Ограбленный дочиста Киев: эвакуация по-большевистски
Совнарком УССР, видя невозможность обороны Киева летом 1919 года, принял решение об эвакуации материальных ценностей. С июля их изъятие у киевлян шло полным ходом – кампании по сдаче драгоценностей, продуктов, белья и прочего, огромные контрибуции, повальные обыски захлестнули город. Изъятое свозилось к речному вокзалу – обстановка на фронтах позволяла эвакуироваться лишь водным транспортом. Туда же потянулись и советские функционеры.
Незваные гости распоясались
Придя к реальной оценке положения дел на фронтах, советское руководство отказалось от сражения за Киев. Но избежав, на сей раз, военных разрушений, столица понесла, тем не менее, огромный экономический ущерб. Эвакуация большевиками материальных ценностей превратилась в откровенный грабеж.
Начиная со средины лета изъятие ценностей у «буржуазии» приобрело небывалый масштаб. По городу волна за волной прокатывались обыски, в ходе которых отбирались последние сбереженные населением деньги, золото, серебро, продукты, одежда. По сообщению «Известий ВУЦИК» только 29-30 июля 1919 года было изъято 300 тыс. руб.
Беззащитность и унижение перед грабителями, облеченными властью, сполна прочувствовала на себе киевская студентка:
«В переднюю ворвалось трое военных и, угрожая револьверами, …потребовали ключ от виного погреба. Папа повиновался… Один из них все время стоял около папы и кричал: «За это укрывательство есть одно наказание – расстрел!». Другие были заняты подсчетом бутылок. Наконец, они решили, что такое преступление не может закончиться одной реквизицией вина; нужно сделать обыск. С этим они ушли за особым отделом 12-й армии».
Подобные бесчинства происходили по всему городу:
«Большевики делают страшные повальные обыски, приводят будто бы женщин, для того чтобы обыскивать буржуек… З., живущий в 21 по Прорезной, рассказывал, что у них уже несколько раз… искали в рамах картин, в резервуарах, в котлах, в вентиляторах. Кажется, ничего особенного не нашли, но мимоходом порядочно ограбили жильцов».
Но и этот поистине девятый вал властям казался недостаточным. С. П. Мельгунов приводит слова руководства ЧК:
«Я вспоминаю, – говорил Петерс, – как питерские рабочие откликнулись на мой призыв – произвести в массовом масштабе обыски буржуазии. До двадцати тысяч рабочих, работниц, матросов и красноармейцев приняли участие в этих облавах».
«К сожалению, – говорил дальше Петерс, – у нас в Киеве этого порядка нет… Мародеры и спекулянты, вздувающие цены, прячут продовольствие, которое так необходимо городу. Вчера во время обысков были найдены продовольственные запасы. Владельцы их, не исполнявшие моего приказа о регистрации этих запасов, будут подвергнуты высшей мере наказания».
Именно массовым уклонением киевлян от всевозможных разверсток, сокрытием ценностей, продуктов и т. п. и объясняла власть всплеск обысков в городе. А поборы с населения взимались немалые.
Жизнь под девизом: «Отнять все!»
Настоящей головной болью для киевлян стала так называемая «бельевая повинность» – сбор постельного белья «для армии», объявленный еще весной. Правда, эта кампания провалилась из-за неподъемных норм сдачи и уклонения облагаемых. Неудачу власти объяснили… саботажем домкомов, предоставлявших ложные сведения. В Подольском районе Киева только в июне-июле за не сдачу белья и одежды арестовали до 100 человек.
Тогда белье стали отнимать в ходе обысков. Как это происходило, рассказывает киевская студентка:
«В дом ворвалось трое солдат. Они вызвали председателя домкома и с ним стали обходить все квартиры, требуя одеял и матрацев для армии. Они не только требовали, а рылись в постелях и сами забирали то, что им нравилось… Собрав достаточную дань, …красноармейцы тут же в нашем дворе стали продавать краденое».
Такая же ситуация сложилась и с продовольствием. В августе оно практически исчезло из продажи – окрестные крестьяне полностью потеряли доверие к советским деньгам и прекратили подвоз в Киев.
Руководство и в этом усмотрело саботаж.
«Вы глаза, вы уши Советской власти и ее боевого органа чрезвычайной комиссии. Так говорите же, что вы видите, что вы слышите… Указывайте припрятанные товары и продовольствие, дабы одеть и накормить нашу Красную Армию и голодающего рабочего», – пишет предВУЧК Лацис в «Известиях ВУЦИК».
Не ограничившись бельем и продовольствием, большевики стали подчищать почти все. А. Гольденвейзер отмечает:
«Было тяжело и противно видеть, как увозилось бесконечное количество запасов и всякого имущества, в том числе… оборудование реквизированных частных лечебниц и т. д.».
Изымать стали и телефонные аппараты, пишущие и швейные машинки и т. п. Киевская студентка пишет:
«Сегодня приходили забирать швейную машину, но двери открыла Б. и заявила, что она квартирантка, ничего не знает, а хозяев нет. Комиссар не настаивал и ушел, указав только, где надо зарегистрировать машину… К чему им частные машины и музыкальные инструменты? …И говорит, что, когда она пошла по адресу, оставленному комиссаром, …она видела, что в книгах, рядом с номером машины отмечали кто ее владелец: «буржуй», «трудящийся», «доктор». У первых, конечно, машины заберут в национальные швальни».
