«Юмор и ирония» спасают нас в трудную минуту»

Анатолий Лобоцкий — народный артист России. Около 40 лет выходит на сцену Московского академического театра имени Вл. Маяковского. Сейчас занят в шести постановках: «Истории», «Обломов», «Пигмалион», «Кант», «Таланты и поклонники» и «Школа жён». Спектакль «Школа жён» был показан в Петрозаводске в апреле этого года. Впечатление оказалось сильным благодаря современному звучанию пьесы, интересной режиссерской трактовке (режиссер — Миндаугас Карбаускис) и умной актерской игре. Центральную роль Арнольфа в спектакле исполнил Анатолий Лобоцкий.

«Республика» поговорила с Анатолием Лобоцким и о спектакле «Школа жён», и о фильмах, по участию в которых артиста узнают на улице, о партнерах по театру, современном языке улиц и амплуа героя-любовника.

— Когда вы пришли в Театр Маяковского, какая там была атмосфера? Как вас приняли мэтры?    

— Дело в том, что наш театр всегда отличался очень дружелюбным отношением мэтров к молодежи. Это есть и сейчас. Будь иначе, я бы не проработал в нем 40 лет, потому что не знаю ничего хуже закулисных дрязг и интриг. Если эта атмосфера будет сохраняться, то я продолжу работать в театре. А если нет — все ведь бывает: меняются худруки, меняется страна, все может быть — я оттуда уйду.

— Кто-нибудь взял над вами шефство, когда вы пришли?

— Я пришел не маленьким мальчиком, а 26-летним оболтусом, но с двумя высшими образованиями. Самомнение у меня было достаточно высоким. Поскольку моя первая большая роль была в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», то неким моим куратором стала Наташа Гундарева. Мы с ней хорошо дружили, и она помогала мне адаптироваться в театре.

— Какой у нее был характер?

— Сложный был характер, как у каждого талантливого человека. Она могла быть и пушистой кошечкой, и очень строгим цензором. Она строго относилась и к себе, и к партнерам на спектаклях. Получить по загривку от нее после неудачных спектаклей (с моей стороны, конечно, потому что у нее неудачных спектаклей не было), можно было очень легко. При этом она была    компанейской, легкой, веселой. С замечательным чувством юмора.

— Чувство юмора важно в театре?

— Юмор и ирония — это то, что спасает нас в тяжелых ситуациях. Если артист считает, что он уже схватил Бога за бороду, то тут он и заканчивается как артист. Надо уметь смотреть на себя со стороны и говорить себе: не выпендривайся.

— Вы столько лет работаете в одном театре. Вы — консерватор, плывете по течению?

— Мне не хотелось бы считать себя консерватором, поэтому будем считать, что я нашел свое место. Плыть по течению в театре не просто, потому что театр меняется, меняются руководители театра. На моей памяти было несколько таких смен. С каждым новым худруком приходит новая репертуарная политика, поэтому течение, если о нем говорить, очень извилистое, и плыть по нему непросто. Были времена, когда я просто не работал в театре, мне было неинтересно с тем человеком, который руководил театром. Я приходил в театр, отыгрывал свои спектакли и уходил. Вот тогда я плыл по течению.

— Интересно было работать с Миндаугасом Карбаускисом?

— Мне важно, чтобы мы с режиссером понимали друг друга, смотрели в одну сторону. С Миндаугасом на протяжении 10 лет было именно так.

— В спектакле «Школа жён» вы играете центральную роль — Арнольфа. Удивительно, как современно может сейчас звучать Мольер и каким неожиданно трогательным может быть образ вашего героя. Как вы пришли к такой трактовке?

— Не интересно рассматривать Мольера просто как комедиографа. Может, тогда, в XVII веке, люди приходили просто посмеяться, но сейчас играть только на репризах — ниже плинтуса. И, если учесть, что Мольер в «Школе жён» писал о себе…. Именно в это время у него были жуткие нелады с молодой женой… То я думаю, что он закладывал в своего героя не только вздорного старика-абьюзера. Он страдал, ему было тяжело и горько. В любом случае, я примеряю ситуацию на себя: как я поступаю, как я поступил бы, как я себя чувствовал бы в такой ситуации. Поэтому это не плоский персонаж, который просто гнобит свою воспитанницу — все значительно сложнее. Свою роль в том, что текст звучит современно, сыграл и этот перевод пьесы.

— Удобно ли вам в этом спектакле ходить по сцене в ботинках с такими каблуками?

— Ботинки не самые удобные. По наклонному пандусу в них трудно ходить долго, но ничего, я как-то привык.

— Вы когда-нибудь играли в театре роли из серии «кушать подано»?

— Под категорию «кушать подано» подходит вся массовка. Несмотря на то, что я, придя в театр, сразу получил главную роль, не избежал массовок впоследствии. Я все прошел — это опыт.

— Приходилось ли вам играть мертвого человека? Вы не суеверны?

— Могу ли я лежать и не двигаться? Поверьте, это не очень трудно. Да, киношные артисты отказываются сниматься в гробу. Но в театре о таком суеверии я не слышал.

— В детских спектаклях вы кого играли?

— У нас была замечательная сказка «Иван-царевич». Ее где-то в начале 1980-х написал Юлий Ким, потом еще фильм сняли по ней — «Три Ивана». Когда я пришел в театр, эту сказку уже вовсю играли. И в ней я переиграл всех Иванов, Мельника, Кощея, Бабадура. У нас была взаимозаменяемость. Детские спектакли — это большой опыт. Особенно в новогодние праздники.

