Дружба с топором за спиной ("Радио Свобода", США)

Ровно 75 лет назад, во второй декаде мая 1940 года, войска нацистской Германии прорвали фронт западных союзников во Франции и Бельгии и рядом быстрых ударов поставили французскую армию на грань полного разгрома. Советский Союз в тот момент наблюдал за действиями Германии с позиции благожелательного невмешательства, если не сказать больше: с осени 1939 года отношения двух диктатур определялись «Договором о дружбе и границе», который позволил Гитлеру и Сталину разделить между собой Восточную Европу. Российский историк Марк Солонин на основании изученных им рассекреченных архивных документов утверждает, что именно этот момент — конец весны и начало лета 1940 года — Сталин мог использовать для того, чтобы нанести Гитлеру удар в спину и полностью изменить историю Европы.

Марк Солонин: Важно уточнить, что взаимоотношения Советского Союза и Германии по состоянию на май 1940 года определялись именно «Договором о дружбе и границе», подписанным 28 сентября 1939 года, месяцем позже, чем договор о ненападении — известный пакт Молотова — Риббентропа. Дружба — это все-таки нечто большее, чем ненападение. Решающая помощь, которую оказал Сталин Гитлеру, заключалась в том, что Гитлер получил свободу рук. Восточного фронта у него на тот момент не было, в отличие от Первой мировой войны. В результате Германия смогла к 10 мая 1940 года сосредоточить все свои силы против Франции и ее союзников на континенте, оставив на востоке Европы совершенно открытую спину. Строго говоря, у немцев была одна-единственная истребительная группа в Берлине. Всю остальную Германию можно было просто бомбить в свободном, чистом небе.

Но этого Сталин делать не собирался. В этом и была его главная и решающая помощь. А что касается экономики, то в обмен на поставки дешевого необработанного сырья Сталин забрал в Германии все — отдали все новейшие самолеты, чтобы их попробовать, по несколько штук каждой модели, новейшие артсистемы, естественно, танки, радиолокаторы, гидроакустическое оборудование. Буквально все высшие, наиновейшие достижения немецкой науки и техники достались Сталину в обмен на «льняное долготье и тряпье» (это пункты из списка советского сырья, поставлявшегося в Германию). Гитлеру нужна была свобода рук на востоке, он ее получил.

— А Гитлер не предвидел, что через пару-тройку лет ему придется с СССР столкнуться?

— Утопающий хватается за соломинку. Для Гитлера вопрос свободы рук и отсутствующего Восточного фронта был вопросом жизни и смерти. Войну против коалиции трех мировых держав (Британской империи, Франции и СССР) Германия бы не выдержала. Поэтому в этой ситуации Гитлер, как можно предположить, не очень-то и задумывался о том, что будет через 2–3 года. Ему надо было выжить сегодня. Второй момент гораздо более сложный. Что же все-таки Гитлер планировал в дальнейшем? Я готов присоединиться к мнению повешенного по приговору Нюрнбергского трибунала Риббентропа, который в своих мемуарах (а он их писал во время Нюрнбергского процесса) отмечает, что, по его мнению, Гитлер совершенно искренне надеялся на многолетнее сотрудничество со Сталиным и СССР.

Мы можем взять совершенно доступные уже много лет протоколы переговоров Гитлера с Молотовым, которые проходили в ноябре 1940 года. Тогда Гитлер говорил настойчиво, многократно: у нас с вами нет никаких конфликтов, наши интересы нигде не пересекаются, не мешайте мне. Я сейчас добью Британскую империю, и у нас останется британское наследство — 40 миллионов квадратных километров, и мы их поделим. Нам есть что делить. Мы уже, говорит Гитлер, захватили в Европе больше, чем сможем освоить за сто лет. Я не вижу причин, в данном случае, заподозрить какое-то лукавство. Гитлер вполне рассчитывал на то, что они поделят со Сталиным Евразию и смогут эту делянку возделывать.

— Вы считаете, что изначальных планов «натиска на Восток» у Гитлера (по состоянию на 1940 год) не было?

— Сталин, принимая летом 1940 года английского посла, говорит: «Я достаточно хорошо знаком с руководителями Германии. И я не заметил у них стремления к мировому господству». Я предполагаю, что, по крайней мере, на начальном этапе Второй мировой войны Гитлер считал, что они договорились со Сталиным, поделили сферы влияния на востоке Европы, и дальше Сталин не будет ему мешать — решать его, гитлеровские, задачи в центре и на западе Европы.

