«Батяня-комбат». Князя Пожарского избрали вождём не за ум, а «за правду»

445 лет назад, 1 ноября 1578 года, в семье из княжеского рода Пожарских, что восходил к знаменитому древнерусскому князю Всеволоду Большое Гнездо, родился мальчик. Крестили его с именем Козьма.

Вершины славы он достигнет 4 ноября 1612 года. Земское ополчение под его командованием стремительной атакой прорвёт оборону Китай-города в районе Никольской улицы и разовьёт успех до самой Красной площади. Спустя ещё три дня близ кремлёвских стен будут брошены в грязь вражеские знамёна – князь Пожарский примет капитуляцию поляков и фактически завершит Смуту...

«Батяня-комбат»

Однако позвольте. Всем же известно, что князя Пожарского звали Дмитрием, а Козьмой – его соратника, нижегородского «купца коровей» Минина. Нет ли здесь путаницы?

Нет. Есть обычай древних княжеских родов, когда к «прямому» крестильному имени, которое может показаться неблагозвучным или простонародным, дают и второе – более аристократическое, «воеводское». В данном случае – в честь святого Димитрия Солунского, память которого совершается 26 октября, совсем рядом с днём рождения князя. И который считается покровителем русского воинства как раз со времён Всеволода Большое Гнездо.

Историк Дмитрий Володихин остроумно и метко назвал князей Пожарских «родом комбатов». И действительно, на протяжении всего XVI века куда более худородные князья добивались боярства. А Пожарские не бывали ни боярами, ни даже воеводами или наместниками. Их максимум – городничий. Либо «воинский голова», что примерно соответствует майору или подполковнику. То есть как раз комбату. Если в мирное время на таких должностях служить сравнительно безопасно, то в военное военачальники именно этого уровня чаще всего лично ведут войска в атаку или прикрывают отступление. И гибнут чаще, чем их высокопоставленные коллеги. Но в силу этого комбат пользуется безграничным доверием подчинённых – генерала или маршала вряд ли назовут «батяней». А вот комбата – запросто.

«Надобны верные»

В Смуту Пожарский вошёл с чином стольника и точно таким же званием «воинского головы», что у его предков. В 1606 году он сражается против отрядов Ивана Болотникова, который именует себя «воеводой царя Димитрия». А два года спустя, когда Лжедмитрий II осадил Москву и почти отсёк её от поставок продовольствия, именно Пожарского отправили защитить направление на Коломну, последнюю «хлебную артерию». Он справляется превосходно: «Князь Дмитрий Михайлович с ратными людьми пошёл с Коломны навстречу литовским людям, и их побил наголову, и многую у них казну и запасы отнял».

Во все последующие годы Смуты Пожарский, вскоре получивший должность воеводы, проявляет впечатляющую смелость и воинское умение. Находясь во главе войска, он не потерпел ни одного поражения. Единственная осечка вышла, когда Пожарский, уже смещённый с должности воеводы русскими предателями и поляками, засевшими в столице, принимает участие в Московском восстании 1611 года. Сначала ему по-прежнему сопутствовала удача: «На Сретенской улице, соединившись с пушкарями, князь Дмитрий Михайлович Пожарский начал с поляками биться, и их отбили, и в город втоптали... » Но поляки, видя своё поражение, отступили в Китай-город и Кремль, а остальную Москву подожгли. Одним из последних, кто ещё держался посреди пламени, был Дмитрий Пожарский – его укрепление близ Сретенки поляки не могли взять до тех самых пор, пока князь не потерял сознание от многочисленных ран...

«За правду»

Смута на то и Смута – она выносит на поверхность людей, обладающих личной храбростью, молниеносной реакцией, изворотливым умом. Если к этому прибавить родовитость, то выйдет, что чуть ли не все мало-мальски заметные фигуры этого времени стояли с князем Пожарским вровень, а то и превосходили его. Но каждый тянул одеяло на себя – такие понятия, как верность и честь, были не в ходу и потому ценились на вес золота.

В 1612 году Пожарскому, уже избранному главе Второго ополчения, поступило предложение от иностранных наёмников, желавших присоединиться к его войску. Князь мог принять решение сам. Однако вынес его на «Совет всея земли». И там произошёл любопытный казус. Дьяк взялся было писать ответ: «Наёмные люди из иных государств нам теперь не надобны. До сих пор мы с польскими людьми не могли сладить, потому что государство Московское было в розни, а теперь всё Российское государство избрало князя стольника и воеводу Дмитрия Михайловича Пожарского за разум, дородство (древность рода) и храбрость к ратным и земским делам... » Но потом, подумав, вычеркнул и «разум», и «дородство», и «храбрость». А вместо этого вписал: «За правду».

За правду. Потому что она важнее всего. Без неё, без верности, чести, справедливости и милосердия не будет ничего – это русские люди к 1612 году понимали очень хорошо. И лучше прочих – князь Пожарский. Между прочим, иностранные наёмники могли бы ему во время освобождения Москвы очень даже пригодиться. В конце концов, принял ведь он в своё ополчение вчерашнего врага – польского ротмистра Павла Хмелевского, с которым сталкивался ещё при Коломне! Но враг врагу рознь. Хмелевский, надо полагать, сражался честно и позором себя не запятнал. Однако то письмо наёмников было подписано французом Жаком Маржеретом. Тем самым, который проявил себя как палач, каратель и военный преступник: «Когда польские и литовские люди по оплошности и предательству московских бояр Москву разорили, выжгли и людей секли, то Маржерет кровь христианскую проливал пуще польских людей и, награбившись государевой казны, пошёл из Москвы в Польшу, и за его неправду, кроме Польши, ни в какой земле места ему не будет».

Впрочем, с Польшей всё понятно – это враг давний, жестокий и жадный, который всегда норовит откусить самый большой кусок, не заботясь, сможет ли его переварить. И поляков из Москвы надо было выбить и гнать прочь, что, собственно, Пожарский и сделал. А вот что делать с московскими боярами, которые вместе с панами, трясясь от голода и холода, выходили тогда из Кремля? Некоторые из них были теми самыми предателями, что и привели польское войско в Кремль...

Многие хотели этих бояр тут же растерзать. Однако князь встал грудью на их защиту. Он сильно рисковал – в ополчении из-за этого чуть было не произошёл раскол. Но учинить кровавую расправу просто. Только это значит продолжить Смуту. Пожарский же пообещал предать их суду. А это уже не беспредел, а государственный, человеческий и божеский порядок. То есть та самая правда, без которой не будет ничего. Именно тогда и был положен конец Смуте.