Егор Холмогоров о советском Неверленде в «Слове пацана» накануне выхода финальной серии
На этой неделе выйдет финальная серия сериала Жоры Крыжовникова «Слово пацана», переснимая которую, съемочная группы работала круглосуточно. Ни один российский кинопродукт последних десятилетий не вызвал столь широкого обсуждения в обществе. А для поколения X герои сериала оказались вообще ровесниками, что сыграло на струнах душ позднесоветских людей.
Насколько точно сериал соответствует реальности «суровых девяностых»? Почему «Слово пацана» — это не криминальный сериал, а детский фильм? И что общего у сериала со сказкой о Питере Пэне и Венди, которой стала Айгуль? И почему факт того, что дети будут играть в «Слово пацана» – обнадеживающий?
Смотрите новый выпуск программы «Егор Станиславович», созданный медиаплатформой «Консерватор».
«Наверное, ни один российский кинопродукт последних десятилетий не вызвал столь широкого обсуждения в обществе. Особенно забавной оказалась культурная капитуляция Украины. Древним народом оказались забыты и боевой гопак и сказки Тараса, лишь бы посмотреть на то, как русско-татарские группировки в далекой Казани делят территорию.
Вдруг про нас сняли роскошный ажиотажный сериал. Причем не только про казанских гопников, а про всех, кто учился тогда в 7-8-9 классе. Работа не только с материальной культурой, но и с нюансами атмосферы эпохи в этом сериале действительно вызывает чувство безграничного уважения. Например, настольные игры с продвижениями, откатами, попаданием в водовороты.
По криминальной составляющей. Тема сшибания шапок на темной зимней улице с последующими сотрясениями мозга была постоянной. Так что происшествие с учительницей английского – это прямо стопроцентное попадание. Интонации советских учительниц скопированы актерами просто неподражаемо. Но это еще ладно. А вот как 14-летней Анне Пересильд удалось один к одному скопировать психологический профиль восьмиклассницы той эпохи – интонации, жесты, движения – для меня загадка. Современные школьники на тогдашних совсем не похожи и такое попадание просто шедеврально. Вот ровно так же мы сидели с девочками и смотрели мультики. Из Айгуль получилась воплощенная цоевская восьмиклассница.
А вот фанатеющая от Цоя милиционер-педагог Ирина кажется вышедшей не столько из жизни, сколько из перестроечных кинолент. Однако помню я её ровесниц и, условно говоря, однокурсниц, которые попали в школу, а не в ПДН. Они были очень на эту Иру похожи, очень тепло к нам относились и водили в кино и на концерты. Так что и тут в яблочко.
Ощущение внезапного проваливания в детство – достигнуто полностью. Разве что есть легкое чувство запаздывания – никаких кооперативных магазинов, только комиссионка. Хотя в 1989 кооперативы были повсюду. Но может, опять же, в Казани имелось легкое запаздывание. Хотя тогда откуда комсомольский кооператив с реализацией вареных джинсов на полмиллиона? Откуда видеосалон?
Кстати о видеосалонах. Одна из самых сильных черт “Слова пацана” – это раскрытие роли видео в катастрофе позднесоветского общества. Видак становится в сериале роковым предметом, скорее даже золотом Нибеллунгов, чем кольцом всевластия. Кольцо можно выбросить в Ордруин, а от проклятия видака никак не избавиться. Именно видак, его просмотр, похищение, второе похищение, ломают и доламывают жизнь героям сериала.
Видеомагнитофоны в СССР 1980-х были квинтэссенцией разлагающего и уничтожающего советские порядки вторжения западного мира. Секс, насилие, их образ жизни с тачками и коктейлями, запрещенность (до той степени, что за кассету с какой-нибудь невинной “Греческой смоковницей” можно было получить срок), и, при этом, неподконтрольность советской власти, которая с рынком видеообмена ничего сделать так и не смогла.
Великолепное описание этого видеомира дал Леонид Вышегородцев (думаю это псевдоним) в “Сценах из видео жизни” в мартовском номере журнала “Юность” за 1987 год. Это была форма западного культурного вторжения, которую советская власть так и не смогла начать регулировать. И потекло – Рэмбо и Коммандо, порнуха и чернуха. Видак возбуждал похоть, не только физическую, которая убила Айгуль, но и ментальную – об их жизни и жизни как у них. Если до этого западные фильмы попадали к нам только пройдя сито советской цензуры, впрочем довольно либеральное, судя по тому, что на наши экраны попал “Конвой” Сэма Пекинпа, причем посмотреть их можно было только в кинотеатре, в дружном советском коллективе. То теперь Запад приходил в квартиры напрямую, а коллективный просмотр видео был чем-то вроде оргии.
