Александр Власов: эксперт — нескучная работа
Ежегодно в мире совершенно законно убивают несколько тысяч человек… Народы, отказавшиеся от практики узаконенных убийств, немногочисленны. Смертная казнь по-прежнему предусмотрена в законодательстве государств, на территории которых проживает девять десятых населения планеты. Во многих странах проводят массовые и публичные казни, в некоторых экзекуции транслируют по телевидению. Подавляющее большинство из 179 государств, входящих в Организацию Объединенных Наций, по-прежнему прибегает к жестоким расправам, медленным или скорым. Высшая мера наказания вызывает немало споров в современном обществе, однако бессмысленно судить о философских, моральных, религиозных или законодательных аспектах проблемы, не вникая в суть происходящего.
Продолжаем разговор с директором научно-исследовательского института судебных экспертиз Александром Власовым, вскрывшим за 50 лет своей работы более 20 тысяч тел в ходе судебно-медицинской экспертизы…
— А все-таки, Александр Юрьевич, эта работа больше подходит для мужчин? Или женщины — эксперты равные, ваши сотрудники-партнеры?..
— Ну я, Владимир Васильевич, честно говоря, считаю, что те моменты экспертные, которые связаны с физическими трудозатратами и с работой с не самым привлекательным биологическим материалом, например подвергшимся гнилостным изменениям, — это все-таки удел мужчин по большей степени.
Каждый должен чем-то заниматься…
— Это потому, что они более устойчивы эмоционально, психика покрепче?
— Не только в силу большей устойчивости психической (тут вопрос очень спорный), сколько в силу своего силового доминирования... Потому что там требуются иногда незаурядные физические усилия. И тут женщинам конкурировать…
— Поясните, профессор, вы про вскрытие тех, у кого большая масса тела, что у них бывает непросто извлечь органы для исследования?..
— Да, конечно. Про то, что вскрытие трупа требует приложения достаточно серьезных физических сил.
— То есть в вашей профессии без сильных бицепсов не обойтись…
— Совершенно верно, есть, действительно, такой фактор. А во всем остальном, в плане той же лабораторной работы, тут никакими преимуществами мужчина, собственно говоря, перед женщиной не обладает (смеется).
Людей нет, а есть функции…
— Ну, не скромничайте, профессор. Вы же еще постоянно находитесь в такой серой зоне, и почти за каждым вашим объектом для исследования — уголовное дело, со всем аппаратом: оперативных работников, следователей, прокуроров, судей. А это же очень часто неизбежная и напряженная коллизия, возможный конфликт интересов... Давит вам на психику все это… Вы ощущаете в этом тоже своего рода нагрузку, тяжесть какую-то, психологическое воздействие?
— Конечно, это очень непросто. И в том числе по причине того, что нередко приходится искать какие-то компромиссы. Потому что и у работников следственных органов, и у судов чаще всего присутствует и доминирует обвинительная позиция, не всегда оправданная…
— …и так называемые внутренние убеждения, которые не всегда поддаются речевой коррекции.
— Внутренние убеждения — это вопрос на самом деле крайне сомнительного свойства.
— Ну бывает, что убежден сотрудник, что… убили этого человека. И даже уверен, кто конкретно убил. А вы, как эксперт, сомневаетесь, что его, к примеру, убили и что все так оно и было, как полагают представители органов. Я вот о чем…
— Наша задача, не сказать, Владимир Васильевич, что она прямо противоположная…
— Но бывает…
— Она скорее состоит совсем в другом — действительно разобраться и выполнить полноценную реконструкцию всей ситуации на основании научного исследования, используя не внутренние убеждения… Это мифическое какое-то чувство, которое сплошь и рядом создает ложную ситуацию, формируя так называемый криминалистический фантом, который на самом деле далек от реальной действительности. Если идея этого криминалистического фантома зародилась уже у кого-то, то она потом начинает оснащаться вымышленными доказательствами. Уже к этому скелету прирастают мышцы, кожа и так далее, и на уровне рассмотрения дела в суде он приобретает черты правдоподобности, хотя на самом деле, если глубоко разобраться и вникнуть объективно, то ни о какой правдоподобности не может быть и речи. Это очень серьезная проблема в нашей работе, она иногда чревата и конфронтацией со следственными и судебными органами, когда наша позиция расходится, например, вот с этим революционным правосознанием или чувством глубокого внутреннего убеждения в постановке их решения, которое основано больше-то на эмоциональных моментах, чем на научной реальности…
Не важно, кто прав, важно — чей адвокат лучше…
— Ну это же совсем непросто — вот так идти против позиции силовиков, а иногда же вам это делать приходится. Я тут имею в виду вообще, в целом экспертам. Проще же согласиться с сильными мира сего и не умничать… Там же — следователь, оперативные сотрудники, прокурорские работники, судьи… То есть я о том, что у них и власти больше, и полномочий…
— Этот момент связан исключительно с личной порядочностью. Есть эксперты, которые послушно соглашаются с предложенным сценарием…
— Тем более что считается, что сценарий этот всегда на правой стороне, то есть органы же не ошибаются. То есть люди, которые работают в органах, — это особая каста, у них же по определению чистые руки, горячее сердце, холодная голова…
— Ну это опять элемент иронии, конечно же, насчет того, что они не ошибаются.
