«Неклассный художник»? Почему живописцы признавали первенство за Коровиным
В столице проводят крупные выставки, куда свозят картины знаменитых мастеров из музеев со всей России. А что же провинция? На неё ноль внимания?
А. Соломатина, Пенза
Почему же «ноль»? В начале ноября в казанском Государственном музее изобразительных искусств открыли выставку «Русский импрессионист Константин Коровин», приуроченную к 155-летию художника. Продлится она до февраля, и на неё привезли 48 полотен Коровина из Русского музея (Санкт-Петербург).
Долгое время Коровин как бы выпадал из обоймы «главных» отечественных художников. Мудрый Репин, романтичный Левитан, пышный Серов — эти имена заслоняют самую блестящую и яркую фигуру своего времени. «Юный бог», «весёлый корабельщик», «Садко» или просто Костенька — именно так, с любовью и восхищением называли Коровина все окружающие.
Почему «неклассный»?
Устанавливать в сообществе художников какую-то табель о рангах — дело заведомо гиблое. Однако в случае с Коровиным даже не приходится ничего придумывать — почти все коллеги по живописносному цеху добровольно признавали за ним если не безоговорочное первенство, то близко к тому. Удивительно, но это касалось даже молодых и буйных, которым вроде как положено быть ниспровергателями и «сбрасывать с корабля современности» своих старших товарищей. Вот как вспоминал об этом один из его студентов, Николай Ульянов: «Учащиеся редко кого признают настоящим художником, но Коровин был на особом счету. Ученики ценят его за колорит, за живопись и ещё неизвестно за что — он просто нравится им». Это было уже в 1901 г., когда Коровина и Серова пригласили преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. А вот когда там учился сам Коровин, дела обстояли принципиально иначе. Бал правили передвижники, то есть минимум живописи при максимуме идейности и «печали о горе народном». «Страшные картины, — писал о них Коровин. — Волки едят женщину, грабитель... Если священник, то обязательно толстый, а дьякон — пьяный. Сидит у окошка и пьёт водку. Картина называется «Не дело!» Другое полотно — изображён художник, который упал и замёрз, палитра вывалилась из рук. Называется «Вот до чего дошло!»
Когда в этот чудовищный назидательный кошмар врываются новые мастера, для которых на первом месте живопись как таковая, неминуем скандал. «Слово "декадент” тогда было ново, вроде сволочи, — вспоминал позже Коровин. — Почему-то применяли его ко мне и Врубелю».
Слова — полбеды. Хуже, что они подтверждались делом. Незадолго до выпуска из училища Левитана и Коровина было принято специальное положение, согласно которому пейзаж программной картиной не засчитывали. За него не полагалось ни медалей, ни даже звания «классного художника». Так что два несомненных гения русской живописи имели в дипломах запись: «Неклассный художник».
Лучше прочих о том, каково реальное место Коровина в отечественном искусстве, сказал его младший коллега Александр Бенуа: «Ему необходимо дать стены вечные, каменные стены, в которых бы собирался русский народ. Стены дворцов, музеев, училищ, других общественных зданий».
Парадоксальным образом его новаторство в живописной игре цвета, света и тени оценило государство. В годы Первой мировой именно Коровину, а не какому-нибудь другому художнику, навешивают полковничьи погоны и дают должность в Генеральном штабе. Главный консультант русской армии по камуфляжу и маскировке — высшее признание для импрессиониста.
Как он работал?
О том, как современникам представлялась его работа, исчерпывающе говорит ещё одно прозвище художника: «Моцарт живописи». Коровин писал легко — многим казалось, что он вообще не утруждает себя. «К сожалению, трудно найти человека, менее усидчивого и положительного, нежели Коровин». «С истинно гениальной виртуозностью производит он один эскиз за другим, его изобретательность неисчерпаема, но трудно найти среди его вещей что-либо, проработанное до конца». «Коровин нужен слишком многим. Его разрывают на части и не дают успокоиться, сосредоточиться. Целые годы проходят у него в безумно спешной работе».
Это восхищало. Вызывало желание подражать. «Пейзажи Коровина были удивительны по чувству, — вспоминает художник Василий Переплётчиков. — Исаак Левитан порядочно-таки у него позаимствовал». Валентин Серов писал: «Хочется всё разрешить одним штрихом, одним мазком, как Костя Коровин, да не выходит». Михаил Нестеров сетовал: «То, над чем мы бились, получалось у Коровина само». И даже великий Поленов, наставник Коровина, говорил: «Мне есть чему поучиться у Костеньки».
Кто обманул?
В Париж он не бежал, а выехал с согласия наркома просвещения Луначарского в 1923 г. Думал, что временно — для лечения сына-инвалида. Оказалось — навсегда. Есть версия, что причиной тому — некто Иван Крайтор. Коллекционер, посредник по продажам картин и личный художественный агент Коровина. Вот что пишет мемуарист Иван Мозалевский: «Коровин вернулся бы на Родину, если бы не Крайтор, который так искусно подвёл его, что художник боялся даже думать о возвращении в СССР. Коровин написал письма: одно — кому-то из московских художников, в котором ругательски порицал Луначарского и других, стоящих у кормила советского искусства, другое — самому Луначарскому с просьбой помочь ему вернуться на Родину. Крайтор взялся передать эти письма в Москву и перепутал адресатов. Коровин считал, что это было сделано намеренно. Я был свидетелем, как погибал великий русский художник, любящий Родину человек. Он бедствовал, менял свои прекрасные полотна на бутылку вина. А Крайтор, как хищник, вырывал у него картину за картиной...»
Коровин умер 11 сентября 1939 г., после третьей бомбардировки Парижа немцами. Сердечный приступ. Вой сирены и свист бомб оказались несовместимы с его жизнью.