И вот ты уже в индивидуальном порядке переходил на сторону отстреливающего советских солдат Рэмбо или истребляющего кагебешников пачками джеймсбонда. Видеосалоны были не маленькими кинотеатрами по своей атмосфере, а именно такими оргиями, в которых все равно был привкус греха, даже если ты смотрел в них просто смешные фильмы Битлз и концерты Пинк Флойд. В кинотеатре те же самые и даже куда более смачные фильмы теряли большую часть своего магнетизма.И это для советской власти было, конечно, системной культурной катастрофой.
На самом деле “Слово пацана” – это не криминальный сериал. Это практически детский фильм. На свой лад педагогическая поэма. Кино о детях, которых затянуло на улицу. Это не анатомия взрослых серьезных уличных банд той же Казани, а история нескольких школьников на фоне этих банд. Нечто вроде «Чучела», «Вам и не снилось», а временами начинают даже чувствоваться нотки повестей Анатолия Алексина.
На время даже начинает казаться, что сюжет уходит в стандартную мелодраму Жоры Крыжовникова. И даже темы из “Льда-2” начинают повторяться, например сюжет с отбором детей – ювенальная юстиция по советски. Но потом всё снова выруливает на большую страшную душераздирающую трагедию в античном понимании. Такой разворот сюжета, который последовал в седьмой серии, сделал бы честь если не Эсхилу, то уж точно Еврипиду.
Перед нами не очередной криминальный сериал – один из бесчисленных клонов “Бригады”. Перед нами именно история про детей, которые провалились в, на редкость, кровавый замес эпохи. И именно в этом его специфическое очарование.
Когда говорят, что в этом фильме хороших нет – лукавят. Мы, конечно, всё равно подсознательно сочувствуем “универсамовским”, мы так или иначе если не прощаем, то понимаем их грехи и даже преступления. Вымышленные “универсамовские”, в жизнь которых нас погружает сериал, поданы нарочито ванильно. Они не делают ничего по настоящему плохого, что заставило бы нас относиться к ним не как к трудным подросткам, а как к бандитам-отморозкам. Их дополнительно удерживает в этом статусе рыцарская мораль Вовы Адидаса, а настоящего урлу по морали и психологии – Кащея показательно отшивают. Весь мрачный криминал перевешивается на другие группировки – “Хади Такташ”, “Домбытовских”, внутреннюю жизнь которых нам почти не показывают. Ясно только, что Кащей для них свой, именно поэтому Желтый так безжалостно и бесстыже реагирует на вздумавшего решать кто с улицей Адидаса. Вова – не урла и церемониться с ним нечего.
Сериал несопоставимо мягче легшей в его основу книги Роберта Гараева “Слово пацана. Криминальный Татарстан”. А те, кто реально участвовал в уличной жизни Казани тех лет, обращают внимание на некоторые упущенные или смазанные детали. Прежде всего, царивший в казанских группировках беспощадный внутренний рэкет. В сериале делается акцент на грабеже чушпанов, на деле главная регулярная дань собиралась с самих пацанов. Наибольшая нагрузка ложилась на младшие возраста, у которых денег не было и которым приходилось всеми правдами и неправдами добывать деньги у родителей – а два рубля в неделю – это для того возраста большие деньги. За косяк били не только самого ответчика, но и весь его возраст. То есть здесь опять всё очень смягчено.
Наиболее мощным вторжением в этот вымышленный сериальный мир реальной криминальной истории оказалась, пожалуй, сцена с табличками на улыбающихся в процессе веселой физподготовки мальчишках – убит, застрелен, труп найден со следами пыток, пропал без вести. Кстати, случай «осужден, скончался в колонии» всего один.
Но этот жесткий выход вовне, огромная удача создателей сериала, всё-таки не разрушает общей атмосферы истории о “мальчиках, которые никогда не повзрослеют”. И, в этом смысле, минутное вторжение пластинки о Питере Пэне – своеобразный ключ ко всему сериалу. Большинство его героев – это домашние мальчики, выросшие на пластинках про Питера Пэна, который, напомню, бездомный, сколотил свою группировку, и спасает Вэнди от настоящего злодея Капитана Крюка.
В сериале нашу Вэнди, Айгуль, тоже похищает Капитан Крюк с Домбыта. Правда с её спасением что-то пошло не так. Вопреки слову пацана. Кстати, свидетели настаивают, что никакого сакрального значения «слово пацана» не имело. Так говорили, но это слово ни к чему не обязывало, за его нарушение не предъявляли. Феномен успеха сериала именно в этой двойной кодировке событий – мир урлы подан глазами мальчиков, выросших на Питере Пэне. Мир урлы глазами урлы никакой эмпатии у массового зрителя не вызвал бы. Многослойность и перемешанность миров очевидна в жуткой сцене оплакивания, отпевания и похорон Желтого, который для своих родных не циничный вожак банды, а добрый заботливый сын и родич.
