Болит душа у латыша
На самом деле беспокоиться и расстраиваться особо не из-за чего. Наоборот, есть все основания выразить сочувствие латышскому фантасту Дидзису Седлениексу, который, как выяснилось, не слишком жалует русских.
Его слова – это типичный европейский взгляд на нашу страну и наших людей, только в угоду заявленной латышами европейской идентичности, которую надо же чем-то доказывать. Взгляд полемически заостренный с целью оскорбить, а если получится, то и унизить. Не стоит слишком эмоционально реагировать на очевидную провокацию, поскольку в этом случае намеренно резкие слова выполнят поставленную перед собой задачу.
А если попытаться разобраться по существу, то сказанное удивительным образом превращается в славословие, оно воспевает красоту, силу, неотмирность русской души, русского характера. А из глубины рекомого доносится отзвук такой тоски из-за невозможности с якобы отрицаемым воссоединиться, что хочется положить писателю руку на плечо и сказать: «Не горюй, дорогой, все не так уж плохо, как ты себе нафантазировал».
Латышский писатель сообщил, что слово «русские» обозначает на самом деле вовсе не национальность, а некое «генетическое отклонение от общечеловеческих ценностей».
Ключевым в этом пассаже является утверждение, что русские не умеют ценить человеческое существование должным образом, теряя свои жизни по самым ничтожным поводам.
По большому счету это высочайшая похвала, поскольку во все времена способность человека без боязни заглянуть в глаза смерти, поставить свою жизнь на кон воспринималась как свидетельство подлинного мужества, силы духа, бескомпромиссности, воинской отваги.
Да, есть, конечно, и безоглядная ребяческая отвага, которая выражается в готовности сыграть в так называемую русскую рулетку. Но это экстремальный выход на поверхность энергии – в глубине народного быта распределяется равномерно и вовсе не гонит толпы русских людей на бесмысленное самозаклание.
А отдать жизнь за ценности высшего порядка – други своя, родину, семью, любовь, честь и достоинство – не это ли воспетый мировой культурой идеал человеческой жертвенности!
То, что европейцы, отсоединив себя еще в период Просвещения от Господа, пришли к выводу, что жизнь есть самое ценное, чем располагает человеческое существо, стало причиной множества проблем, которые сейчас переживает западный мир. Если нет ничего выше жизни, то мироустройство существует для того, чтобы обслуживать человеческие желания, которые являются точками напряжения здесь и сейчас, а вовсе не идеалы, вынуждающие человека обуздывать и сдерживать прихотливую и алчную самость.
Я не говорю о гомосексуальности, которая то ли есть перверсионное отклонение, то ли нет – об этом можно спорить – но гей-парад имеет в виду куда более глобальные перемены в человеческой природе, чем просто признание права на однополые отношения.
Переодевание в женскую одежду символизирует освобождение от оков гендерной принадлежности вообще, человек должен иметь возможность менять пол по собственной прихоти. Тело следует освободить от вековых оков, сдерживавших его потребности. Отсюда же яркая, цветная, лишенная функциональности одежда.
У тела нет обязанностей прикрывать себя, считаться с общественной моралью и традиционным укладом жизни, где семья все еще продолжает держаться на отживших принципах верности, эмоциональной собранности, необходимости воспитывать детей, прививая им все те же наследуемые из века в век идеалы.
У тела есть только права, оно объявлено последним рубежом подлинности, выводя на свет все желания, которые в подземной жизни прежних людей было принято держать на привязи.
И общечеловеческие ценности, о которых пишет латышский фантаст, – это беспредельная толерантность ко всем жизненным формам и отклонениям, вернее, к тому, что таковыми раньше считалось.
Отсюда и мультикультурализм, который в своих радикальных изводах признает за людьми другой традиции право не считаться с твоей собственной культурой и правилами быта. Отсюда и отношение к сексуальной жизни со всеми ее безбрежными вариациями как к святыне.
Более всего участники гей-парадов своими одеяниями, колпаками с разноцветными бубенцами напоминают шутов, паяцев. Это тоже не случайно. Паяц – метафора карнавала, то есть такого состояния человеческой общности, где земля и небо меняются местами, а следовательно, телесное, земное занимает положение небесного.
Эта бесконечная ярмарка веселого произвола, конечно же, окончательно вытравила из собственного мироощущения память об инобытие, о жертве, о пути воина, о семье и родине. Буйство жизненных красок и эмоций, потакание всем, и прежде всего – самым странным потребностям, безудержная свобода, развернутая во всю ширь горизонта витальность стали тоталитарным девизом.
Если народ располагает свою экзистенцию в двух плоскостях – земной и небесной – то он по меньшей мере на один план звездного неба над головой богаче того, кто привязал свою жизнь лишь к земной поверхности и тленному телу.
У русских есть поговорка о бедном человеке, который лишен всякого имущества: как у латыша – хрен да душа. Эта формула, кстати, лишена презрительной коннотации. Она как раз разворачивает означенного латыша в двух ипостасях – тела и духа – имея в виду, что, может быть, больше ничего и не нужно. Человек полностью собран, когда у него имеются две этих необходимые вещи.
Я бы предложил латышскому фантасту Седлениексу занырнуть в самую глубину этой поговорки и вернуть себе и своим соплеменникам то, чего они лишили себя, легкомысленно уверовав в свою европейскую идентичность. Делать ставку на обладание одним из двух вышеназванных элементов, полагать жизнь и телесность высшей ценностью можно, но в этом случае Господь, призвав дух несчастного человека к Себе, при всем желании не сможет усадить его одесную престола Своего.
И, как написал Захар Прилепин на своей странице в «Фейсбуке», быть генетическим отклонением от такой «нормы» – это ослепительное счастье.
Поздравим себя со столь высокой оценкой.