— Это устоявшееся мнение, это в чем-то даже скорее миф такой, но считается, что да, вот они такие вот, они же со скверной борются и со злом… А адвокаты, допустим, и некоторые эксперты-умники, они как-то вот мешают им в этом, ну и вообще, вас же подкупить вполне могли…
— Ну почему бы и не могли? Могли, конечно. (Смеется.) Вот вы упомянули ранее, например, о судебной психиатрии. На мой взгляд, это самая…
— …субъективная отрасль юридической науки?
— Скорее емкая в коррупционном отношении отрасль медицины. Потому что когда мы проводим, например, повторную психиатрическую экспертизу, то периодически возникает ощущение, что в экспертном первичном заключении просто уши торчат тенденциозности и личной заинтересованности...
— А вы случайно не параноик, профессор (улыбаюсь)? Ведь скажут наверняка, что, может быть, у вас мания преследования, потому что эти ваши ощущения не пришить же к делу. То есть вы только чувствуете… а что-то более такое осязаемое за этим у вас стоит?
— За этим, Владимир Васильевич, стоит, вообще-то, в первую очередь уровень профессиональной квалификации. Вот я и привлекаю к своей работе, а такого рода экспертизы обычно носят комиссионный характер, с участием нескольких разных специалистов и в области психиатрии, и психологии, и судебно-медицинской экспертизы, и каких-то узких медицинских специальностей... И мы видим, что реальная картина та, которая описана, допустим, экспертами, ну, например касающаяся недееспособности человека при составлении каких-то процессуальных документов по отчуждению имущества своего... А это очень сложный и болезненный вопрос, связанный чаще всего с крупными финансовыми вложениями у сторон в виде наследования недвижимого имущества и так далее. Вот он и, при наличии склонности эксперта к злоупотреблениям, предоставляет широчайший простор для такого рода злоупотреблений, периодически мы с этим сталкиваемся, и даже могу по секрету сказать, что я знаю ставки, сколько нужно заплатить за получение желаемого результата — о признании или, наоборот, об опровержении дееспособности в момент заключения этой спорной сделки по отчуждению имущества.
Такие эпизоды периодически у нас возникают. Они, конечно, вызывают и чувство протеста, и возмущения, в меру сил — мотивацию к тому, чтобы исправить ситуацию.
Хороший человек — это не профессия…
— Ну вот этот запах денег, больших денег, Александр Юрьевич, он же ощущается не только в работе некоторых экспертов, скажем так. Это же характерно вообще для всех тех отраслей, где решаются человеческие судьбы, где ставки высоки и где могут предлагать значительные суммы, чтобы это решение было благоприятным для определенных людей…
— Слушайте (смеется), я в качестве примера вам могу привести один забавный эпизод, когда несколько лет тому назад судили одного судью арбитражного суда, в Свердловской области это было. Его, кстати, взяли с поличным при получении взятки в размере 19 миллионов рублей. Он прямо в рамках судебного заседания откровенно так сказал: «Слушайте, я вообще по большому счету не нарушил никакой этики. Это обычная ставка наша — 5% от суммы иска. Я нисколько тут даже и не злоупотребил своим положением, 5% — это наша устоявшаяся норма».
— В протокол судебного заседания это, конечно же, не занесли. А аудиозаписи не вели…
— Ну в протокол не знаю… И насчет аудиозаписи тоже не ведаю, может быть, кто-то из адвокатов и вел такую запись… Тогда обнародовать это было, собственно, и ни к чему, потому что он в конечном итоге свои девять лет строгого режима получил.
— А у нас в психбольнице как-то на заседаниях партбюро разбирали заведующего наркокабинетом. Пациенты к нам лечиться приезжали со всего Союза к нему. За взятку. И он так руки развел и откровенно так, по-семейному говорит: «Товарищи, так я же только продуктами!» А продукты хорошие: копченую рыбку везли, икру. Я знаю это, потому что там тогда на полставки подрабатывал. В межобластном отделении судебно-психиатрической экспертизы, где у меня было основное место работы, так было тогда не принято…
Окончание следует