«Миф о военном опыте» и его роль в национальном строительстве после Первой мировой войны
Государство играет большую роль как актор политики памяти. Как известно, образы военного прошлого активно используются государством в процессах нациестроительства и для поддержания национальной идентичности. Истоки формирования такого взгляда на память о войнах можно проследить ещё с конца XIX в.: французский философ Э. Ренан впервые заговорил о национальной памяти как о фундаменте нации, и его позиция вписывалась в исторический контекст – после поражения Франции во Франко-прусской войне последовал первый «мемориальный бум» [3].
Роль государства в позиционировании памяти о войне подробно рассматривается в книге американского историка Джорджа Моссе «Павшие солдаты: переосмысление памяти о мировых войнах» («Fallen soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars»). В этой книге Моссе рассматривает формирование и развитие так называемого «мифа о военном опыте» («Myth of the War experience»), являвшегося фундаментом идеологии гражданского национализма в западноевропейских государствах. В мифе о военном опыте война рассматривается как священное событие [3].
Мифу о военном опыте и его роли в национальном строительстве после Первой мировой войны и будет посвящён данный материал.
Зарождение «мифа о военном опыте»
Первую мировую войну принято рассматривать как конфликт между нациями, однако на самом деле её участниками были бюрократические государства, в которых существовал определённый разрыв между правительством и обществом. Однако важно отметить, что многонациональные империи были первыми, кто пал жертвой масштабов и интенсивности современных войн. Введение всеобщей воинской повинности фактически способствовало распаду этих империй, поскольку армии, созданные таким образом, были неэффективны, если не были проникнуты патриотизмом.
Неудивительно, что на смену этим империям в большинстве случаев пришли более этнически однородные государства-преемники. Таким образом, война 1914-1918 годов способствовала распространению этнического национализма по всей Европе [5].
Как отмечает профессор Энтони Смит, из этого мы можем сделать вывод, что длительные и тотальные войны, как правило, усиливают национальное или этническое самосознание (и, следовательно, разрушают многонациональные государства) и, несомненно, создают множество образов и стереотипов, которые правительства могут использовать в военных целях. Длительная война, таким образом, является последним шансом для государства, охваченного внутренними противоречиями, преодолеть эти противоречия или же окончательно распасться [5].
Реальность военного опыта Первой мировой войны трансформировалась в то, что можно назвать «мифом о военном опыте» – взгляде на войну как на чрезвычайно значимое и даже священное событие. Такой взгляд на войну сложился в первую очередь, хотя и не исключительно, среди побеждённых стран, где в нём больше всего нуждались. Миф о военном опыте придал памяти о войне священное значение, предложив нации множество героев и мучеников, священных мест и наследие, достойное подражания. Культ павшего солдата стал центральным элементом национализма после войны, оказав наибольшее политическое влияние на многие страны, особенно на Германию, которая проиграла войну и оказалась на грани хаоса [1].
Зарождение мифа о военном опыте Моссе связывает с фигурой солдата-добровольца эпохи войн революционной Франции, а также освободительной борьбы немцев против Наполеона. Мосс подчёркивает, что
«изучить истоки мифа о военном опыте – значит понять роль добровольцев, которые в значительной степени этот миф и породили [4].»
Формирование мифа о военном опыте, по мнению историка, являлось насущной потребностью государств перед лицом всё возрастающих человеческих потерь в войнах. Однако именно межвоенное время в Европе стало некоей кульминацией мифа о военном опыте.
Моссе отмечает, что Германия оказалась особенно восприимчивой к этому мифу, который сильно повлиял на послевоенную политику – поражение Второго рейха в сочетании с травмирующим переходом от войны к миру и социальной напряжённостью способствовали укреплению мифа о военном опыте. Однако данный миф имел большое значение и в других странах, в частности, в Италии, Франции и Англии [1].
Культ павших воинов
Дж. Моссе отмечает, что мировые войны ХХ в. стали первым опытом для человечества, когда оно столкнулось лицом к лицу с массовой гибелью людей: Мосс приводит подсчёты, согласно которым Первая мировая война унесла больше жизней (13 млн человек), чем все войны в Европе с 1790 по 1914 г. Последствия именно этой войны, часто упоминаемой в западной литературе как Великая Война (Great War), значительно изменили «миф о военном опыте» [3].
Многолетняя позиционная война на Западном фронте серьёзно изменила восприятие войны не только у её непосредственных участников, но и у будущих поколений (прежде всего через художественные произведения). Добровольцы, которые поделились своими эмоциями, были в меньшинстве, но, поскольку другие хранили молчание, их поэзия и проза оказались в центре внимания. Такие писатели, как Эрнст Юнгер, несомненно были искренни в своих воспоминаниях о войне, и их произведения в итоге стали частью патриотического канона [1].
Война как в Англии, так и в Германии укрепила стереотип мужественности, но в Германии образ мужественности в этот период, пожалуй, наиболее сильно ассоциировался со смертью врага. Лейтенант Эрнст Вурхе, олицетворяющий идеал немецкого юноши в романе Вальтера Флекса «Странник между двумя мирами» хочет стать штурмовиком, чтобы испытать то, что он называет красотой боя. Глядя на свой меч, этот юноша говорит, что «война у него в крови» – перефразируя описание идеального немецкого солдата, данное Эрнстом Юнгером [1].
