражают точку зрения радио «Азаттык».