Отобранное в ходе обысков и реквизиций спешно сортировалось и готовилось к вывозу. Наконец в последние недели советской власти через город потянулись телеги со всевозможным добром.
Обозные страсти
Наступил «звездный час» для советских учреждений, ведавших транспортом, в первую очередь Губтрамота Совнархоза – губернского транспортно-материального отдела. Он был наделен чрезвычайными полномочиями по вывозу из Киева материальных ценностей.
А. Гольденвейзер вспоминает:
«Бесконечное количество подвод… спускалось по улицам города на Подол, к гавани. Тут были и реквизированные швейные машины, и утварь эвакуируемых учреждений, и кожа, и мешки с солью… Иногда попадалась подвода со щегольскими чемоданами, довольно часто – подводы с мебелью».
Конечно, для киевлян потеря имущества была болезненна. Но вереницы бегущих из города красных стали для обывателей и видимым знаком скорого избавления, и просто незабываемым зрелищем, сродни театральной постановке. В толпе «провожающих» была и киевская студентка:
«Эвакуация во всем разгаре. Сегодня мы сошли к гавани, так как все вывозится по Днепру, а мы хотели насладиться зрелищем большевистского бегства. У берега стоят десятки барж, их грузят киевским добром: мебелью, автомобилями, экипажами, полными ящиками».
Вывоз продолжался вплоть до последнего дня, под конец, превратившись в паническое бегство. Ю. К. Рапопорт вспоминает: «Где-то внизу, на Подоле грузились пароходы: удирать приходилось по Днепру – значит, уже все дороги отрезаны!..
По Крещатику плелись цепи обозов. Медленно передвигая худо обутыми ногами, тянулись серые люди, с пыльными красными звездочками на околыше, а многие и совсем без звездочки, просто в отребьях…
И вдруг… страшный треск раздался совсем близко; высоко в небе, чуть заметно, расплылся маленький белый шарик дыму.
И в то же мгновение с оглушительным грохотом понеслись обозные повозки, со всех ног бросились бежать красноармейцы; все ринулось вниз, к пристани, к пароходам».
Вследствие паники, по словам киевского учителя Л. Чикаленко, многое из «реквизированного имущества, этих срезанных телефонов и конфискованных печатных машинок, так и осталось сложенным в кучи на пристанях».
Правда, это добро недолго оставалось бесхозным.
«Возле гавани, особенно в последние дни, происходил форменный базар: половина свезенных к Днепру вещей попадала не на пароходы, а в руки перекупщиков. Этот специфический вид спекуляции – скупка подлежащих вывозу «казенных» вещей – впервые возник в эти дни», – писал А. Гольденвейзер.
Между тем, к днепровским причалам устремились и последние оставшиеся большевистские функционеры
Куды совслужащему бечь?!
Тревога в верхах нарастала со средины июля. А. Гольденвейзер вспоминал:
«Стали поговаривать о том, что Деникин не идет прямо на Киев только для того чтобы совершенно отрезать большевиков от Москвы… Настроение в советских кругах сделалось паническим. Многие стали спешно отправлять на север своих жен, оставаясь в Киеве налегке, чтобы уехать в последнюю минуту… Большевикам оставалось только два пути – гужом по Черниговскому шоссе или по Днепру в Гомель. Для высших сановников были приготовлены автомобили, которые должны были увезти их в минуту опасности по шоссе. А остальные… дрались из-за мест на пароходах».
Параллельно сворачивали работу советские учреждения. По словам киевской студентки, «из всего видно, что освобождение Киева неминуемо. У нас в учреждении вдруг заплатили служащим ликвидационные… Владелец типографии, в которой печатается наш бюллетень, раз робко спросил меня, каковы политические новости? По его глазам было видно, что он хотел услышать такой ответ: «Мое учреждение эвакуируется»».
Вскоре приготовления к бегству стали все откровеннее и судорожнее. Над многими зданиями стояли столбы дыма. Киевлянка записывает:
«На службе уже говорили, что… всю ночь жгли бумаги; рассказывали, что всю перепись потопили в Днепре… Р., …вернувшись из совнархоза, сказал: «Сегодня они уходят, «знатные» большевики уже уехали». Теперь он жжет какие-то документы».
Такая картина наблюдалась повсеместно. По словам А. Гольденвейзера, ««отделы личного состава» тщательно сжигали всевозможные табели и списки с именами служащих. В этом деле «советские барышни» и кавалеры проявляли колоссальное рвение. Они высиживали целые ночи напролет, пересматривая груды бумаг и выискивая подлежащие уничтожению фамилии сотрудников».
Наконец настал момент, когда последние представители советской власти стали грузиться в автомобили и выезжать в сторону Днепра. Эту картину наблюдал Ю. К. Рапопорт:
«Внизу, у подъезда, стучал мотор.
В окно видно было, как наш преддомком Иван Трофимович вытаскивал из подъезда чемоданы. А через минуту он влетел в комнату и завопил:
– Уехали!
– Да кто?
– Министры!
Это был нарком, из захудалых, живший в соседней квартире, за стенкой».
Ограбленные киевляне замерли в ожидании скорого избавления. Но куда хуже вывоза имущества было то, что вместе с большевиками уезжала главная ценность города – специалисты. И отнюдь не по доброй воле.