История Нового года в том виде, в котором мы празднуем его сейчас, начинается с 1700 года. Именно тогда вышел знаменитый указ Петра I о переходе на новый календарь: «знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина перед воротами учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых, елевых и можжевелевых. А людям скудным каждому хоть по деревцу или ветке над воротами или над хороминой своей поставить».

Больше века спустя, в 1817 году, жена будущего российского императора Николая I Александра Федоровна делает массовой традицию устанавливать елку на Новый год. Члены императорской семьи отмечали, что сам праздник проходил по-домашнему. Так, например, великая княжна Ольга Николаевна, дочь императора Николая I, писала: «Накануне нового года Папá появлялся у постели каждого из нас, семи детей, чтобы благословить нас. Прижавшись головкой к его плечу, я сказала, как я ему благодарна».

Даже презенты в то время, несмотря на высокий статус семейств, были достаточно скромными. «Мамá любила и умела делать подарки. Вот

в эту зиму я нашла под елкой свой подарок — свиток писчей бумаги (без линеек), цветные карандаши и толстую клеенчатую тетрадь тоже без линеек.

Кроме того, я получила семью крошечных белых фарфоровых кроликов, не говоря о хлопушках, стеклянных шарах и других елочных радостях, которые мы могли брать с елки сами», — вспоминала княжна Мария Мансурова (1833–1914) о своем детстве.

Впрочем, умеренность в праздновании, судя по всему, относилась далеко не ко всем слоям общества. «12 часов ночи. Новый год встречаю я с пером в руке: приготовляю юридические лекции, — писал в 1829 году в своем дневнике Александр Никитенко, профессор Петербургского университета, член Академии наук. — Но нынешний вечер дело это особенно затруднено. Квартира моя граничит с обиталищем какой-то старухи, похожей на колдунью романов Вальтера Скотта.

Там до сих пор не умолкают буйные песни вакханок, которые сделали, кажется, порядочное возлияние в честь наступающего года.

Удивительно, как наши женщины низкого сословия преданы пьянству».

Мандарины вне закона

В конце XIX века происходят два кулинарных события, роль которых в традициях празднования Нового года сложно переоценить. В 1880-е массовое распространение в качестве новогоднего угощения получают мандарины. И в 1894 году зафиксировано первое письменное упоминание салата оливье.

Канонический рецепт с рябчиками, раковыми шейками и каперсами известен сейчас всем. Помимо деликатесного салата, частыми гостями на столах того времени была икра, рыба, запеченные поросята и, конечно же, алкоголь в количествах, превышающих возможности среднестатистического человека.

«По рюмочке, да по две, а где так и стаканчик красненького или беленького, да коньячок без счету на придачу, — к вечерку-то образовались градусы высокие. От шести различных поросят отведал, половину заливных да половину жареных, ветчин, икр сколько! Словом, приехал домой больной, да и посейчас в себя не могу прийти.

Как взгляну на поросячью физиономию, так дрожь меня и берет. Не будь он скотина бесчувственная, да к тому же заливная, — так бы, кажется, и съездил ему по разукрашенной физии»,

— писала газета «Новости дня» о традициях новогодних визитов в начале XX века.

Не экономили и на оформлении праздничного стола. «Посредине, в длину огромного стола, шла широкая густая гряда ландышей. Знаю, что ландышей было 40 тысяч штук, и знаю, что в садоводстве Ноева было уплачено 4 тысячи золотых рублей за гряду. Январь ведь был, и каждый ландыш стоил гривенник. На закусочном огромном столе, который и описать теперь невозможно,

на обоих концах стояли оформленные ледяные глыбы, а через лед светились разноцветные огни, как-то ловко включенные в лед лампочки. В глыбах были ведра с икрой»,

— вспоминал художник Сергей Виноградов в 1907 году о празднике в «Метрополе».

Еще одно место для кутежа — ресторан «Яръ». Певец Федор Шаляпин (1873–1938) описывал встречу Нового года там как праздник «среди африканского великолепия».

«Горы фруктов, все сорта балыка, семги, икры, все марки шампанского и все человекоподобные — во фраках. Некоторые уже пьяны, хотя двенадцати часов еще нет. Но после двенадцати пьяны все поголовно. Обнимаются и говорят друг другу с чисто русским добродушием:

— Люблю я тебя, хотя ты немножко мошенник!

— Тебе самому, милый, давно пора в тюрьме гнить!

— П-поцелуемся!

Целуются троекратно. Это очень трогательно, но немножко противно».

Уже после революции безобидные рябчики были заклеймены поэтами, а журнал «Огонек» в 1927 году презрительно писал: «Растущее социалистическое строительство все больше сжимает кольцо вокруг нэпача. Единственное утешение — попойка в своем кругу, при завешенных окнах. Лучший повод для этого — встреча «старого Нового года», по старому стилю.

Трудящиеся уже продвинулись на тринадцать дней в 1927 году, а нэпач только-только провожает пьяными слезами 1926-й.