— Вы — участник радиоспектаклей, недавнего аудиоспектакля «Брики Маяковского». А аудиокниги, говорят, отказываетесь записывать. Почему?

— Я не отказываюсь. Я записывал какие-то аудиокниги, но на это надо тратить достаточно много времени. Мне интереснее записываться на радио.

— Какую книгу вы хотели бы записать все же?

— Я много чего хотел бы записать и из нашей, и из зарубежной классики. Есть авторы, которых я бы немного двинул в массы. Из современных писателей, например, это Жауме Кабре, Кадзуо Исигура. Из нашей классики — тот же Лесков, Успенский. Есть много замечательных подзабытых у нас классиков, язык которых, мне кажется, сейчас очень пригодился бы. Настоящий русский язык, а не суржик, на котором сейчас общается большинство людей. Когда я слушаю, как вокруг меня говорят на улице, в метро, меня жуть берет.

— Московское специальное произношение еще осталось в театрах?

— Такой язык сохранился в Малом театре. Там говорят «коришневый», «верьх» и «Лобоцкый».

— На ваш интерес к книгам повлияла библиотека, в которой работала ваша мама?

— Я вырос в библиотеке. Правда, когда я в первый раз поступал в ГИТИС, получил «два» за сочинение.

— Как так?

— Надо было другого человека взять.

— Сложно поступать повторно после провала?

— Нет, мне не было сложно. Какие сложности могут быть в 22 года?

— Многие узнают вас по роли французского журналиста из фильма «Зависть богов». Как вы к этому относитесь?

— Тут вы ошибаетесь. Сейчас моя визитная карточка — это не «Зависть богов». Сейчас про «Зависть богов» мало кто помнит. Сейчас на улице говорят: «Ой, смотри, этот дядька снимался в «Молодежке»!». Моя визитная карточка — «Молодежка». Из 120 работ эта оказалась самой запоминающейся и узнаваемой.

— А до этого?

— А до «Молодежки» бабки иногда шептались: «Этот юноша снимался в этом фильме… как его… не помню… «Зависть богов»!»

— Как вы попали в команду этого фильма?

— Насколько я знаю, Меньшов просто просматривал картотеку Мосфильма, где нашел мою фотографию. Через пару лет после премьеры фильма он пришел ко мне на спектакль «Чума на оба ваши дома». Сказал, что если бы посмотрел его до съемок, то никогда бы меня никогда не взял. Я возмутился: «Почему? Плохой спектакль?» Нет, говорит, играешь хорошо, но слишком молодой.   Хотя было уже 40 лет.

— Как вы сами относитесь к роли Андрэ в этом фильме?

— Это одна из немногих киноработ, где мне было очень интересно и порой очень сложно работать. А «сложно» для меня — почти синоним «интересно». У меня очень хорошее отношение и к Владимиру Меньшову, и к его фильмам. Человек снял пять картин и остался в истории кинематографа. Кто-то снял три десятка фильмов, и через пять лет о них никто не вспомнит. Он был настоящий режиссер, с ним было интересно. К тому же, это была моя первая большая роль в кино — неоценимый опыт. Начало с большой буквы.

— В фильме снимался Жерар Депардье. Вы с ним общались?

— Съемка с ним была очень простой. Трейлер для Депардье пригнали прямо в павильон на «Мосфильме». Правда, он, по-моему, ни разу туда не зашел. Мы на каких-то ступенечках присели: режиссер, Депардье и я. Покидали текст, обговорили какие-то вещи. Он отснялся в течение дня, потом мы поужинали в ресторане «Пушкин» и он улетел обратно. Все было очень просто, абсолютно без заморочек.

— Ваша внешность героя-любовника не мешает вам играть роли другого плана?

— В театре у меня достаточно ролей, поэтому я не ропщу. А в кино все определяет типаж. Сейчас меня уже не приглашают на роли героев-любовников. И слава богу.

— А какие роли вы играете?

Благородные отцы, дедушки… Какие… Возрастные. Какие я еще могу играть роли сейчас? С молоденькими закончили.

 — У вас есть какая-то мечта?

— Нет.

— Почему вы так быстро ответили?

— Потому что я не люблю говорить о своих мечтах. Если вы имеете в виду мечту сыграть что-нибудь — тоже. Я много чего хочу увидеть и почувствовать, но рассказывать об этом я не хочу.

— Вы закрытый человек? Вам важно производить определенное впечатление на окружающих?

— Я не экстраверт. Если бы я думал о том, как я хочу выглядеть, то пригласил бы имиджмейкера, который выстроил бы мне какой-нибудь обалденный образ, и я бы так и ходил. Дурак дураком. В жизни никогда не думал об этом. Народным артистом ходить? Глаз с поволокой? Кривая улыбка? Я не хочу нравится окружающим. Зачем? Есть люди, которых от меня тошнит. И хорошо.

— Вам хватает работы сейчас в театре и в кино?

— В кино я сейчас почти ничего не делаю. Снимаюсь очень редко, и это мне нравится. А в театре у меня есть несколько спектаклей. Это меня тоже устраивает. Мне достаточно. Я не хотел бы сейчас перегружаться. Не то время, не те силы.