Что бы сказал Станиславский?
Оперу «Евгений Онегин» поставили в «Геликоне»
Второй раз за нынешний сезон Онегин «встал на пути» московской публики, и в обоих случаях слово «премьера» при этом приходится оговаривать. В ноябре нашумевшей спектакль Д. Чернякова обновил четыре центральные фигуры: молодежный состав Большого театра успешно вписался в готовую постановку, как бы отправляя привет первоначальному варианту оперы П. И. Чайковского с участием студентов консерватории.
Художественный руководитель театра «Геликон-опера» Дмитрий Бертман в соавторстве с Галиной Тимаковой тоже решили обратиться к истокам, только на этот раз режиссерским. Уже несколько лет Бертман планировал воссоздать знаменитый спектакль К.С. Станиславского*, ставший символом его Оперной студии, и вот замысел осуществлен.
Вскоре после реконструкции строительной в осовремененном историческом здании «Геликон-оперы» 23 декабря стартовала реконструкция оперная: «Евгений Онегин» по заветам главного «не верящего» режиссера страны. А радоваться нам этому или нет – давайте размышлять вместе.
Премьера события была обставлена очень торжественно и красиво.
Специально из музея-заповедника П. И. Чайковского в Клину была привезена небольшая выставка о композиторе: тут и письмо брату Модесту, и тот самый личный томик «Евгения Онегина», где автор делал пометки, и фотографии семьи, и прочие экспонаты.
Выставку вместе с Бертманом открыла сама Полина Вайдман – главный хранитель фонда Чайковского. Ее визит был связан не только с премьерой, но и с личной победой: перед началом спектакля ей вручили ежегодную премию от Ассоциации музыкальных критиков Москвы (АМК) «за фундаментальную научную подготовку и выпуск первых томов полного собрания сочинений П. И. Чайковского, впервые представляющего авторские редакции».
Представление «Онегина» в виде подобной режиссерской реконструкции соответствует, в первую очередь, месту: старинный особняк оснастили стильно-современной начинкой, а в спектакле «по мотивам Станиславского», сохранили внешний рисунок мизансцен, но наполнили «сегодняшним содержанием».
Во всяком случае, так анонсировал Бертман, ссылаясь на сам принцип Станиславского – этюдный метод, работа с актером и психологический театр. И как всё заманчиво звучит!
Российская публика, истосковавшаяся по «нормальным, традиционным спектаклям», должна просто магнитом тянутся на такое представление!
Лоск и блеск помещения, приятно-романтичная постановка, которая не воскрешает из пепла, а делает элегантную, стилизованную копию – какие еще нужны аргументы для посещения? Всё так, да не совсем.
Визуальный образ, воссозданный Вячеславом Окуневым в стиле Б. Матрунина и костюмы от Ники Велегжановой действительно мягко и ненавязчиво рисуют образ усадьбы. В самом центре — тот самый античный портик, ставший основой постановки в оригинале. Связанные с ним мизансцены из столетнего прошлого действительно удачны: камерно-уютная атмосфера за столом с самоваром у Лариных, балдахин кровати в сцене письма, список можно продолжать.
Эпизодично возникающие видеоэффекты пейзажного характера бережно вписываются в сценографию, не нарушая своим присутствием романтический дух.
Также очень мило смотрится пение девушек дуэта под клавир, в самом начале действия. Но что это, что? Зачем они начинают стучать себе по грудной клетке во время пения? Ах да, это шутка. Почему нет.
И всё бы ничего, если бы остальное действие вдруг тоже не превращалось в некий фарс.
Мимика и жесты были нещадно утрированы, что, как вы понимаете, в лирической опере скорее походит на пародию, чем на психологическую правду. Если преувеличнно-издевательский тон Онегина (Алексей Исаев) как на балу у Лариных, так перед дуэлью можно принять за концепцию – скука, непонимание значения обиды друга, хорошо, пусть так, но что с остальными?
Татьяна в исполнении Ольги Толкмит превращается в гиперромантизированную натуру, без всякого намека на глубину. Наивно хлопающие глазки и совершенное непонимание слов Онегина в сцене объяснения на скамейке в саду не вызывают и тени жалости к героине. За что в нее позже влюбляется Гремин также остается загадкой.
Ленский Игоря Морозова, безусловно, обладает необходимыми вокальными данными для исполнения этой роли. Но его округленная фактура в сочетании с поэтично-оскорбленными взглядами и позами автоматически направляют восприятие публики в саркастическое русло.