На тарелочках времен Наполеона — моссельпромовская колбаса, рядом — белые хризантемы, икра в банке «Аз-рыбы», и в мелком хрустальном сосуде — салат-оливье».

Полвека спустя буржуазный оливье реинкарнирует в политически корректный салат из птицы («Столичный»).

Елочка из-под княжеского пера

Отдельно стоит выделить историю появления еще одного новогоднего символа, под который водило хороводы столько детей, что если бы они взялись за руки, то наверняка смогли бы опоясать Землю. В 1903 году поэтесса Раиса Кудашева сочинила стихотворение «В лесу родилась елочка». «С белоснежными волосами, приветливой улыбкой, в очках, сквозь которые смотрят живые глаза, она похожа на добрую бабушку из сказки», — писал об урожденной княжне журнал «Огонек» в 1958 году.

Однако жизнь у аристократки была вовсе не княжеской.

«Они с сестрой, такой же старушкой, ютились в малюсенькой комнате, похожей на чулан, разве что окно имелось, — вспоминал племянник Кудашевой Михаил Холмогоров. — От пола к его подоконнику из стопок книг была сооружена лестница. Живший в квартире кот был дряхл, прыгать уже не мог, и сооружение было воздвигнуто для него. А потом во время прогулки мама показала мне особняк на углу Воротниковского и Старопименовского переулка. Раньше этот дом принадлежал тете Рае».

«Раиса Адамовна плохо выглядела и почти ничего не слышала, за нее говорила сестра. Мне было так жалко этих старушек, что после выхода статьи я перечислила им весь свой гонорар», — вспоминала Лидия Кляцко, автор заметки о Раисе Кудашевой в «Вечерней Москве» в 1958 году.

Авторыпесни «В лесу родилась елочка» — поэтесса Раиса Кудашева и композитор Леонид Бекман

В 1905 году Леонид Бекман сочинил под стихотворение простенькую мелодию, которую может наиграть одной рукой любой имеющий доступ к клавишам. Его жена, Елена Бекман-Щербина, рассказывала, что историческое событие произошло 17 октября.

«Моей старшей дочке Верочке исполнилось два года, и я утром подарила ей живую куклу — сестричку Олю, которая родилась в половине первого ночи, то есть тоже 17 октября. Верочка была в полном восторге. Пока я еще лежала в постели,

Леонид как-то сел за рояль, посадил Верика на колени и сочинил для нее песенку на стихотворение из детского журнала «Малютка» — «В лесу родилась елочка, в лесу она росла».

Верочка, обладавшая прекрасным слухом, быстро ее выучила, а я, чтобы не забыть песенку, ее записала».

Сбросить Деда Мороза с парохода современности

Со временем менялись не только рецепты новогодних блюд, но и сами традиции праздника. Так, в 1843 году Лев Толстой, которому тогда было 15 лет, поздравлял живущих рядом детей следующим образом. «Под самый Новый год он вышел из дома с большим бумажным пакетом и дал каждому из нас по огромному крымскому яблоку, ярко-желтого цвета, по тульскому прянику, а еще по большой шоколадной конфете с мармеладной начинкой, фантик от которой я долго хранила в своей девичьей шкатулке, — вспоминала писательница Александра Кучумова. — Шоколад был для нас лакомством недоступным. Мы видели его только в витринах кондитерской лавки.

Мы откусывали по маленькому кусочку и с таким наслаждением смаковали, что Лев Николаевич даже весело расхохотался.

Завтра, говорит, приходите, каток будем делать».

В 1914 году был введен временный запрет на установку новогодних елей как вражеского немецкого символа. Что не помешало, например, в 1917 году в «Кафе поэтов» в Настасьинском переулке устроить футуристическую елку.

Поэт Аристарх Гришечко-Климов описывал это так: «На дворе морозило, а здесь было жарко, как в бане. Первое, на что обращалось жадное внимание гостей, была, разумеется,

елка, свежая и душистая, она была убрана одними картонными шишами: выглядывая из здоровенных розовых кулаков, они весьма красноречиво говорили о новой затее футуристов,

инициатором которой и ближайшим участником выполнения этой идеи был сам Маяковский; нужно было видеть, с каким злорадным удовольствием в глазах он вырезал и развешивал эти символические картонажи с фигами».

В 1920 году Новый год был запрещен вообще как «буржуазный праздник». Но это не стало преградой для русской души, требующей продолжения банкета. «1 января. Встреча Нового года в Доме литераторов. Не думал, что пойду. Не занял предварительно столика. Пошел экспромтом, потому что не спалось. О-о-о! Тоска — и старость — и сиротство.

Я бы запретил 40-летним встречать Новый год»,

— отзывался Корней Чуковский о торжестве в 1922 году.

