Лагерь Асбест. 20
(Продолжение)
9 мая 1945 3
Однажды, это было в январе 1945, привели меня опять ночью. Снова одинаковые вопросы, одинаковые ответы. По знаку исчезала переводчица, и когда она вернулась, то поставила на стол пару Walenok (валенок) с иголочки (сапоги из войлока). Сначала я поверил, что у комиссара проявилась ко мне жалость - с моими деревянными ботинками и просыревшими ногами. Далеко не так! Ледяным голосом он предложил мне сделку: либо замерзшие кости, либо сапоги из войлока; я должен был лишь оказывать легкие информационные услуги. Он осознанно не говорил "шпионить". Решение далось не тяжело, так как во мне не была никакой искры искушения. Это был, пожалуй, первый раз, когда я показал достоинство и решительно отказался от наглого требования. Я недвусмысленно объявил: я готов указывать на неудовлетворительное состояние работ и лагеря, но не буду называть, однако, никаких имен, сведений о каких-то разговорах и прочих персональных данных. Это вывело комиссара из самообладания, и он закричал: "Tschort, wosmin! Tschort snim!" (Чёрт возьми! Чёрт с ним!). Это также был единственный раз, когда он меня проклинал. Повернувшись к переводчице, он спросил: "Skolko gradusow?" (Сколько градусов?). Та дала ответ: "Tridzat!" (30). Он встал, повернулся спиной ко мне, посмотрел в окно и задумался. Я видел его движения кулаками, которые он разжимал и снова сжимал. Затем перевод: я должен был считать до 30. Еще раз и еще раз. Я понимал намек на холод. Затем мне было приказано, чтобы я снял ботинки; затем переводчица крикнула часового, и я должен был идти босой через заснеженную лагерную улицу до земляного бункера австрийцев. На своей спине ощущал я его взгляд, но, однако, не его мысли.
Прошло долгое время. Я уже поверил, что комиссар меня списал, когда идя в июле 1945 в первой половине дня из карьера, снова увидел его. "Kak dela?". Как шли у меня дела, спрашивал он. Я показал ему ободранную руку и опухшую ногу. "Pos wol тпе pomotsch tebe?" (Позволь мне тебе помочь?). Я намеренно сказал по-русски: "Plocho, spasibo!" (Плохо, спасибо!). Он, таким примиряющим вопросом, неожиданно смутил меня, но также и насторожил. На этот раз комиссар не хотел никакого допроса. Его вопросы, вообще, были выдержаны: о моем рабочем месте, о моей бригаде, как выполняем норму, как я справляюсь с Natschalniks (начальниками), как далеко развились мои знания русского языка. И затем его вопрос о старшине лагеря. Так как комиссар спрашивал меня прямо, я не держал никакого листа перед ртом - я считал, что он информацию знает. Он фиксировал мои взгляды, брал их на заметку, а я старался себя сдерживать, чтобы не быть грубым; я не делал тайны из того, что я думаю о лагерных руководителях, о людях АНТИФА и обо всей "буржуазии лагеря". Переводчица спросила меня, готов ли я изложить жалобы письменно? Я изложил их снова с примечанием: по этим вопросам ничего не изменилось! Менее охотно комиссар слушал мои показания, о том, как сильно возросла в лагере национальная ненависть. Больше всех должны были терпеть испанцы, венгры и мы, австрийцы, от того, что немецкая группа лагеря видела в нас только "предателей Германии".
Неожиданно он перешёл к другой теме, спрашивал меня о Могилеве, правда ли то, что писал я про полковника Бусзе (Busse), про взятие меня в плен и первые работы по расчистке. Из этого получился длинный (туда - сюда) перевод. Так же скачкообразно следующий вопрос: почему я не признаю себя лейтенантом и не подаю заявлений о переводе в офицерский лагерь. Мой ответ: "Я никогда не ощущал себя лейтенантом, я не обладаю никакими доказательствами присвоения такого звания и не желаю, поэтому, никаких изменений! ". Первый раз я видел комиссара смеющимся, и катящееся "Charoscho" (хорошо) было подтверждением, что он меня понял.
Вскоре после этого вызывают вторично в комендатуру. Снова вопрос о моем самочувствии - не было ощущения, что это является насмешкой. Он пододвинул мне лист бумаги, и переводчица сказала, что я должен записать все, что нужно изменить в лагере. Я писал, без длинного предисловия: прочь земляные бункеры, даешь более уютные бараки, которые лучше отапливаемы; увеличение столовой, барака госпиталя; реконструкция гигиенического оборудования и моечных возможностей; более частая смена одежды; более хорошая обувь; лучшая зимняя одежда; проведение языковых курсов для заинтересованных; учреждение культурных бригад, которые должны были поднимать настроение среди пленников; большая информация с родины; лагерная библиотека - я записывал больше и больше. Намеренно натягивал я дугу, в слабой надежде, что одно или другое требование может быть выполнено.
Мой список пожеланий не содержал просьбу дать возможность переписки с родиной. Мне это требование казалось еще нереальным. Время просто еще не приспело питать такие надежды. Действительно, слышал многие и громкие голоса, которые спрашивали, почему я скрывал от них признаки жизни. Всегда мы получали одинаковый ответ: Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию и не привязан к ней. Мы могли думать об этом или нет, но большинство из нас потеряли надежду.
Август или сентябрь 1945. Снова у комиссара! Он пододвинул мне на этот раз книгу Ильи Эренбурга; я должен был это читать. Затем вопрос, готов ли я организовать немецкую лагерную библиотеку? Он заботился, чтобы газеты АНТИФА, журналы и книги доставлялись пленным. Я сразу сник, уже потому, что я услышал слово "АНТИФА". Свой отказ я не хотел обосновывать этим, однако сказал, что вместо того, чтобы принадлежать к "иерархии лагеря", лучше руководить бригадой и работать, а не сидеть на жирной должности. " Жирная должность " вовсе не понравилась комиссару. Несмотря на его совет, я остался при своем мнении. Вероятно, я должен был принять предложение, но в это время я еще не знал, что принесет мне зима 1945/46. Я любил читать, чувствовал потребность делать кое-что иное, а не только долбить камни и стоять в грязи котлована, это было больше чем естественно, так как я ощущал в себе бессмысленную пустоту. Учиться чтению и письму на русском языке нам запрещалось, не устраивались также другие языковые курсы, поэтому не было никакой возможности как-нибудь в духовном плане совершенствоваться. Отсутствовала компенсация жесткой работы!
(Продолжение следует)
Фритц Кирхмайр "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998
ISBN 3-85093-085-8
