Отрывок из романа Хэдди Гудрич «Американка»
Освежающий роман о годе в Италии, который американская школьница Фрида провела в приемной семье яркой и экзальтированной Аниты. Ей предстоит не только выучить итальянский, но и окунуться в мир вполне взрослых страстей. «Сноб» публикует фрагмент из книги, вышедшей в сервисе «Стоки» в переводе Анны Тигай.
В этот момент в комнату зашел высокий брюнет. Анита познакомила нас. Это оказался Умберто, ее старший сын. Никогда бы не сказала. Умберто вообще был похож не на сына, а на старика. Он сутулился, может, из-за своего высокого роста, а глубоко посаженные глаза и темные круги под ними придавали ему болезненный вид.
И все же смотрел он цепко, и сквозь линзы его очков я заметила искру в его взгляде.
— Фрида в честь Фриды Кало? — спросил меня Умберто. У него был мягкий высокий голос.
— Именно.
— Ну вот, теперь ты познакомилась со всеми своими братьями, — сказала Анита. — Один бледный-бледный, как англичанин, а второй чернее черного, словно турок. Его так и зовут друзья.
— Или «президент».
— Да какой из тебя президент. С такой шевелюрой ты похож на Марадону.
— Вот я и говорю, что я бог.
— Скорее наркоман.
«Турок» подмигнул мне, а потом спросил мать:
— Скажи-ка мне, а дают ли в этом доме поесть?
Его резкий голос слишком контрастировал с его образом преждевременно постаревшего юноши, а нахальный вопрос — с озорной улыбкой. Словно ему просто нравилось играть в избалованного сына.
— В этом доме поесть дают тому, кто догадался предупредить, что придет. Я и бездомного накормлю, если он мне заранее скажет, что придет обедать. Ты меня знаешь.
— Ну вот я тебя сейчас предупреждаю. Так что есть вкусного на обед?
Если он хотел подразнить мать, то ему это отлично удалось. Анита разразилась громким монологом на диалекте, страстно размахивая руками. Смысл ее жестов и слов ускользал от меня. Что-то про то, что Умберто все время работает, что его нет дома, он работает или зависает на улице с друзьями, отчего она не спит, и каждый раз ей кажется, что его убили в очередной перестрелке, а теперь он заявляется в последний момент, а у нее только один кусок рыбы в духовке, и вообще, что он от нее хочет… Мне казалось, что я сижу не на кухне, а в театре.
Умберто не уступал этому натиску и ответил матери на кристально чистом итальянском:
— Опять рыба? Да сколько можно. Знаешь, что нам нужно? Нам бы сейчас дымящуюся тарелку карбонары, а потом — большую порцию сальсиччи с картошкой.
— Ты же ненавидишь сальсиччу, а сам ее просишь!
— Ну и что? Разве тебе время от времени не хочется свиной сальсиччи? Втыкаешь в нее нож, и жир брызгает, такой густой-густой, словно какао-масло. Этот жир даже губы увлажняет, это полезно. — Казалось, что Умберто еле-еле сдерживался, чтобы не засмеяться.
— Эх, если бы ты меня предупредил, — отозвалась Анита, в ее голосе чувствовалась любовь. — Мы вчера ели сальсиччу с фриарелли. Если бы я знала, я бы тебе оставила.
— Ага, значит, ты сделала сальсиччу и всю ее съела? Знаешь, если ты и правда хочешь сидеть на диете, надо хоть немного держать себя в руках.
Анита издала короткий рык, не разжимая губ.
— Кто бы говорил! Если бы не я, ты бы все еще писался в пеленки!
Умберто добродушно рассмеялся и обнял мать, понимая, что шутка затянулась. Сын закружил Аниту, как куклу. Рикки не обладал таким красноречием, не мог втянуть мать в подобную словесную перепалку. Может, старший сын усвоил уроки матери так хорошо, что сейчас они обернулись против нее.
Пока мы накрывали на стол, Умберто время от времени посмеивался, отчего казался моложе. Но я не думаю, что его обрадовала победа в споре. Кажется, истинное удовольствие ему доставили взрыв материнского гнева и ее волнение. Словно он настолько привык к ее крепким словечкам и бурным эмоциям, что, проведя одну ночь вне дома, он по ним соскучился. А теперь он вернулся, чтобы восполнить пустоту. Может, это похоже на зависимость от наркотиков?
Мы сели за стол. Вынимая кости из рыбы, Анита сказала:
— Знаешь, Умбе, если бы погода не испортилась, я бы пошла на море и вообще бы не обедала.
— Ты ничему не учишься, — ответил ее сын на этот раз серьезно, даже голос его звучал ниже. — Вечно этот твой оптимизм. Когда же ты наконец поймешь, что надо дождаться полудня, чтобы понять, можно идти на море или нет? Сколько раз ты проводила лето в этой дыре, а до сих пор не поняла элементарных вещей. Погода определяется только после двенадцати, заруби себе на носу. Идти на пляж раньше — это риск. Но тебе нравятся азартные игры, да, мам?
— Фри, теперь ты понимаешь, почему друзья называют его президентом? — спросила меня Анита, не удостоив сына взглядом. — Весь в отца!
«Президент» подмигнул мне. Они с матерью обсудили работу, рыбные рецепты, мотор машины. Я слушала вполуха, но понимала, что сын и мать в курсе дел друг друга и у них один круг общения. Они были больше похожи на лучших друзей, чем на маму и сына. Я начала подозревать, что недавняя их перепалка была не ссорой, а сценой, разыгранной специально для меня непонятно с какой целью.
Затем Умберто начал расспрашивать меня о семье, доме, школе, отдельных английских словах. Ему по-настоящему было любопытно, и он уже многое знал. Например, был в курсе, как устроена старшая школа в США, какие штаты граничат с Иллинойсом. Он мог даже произнести это слово. Анита попробовала, но у нее получилось только «Илльно». Когда Умберто попытался разобрать ее фонетическую ошибку, она закатила глаза и отломила кусок хлеба, забыв, что не собиралась его есть.
Зазвонил телефон.
— Кто это звонит в такое время? Умбе, пожалуйста, подойди ты. Неохота вставать.
— Да ладно, сама знаешь, что тебе не помешает немного физической активности.
Анита вскочила, бросив хлеб на стол.
— Ну почему у меня родились двое сыновей? Вообще-то я всегда хотела девочку!
Она раздраженно вытерла руки о передник и пошла к телефону.
Мы с Умберто только начали разбирать, как правильно произносится «Мичиган», как из коридора донесся вопль. Я еще не слышала, чтобы Анита так кричала: она прямо выла, словно умирающий волк. Вопль не стихал, а тянулся и тянулся… Трудно было поверить, что его издавало живое существо. Казалось, будто стонала земля и началось землетрясение.