«Елки Никулины не ставили — после революции это стало делом наказуемым, — пишет Иева Пожарская в книге о Юрии Никулине. — Но радостный дух самого праздника, когда исполняются желания, когда рождаются удивительные чудеса, они хранили. Поэтому 31 декабря Юра всегда выставлял свои валеночки, чтобы Деду Морозу было, куда положить подарок, который он принесет. (...) Бывало, что несколько вечеров подряд Юра выставлял валенки, и Дед Мороз каждый раз что-нибудь в них оставлял.

Юрий Никулин

Но однажды (речь идет о 1920-х годах. — «Газета.Ru») Юра подошел утром к валенку, сунул в него руку и вытащил завернутый в обрывок бумаги кусок черного хлеба, посыпанный сахаром. Любой человек сразу бы понял, что в семье кончились деньги и поэтому родители ничего не смогли купить своему мальчику на Новый год.

— Это что? Дед Мороз с ума сошел, что ли? — Много лет спустя Никулин вспоминал, как он удивленно и даже с возмущением обратился тогда к отцу. А тот ответил:

— Да… Надо будет мне поговорить с Дедом Морозом.

На следующий день там появилось печенье в форме рыбки».

Война войной, а Новый год — по расписанию

В 1935 году праздник был официально реабилитирован (а год спустя в стране был налажен выпуск «Советского шампанского»). В том же 1935 году состоялось первое масштабное новогоднее поздравление: председатель ЦИК СССР Михаил Калинин по радио обратился к полярникам (первое обращение ко всему советскому народу состоялось в канун 1942 года, после смерти Калинина традиция прервалась до 1953 года).

В предвоенные годы события стали развиваться с неконтролируемой скоростью. Жена автора «Мастера и Маргариты» Елена Булгакова писала: «Новый год встретили дома. Пришел Женичка, зажгли елку. Были подарки, маски, сюрпризы, большие воздушные мячи. С треском разбили Миша и Сергей чашки с надписью «1936-й год». Дай Бог, чтобы 37-й год был счастливее прошлого!»

А уже в 1937 году Евгения Гинзбург, советская журналистка, мемуаристка и мать писателя Василия Аксенова, писала: «И вот она пришла, эта новогодняя ночь.

Первая новогодняя ночь в тюрьме. Если бы мы знали тогда, что впереди их еще не меньше семнадцати!

(...) Мы лежим на своих тюремных койках и стараемся уловить движение времени. (...) Какое-то шестое чувство заставило нас одновременно протянуть руки из-под колючих серых одеял и чокнуться жестяными кружками, в которых была заранее заготовлена сладкая вода».

Но даже суровое военное время не смогло отменить этот праздник. «На Новый год бабушка исхитрилась купить картофельных очисток, наскребла с них сколько могла картошки и сделала нам с дедом по лепешке — это был настоящий праздник! Сама она съела шелухи, тяжело отравилась, и ее на месяц увезли в больницу», — вспоминает инженер, изобретатель Михаил Приградов о 1942 годе.

Новогоднее собрание бойцов и командиров Панфиловской дивизии, 31 декабря 1941 года

«На Новый год, 6 января 1942 года, как раз в канун Рождества Христова (хотя о нем мало кто знал), устроили праздник в одной из школ Октябрьского района. Пригласили нас всех, оставшихся в живых, — вспоминает блокадница Евгения Синотова. — Детей в городе было мало: многие не двигались, лежали, кто-то погиб. Но эта блокадная елка запомнилась мне на всю жизнь. Елка стояла наряженная.

В зале было натоплено, но дети были укутаны, никто не раздевался. С нетерпением ждали подарков, получив их, никто из детей их не ел — берегли для дома.

Потом повели нас в столовую, накормили теплым супом и овсяным печеньем. Никто не плясал, не смеялся, хоровод вокруг елки не водили».

В послевоенные годы Новый год приобрел привычную нам форму, практически без изменений сохранившуюся до наших дней. В 1956-м выходит на экраны «Карнавальная ночь». Хрущевская оттепель и брежневский застой изменили только понятия о том, что считать роскошным подарком. Например, Майя Плисецкая так вспоминала о встрече 1959 года.

Москва. Новогодний хоровод в Кремлевском дворце съездов, 1977 год

«31 декабря 1958 года. Вечер. (...) Поднявшись в лифте, заслеженном талыми снежными разводами и елочной иглой, звоним в 431-ю квартиру нашего Кутузовского дома. Потоптавшись в узкой передней, проходим к запруженному в переизбытке деликатесами столу. (...) Лилина работница тащит из кухни гору дымящихся румяных пирожков собственной выпечки.

У каждого прибора подарок стоит. У меня — флакон духов Робера Пите «Бандит».

У Щедрина — мужской одеколон «Диор» и последняя французская пластинка Стравинского. Это Эльза Юрьевна — Дед-Мороз подарки из Парижа привезла».

В 1975 году вышел фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!», а в 1996 году впервые была установлена елка на Соборной площади Кремля. Новый год к концу XX века укомплектован полностью — но у праздника в XXI веке уже свои лица и свои истории.

Автор — гид «Экскурс-бюро №1»[/i]

источник