Битва при Лангемарке, состоявшаяся 16-18 августа 1917 года, стала символом преобразующей силы войны в Германии, служа метафорой воспитания мужественности (и впоследствии превратившаяся в политический миф о Лангемарке). Мужественность была воплощена в образе воина, символизирующего юность, достигшую зрелости. Поэзия и проза, посвящённая Лангемарку, часто подчёркивают это преображение, например, в таких строках:
«вот я стою, выпрямившись во весь рост, гордый и одинокий, в восторге от того, что стал мужчиной [6].»
По мнению Моссе,
«Первая мировая война дала мифу о военном опыте его полное выражение и возможность прямого перехода в памяти людей от ужасов войны к ее значимости и славным моментам [4].»
В Германии на протяжении всей Веймарской республики память о войне была важным ресурсом власти и смыслов, на котором можно было бы легитимировать, укрепить или же, напротив, делегитимировать политические позиции и требования.
Сакрализация павших солдат через возведение воинских мемориалов и памятников носила отчётливый характер светского религиозного культа. Воинские захоронения и военные коммеморации создавались подобно храму нации, и планированию таких сакральных мест уделялось столько же внимания, сколько и постройке храмов. Это были именно те места, где миф о военном опыте, в противовес реалиям войны, находил своё законченное выражение [4].
Апогея миф о военном опыте и культ героев достигли в Третьем рейхе, хотя он также был силён и в Италии, Франции, Англии, России и США.
Война как фактор национальной консолидации
Война действует как катализатор для роста чувства ответственности перед родиной и, как следствие, объясняет готовность людей жертвовать своими жизнями во имя нации, расценивая это как моральный долг. Вместе с тем воспоминания, которые остаются после окончания войны, намного значимее, чем сам опыт её проведения. Это выражается в практике «вспоминания» или «поминания» (remembrance), которая поддерживается государством посредством разного рода церемоний, увековечивающих память о героях войн, и зависит от того, в каком качестве сообщество вышло из конфликта – победителем или проигравшим [2].
Война может продуцировать разного рода мифы, способствующие укреплению национальной идентичности коллектива. Так, в особую категорию могут выделяться легенды об основании сообщества (битва при Седане как пролог объединения Германии) и о золотом веке (Реконкиста в Испании). Зачастую слагаются мифы о событиях, послуживших травмой для нации, но которые затем служат для объяснения неудач, преследующих её в настоящем (память о битве на Косовом поле 1389 г.).
Дж. Хатчинсон отмечает, что ритуалы поминания погибших в ходе войн служат для того, чтобы поддерживать чувство единства среди членов коллектива и, более того, привить им мысль о том, что они выстояли перед угрозой гибели, а значит, преодолели смерть. В этом отношении центральным для националистического культа выступает традиция почитания павших солдат, ставшая своего рода связующим звеном между живыми и мёртвыми. В условиях тотальных войн эпохи индустриализации XX в. культ индивидуального героизма сменился поклонением неизвестному солдату, олицетворяющему жертву всего народа [2].
Формирование мифа о военном опыте, таким образом, являлось насущной потребностью государств перед лицом всё возрастающих человеческих потерь в войнах.
Закат мифа о военном опыте
После Второй мировой войны наблюдается повсеместный закат «мифа о военном опыте». Происходит постепенная десакрализация павших солдат, из героев войны они становятся жертвами войны, общий акцент памяти о войне переносится с фигуры героя на фигуру жертвы. Меняются сами формы военных коммемораций: от культовой, «литургической» функции (liturgical function) монументы меняют форму в пользу утилитарности (utilitarian function): парки, сады, библиотеки [4].
Ныне государственная политика памяти применительно к той или иной войне начинается уже с того, что само использование слова «война» в названии вооружённого конфликта является актом политики памяти. Ведь далеко не всегда государство готово использовать термин «война» для военного конфликта и признать его политические аспекты.
Память о войнах прошлого также может использоваться в рамках символической политики для легитимизации современных вооружённых конфликтов. В последнее время наблюдаются деконтекстуализация памяти о войнах, особый акцент придаётся памяти о павших солдатах как примеру преемственности воинских добродетелей и преданности Отечеству. Тем самым отделяются «причины войны от её участников, а также поощряется отказ от публичного обсуждения дилемм современных конфликтов» [4].
Происходит это в том числе из-за того, что современным государствам, которые всё более ощущают процессы глобализации, всё сложнее концептуализировать природу современных войн.
Использованная литература:
[1]. George L. Mosse. Fallen Soldiers. Reshaping the Memory of the World Wars. 1991. Oxford University Press, New York.
[2]. С. В. Кузнецова. Историческая память и повседневный национализм в трактовке этно-символизма. // Вестник Нижегородского университета им. Лобачевского. – 2012. №6(3) – С. 131-136.
[3]. Батищев Р. Ю. Теоретико-методологические подходы к изучению памяти о войнах в современных MEMORY STUDIES. // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2021, № 3. С.48-68
[4]. Батищев Р. Ю. Память о войнах и «войны памяти» в современных memory studies: основные подходы к изучению и ключевые акторы // Tempus et Memoria. 2021. Т. 2. № 1. С. 34–42.
[5]. Anthony D. Smith. War and ethnicity: The role of warfare in the formation, self‐images and cohesion of ethnic communities. – 1981. Ethnic and Racial Studies, 4, 4, 375-397.
[6]. Из пьесы Лангемарк, цитируемой Теодором Маусом «Langemarck, Geschichte und Dichtung», Zeitschrift für Deutsche Bildung, Heft 11, vol. 13 (November 1937), 503.