Ольга (Ирина Рейнард) – то рьяно прыгает, отбирая книгу у Татьяны, как бы играя и шутя, то впадает в странную истерику с капризным дерганьем ног в конце сцены бала. Ребенком все зовут ее не зря, но только выглядит это всё нелепо и неестественно.
Увиденное больше всего напомнило сохранившиеся записи с репетиции Станиславского, когда он после неудачного спектакля спрашивал певцов: почему это походило на капустник, а те пытались как-то объяснить.
Тот же вопрос хотелось задать и в этот вечер.
Отход от первоисточника и решение перенести бал в Петербурге куда-то за рубеж, где одеваются в стиле «Великого Гэтсби» (как раз время постановки Станиславского) и танцуют явно не полонез – безусловно, освежило восприятие. Портреты императорских особ во всю стену — дань памяти исходной постановке, где фигура Александра I также присутствовала.
Появление же здесь некой женской фигуры в сером одеянии и длинной трубкой, философски наблюдающей за происходящим – подобно «судьбе» или «року», тоже относится к нововведению Бертмана, правда мало что привносит в общую концепцию. Появилась и исчезла словно дымка.
Очень порадовало появление единственного серьезного и осмысленно ведущего себя персонажа – Гремина от Алексея Тихомирова, с пробивающе-мощным исполнением арии. «Среди лукавых, малодушных, шальных, балованных детей» – он был один, как солнца луч среди ненастья. Он, а не та особа, которой посвящены эти строки, в финале мало изменившейся.
Несмотря на все эти визуальные странности, музыкальная часть спектакля была на хорошем уровне, в том числе и в вокальном отношении.
К примеру, предсмертная ария Ленского прозвучала у Игоря Морозова очень убедительно и небанально.
Алексей Исаев, участник проекта «Большая опера» исполнил партию Онегина крепко, сильным звуком, и если довести его образ до ума, то может получиться интересный результат.
Ольга Толкмит обладает и подходящим тембром голоса, и диапазоном для партии Татьяны, жаль только, что в сцене письма она немного расходилась с оркестром.
Собственно, оркестр под управлением Валерия Кирьянова звучал пусть сдержано, но слаженно и довольно выразительно. Как часто бывает, были отдельные промахи в группе медных и возникали проблемы у виолончелей, но некоторые соло в группе деревянных духовых очень даже приятно удивляли.
Задумка Дмитрия Бертмана должна была угодить и «вашим и нашим»:
и дань памяти великолепному творению 20-х годов, и свежесть действия современных нам людей. В таком лощеном месте, как нынешний «Геликон-опера» нужно чтобы всё подавалось красиво, стильно и со вкусом.
Стильно — да, красиво — возможно, но если говорить о смысловом наполнении, то возникнут проблемы. Образы героев тщательно прописаны, есть множество деталей, но они малоинтересны.
Больше всего смущает, что названо это методом Станиславского «в современности».
Во-первых, так называемая «система Станиславского» получила сильное развитие за эти годы. И если уж мы говорим о «новом наполнении» старых мизансцен — хочется видеть результат этого развития.
А во-вторых, что же получается, что сегодня все люди такие плоские и однобокие? Жаль, если режиссер так считает. И все-таки, правда, интересно, что бы сказал на это К. С. Станиславский...
Примечание:
* В начале 20-х годов Константин Сергеевич совершил настоящую революцию в оперном искусстве. Долго и упорно он занимался с оперными певцами актерскими тренингами и этюдами, чего никто и никогда с ними не делал, и чему они сами противились. Результаты были не сразу, и идеальными их назвать нельзя, однако первое представление «Евгения Онегина» в 1922 году в крохотном зале дома в Леонтьевском переулке под рояль и в современных костюмах сильно впечатлило современников – певцы играли «крупным планом», без пафосно-штамповых поз и жестов. Забрезжил свет в деле оперного искусства! Когда спектакль перенесли на более крупную сцену Нового театра, такой формат оказался не подходящим, и его довольно быстро сняли. Затем «Онегин» попал на сцену современного МАМТа, где он каким-то образом просуществовал вплоть до начала XXI столетия. Спустя столько лет без автора постановки, говорить об оригинальном следовании задумке, конечно, не приходилось. В 2008 году В. Кехман пытался осуществить реконструкцию в Михайловском театре, однако по каким-то причинам план не осуществился.
Автор фото — Антон Дубровский