Мир пацанов, живущих в рамках первой этической системы по Крылову, и мир нормальных людей, живущих во второй этической системе, пусть и разбавленной изрядным эгоцентризмом третьей, не совместимы. Искренне встроиться в первую систему, систему стаи, этот выросший в нормальных условиях человек просто не может. Это закон рока античной трагедии. Жизнь не просто наказывает. Она наказывает в неожиданном месте и непредсказуемым способом. Причем если в ранней греческой трагедии, у Эсхила, еще можно было убежать от разгневанных эриний и превратить их в благожелательных Эвменид, то уже у Софокола и тем более у Еврипида от рока спасения нет.
В ажиотаже вокруг «Слова пацана», безусловно, много наигранного. Одни опасаются дурного влияния на молодежь. Мол, школьники начнут массово называть друг друга чушпанами, делиться на группировки и идти район на район. Как раньше были казаки разбойники, чапаевцы и беляки, гриффиндорцы и слизеринцы, так теперь заведутся универсамовские, разъездовские и хади-такташ.
Но если дети будут играть в «Слово пацана», то в этом нет ничего дурного. Как раз напротив, если сконструировать искусственную игровую реальность, то может быть это отчасти отвлечет от настоящего АУЕ – того самого, которое запрещено у нас как экстремистское сообщество и идеология. В арестантско-уркаганское единство, напомню, не играют. Люди вписываются туда по серьезному и дальше плавно перекочевывают на зоны. “Слово пацана” выстраивает скорее невидимую, но ощутимую моральную стену между “пацанами” и урками.
Ну, а главное, – такого рода криминальный разгул, как в Казани конца 80-х возможен только при очень существенном ослаблении государства. А у нас сейчас довольно сильное государство, сильное небезразличное общество и достаточно высокий уровень интегрированности этого общества. Поэтому не зря, что наибольшую опасность представляет собой тот криминал, который появляется у нас извне – этнобанды. Кстати, примечательно, что в свое время славяно-татарские группировки не дали зайти в Казань этнокриминалу, ни внутрироссийскому, ни внешнему.
Советская власть весь срок своего существования с чрезвычайной тщательностью уничтожала все естественные общественные группировки в России – сословия и церковные приходы, деревенские общины и университетские корпорации. Вместо этого насаждались искусственные принудительные структуры на основе верности коммунистической идеологии – комсомол, советские профсоюзы, колхозы, - в общем всё то, принадлежать к чему всем сердцем большинству людей было затруднительно.
В результате, как только яростная энергия коммунистического фанатизма начала иссякать, а соответственно у партийных секретарей, комсоргов и прочих пропала мотивация во все вмешиваться и все организовывать, советское общество оказалось социальной пустыней без нормальных сообществ. Опереться оказалось возможным только на личных друзей и ближайших родственников (но количество родни в эпоху социального отчуждения и отдельных квартир в спальных районах тоже сильно снизилось). Кое-где мог выручить трудовой коллектив, но не везде, не всегда и ни во всем.
Меньшинство, абсолютное меньшинство, шло в «неформалы». И эти неформальные сообщества чаще всего не были здоровыми. А вот Казань и шире Татарстан отреагировали «казанским феноменом» - появлением нового типа интегрированных как древние кочевые орды банд, от законов которых пожалуй и впрямь в чем-то веяло ясой Чингисхана. При этом речь шла не о возрождении каких-то старых родовых традиций. Поскольку таковых просто не сохранилось, а о переизобретении набеговой экономики, подчиняясь древним архетипам.
Группировки заполнили социальный вакуум. Человек, которому не к кому было пойти, теперь мог прибиться к ним и только к ним. Они оказались единственным социумом, на руинах разрушенного старого общества и взамен обвисшего советского государства. Сохранись это былое общество – группировки бы и не понадобились. Останься государство сильным, не превратись оно в одну, причем не самую влиятельную, из группировок – и они не получили бы таких возможностей ломать людские судьбы, как оказалась поломана судьба Андрея.
И именно это главный урок, который, на мой взгляд нужно вынести из “Слова пацана”. Нам нельзя допустить ни обеднения и вырождения общества, ни истощения и обвисания государства. Наши дети и дети их детей не заслужили того, чтобы оказаться беззащитными перед “улицей”. И мы сделаем всё, чтобы их защитить. Слово чушпана», – рассказывает Егор Холмогоров.