— Для сталинского СССР 1940-й — год экспансии, в соответствии с теми самыми договоренностями с Гитлером, о которых вы говорите. Вот финская война, в начале 1940 года она завершается. Формально СССР победил, но победа была, как мы знаем, не очень блестящей, с огромными потерями. В этой связи два вопроса. Первый: почему с Финляндией не поступили так, как позднее поступили со странами Прибалтики? Почему все-таки не остудила не слишком удачная финская авантюра экспансионистские планы Сталина?

— Сталин не оценивал итоги финской войны как неутешительные. Он был совершенно бодр. Я обращаюсь к материалам совещания высшего командного состава Красной армии 17 апреля 1940 года. Сталин был добродушно настроен, очень много шутил. Он видел главное: была поставлена задача — разбить финскую армию. Задача выполнена. Финская армия по состоянию на 12 марта, когда подписали договор о перемирии, находилась в состоянии агонии. Ну а советские потери, во-первых, на тот момент были доложены Сталину в заниженном виде: 50 тысяч, а не 135. В любом случае, это не те цифры, которые могли как-то огорчить Сталина, у которого был мобилизационный резерв в 5-7 миллионов резервистов. Именно после финской войны на армию обрушивается просто звездопад: 50 тысяч награжденных, 412 Героев Советского Союза. Вводятся генеральские звания, появляется 900 генералов. Один из ведущих командиров во время финской войны — Мерецков, командующий Ленинградским округом, становится начальником Генштаба. Военная задача выполнена. Ну, а потери... Бабы нарожают новых.

А вот почему Сталин не добил Финляндию в ситуации, когда финская армия находилась в состоянии агонии, это вопрос более сложный. Судя по многим косвенным признакам, он был чрезвычайно обеспокоен тем, что англо-французский блок прекратит войну против Гитлера и начнет войну против него. Потому что все-таки три месяца шла война Советского Союза против Финляндии. Так называемое общественное мнение в Европе негодовало. Правительства Англии и Франции не могли до бесконечности это игнорировать. Советский Союз, как известно, был исключен из Лиги наций, признан агрессором, и в начале марта дело шло к отправке англо-французского экспедиционного корпуса в Финляндию. И неважно, что там было всего-то три дивизии. Важно другое: первый же выстрел англо-французских и советских солдат друг в друга менял всю ситуацию. Начиналась другая война. В рамках этой войны англо-французский блок мог выскочить из своей войны с Гитлером. А вот это совершенно Сталина не устраивало. Поэтому он решил не рисковать.

— Переместимся чуть дальше во времени. Лето 1940 года. Происходит захват трех прибалтийских стран. Можно ли считать это «обкаткой» того, что сейчас называют гибридной войной?

— Нет, мне такая параллель кажется совершенно искусственной. Я не вижу ничего похожего. Летом 1940 года Сталин действовал, как говорится, с открытым забралом. Никто же не говорил, что в Прибалтике — ополченцы, отряды самообороны, что это отпускники, что вооружение они купили в военторге. Нет. Вводилась Красная армия без всяких сантиментов. Если искать какие-то параллели с современными событиями, тут можно, наверное, вспомнить Испанию 1936 года, когда советских летчиков туда отправляли с фальшивыми документами на какого-то там Карлоса или Мигеля, отбирали советский паспорт и, между прочим, предупреждали: не вздумайте даже близко подойти к советскому посольству в Мадриде. Мы вас никогда не признаем.

— Вот довольно большая территория, которую Советский Союз присоединил во второй половине 1939-го и в 1940 году: Западная Украина, Западная Белоруссия, Бессарабия, Северная Буковина, часть земель Финляндии. Рассматривались ли эти территории как плацдарм для будущей войны с Германией? Если да, то какой войны — наступательной, оборонительной?

— Что касается советского военно-политического планирования, то оно известно. Документы, которые самым прямым и непосредственным образом это планирование отражают, доступны. Ничего другого, кроме крупномасштабной наступательной операции к западу от советских границ «с глубиной продвижения в 250–300 км на этапе решения первой стратегической задачи» (это я цитирую), ничего другого не планировалось. Тем, кто эти документы читал, все совершенно понятно. По крайней мере начиная с 1938 года планирование было именно таким, я лично держал в руках в архиве Генерального штаба эти тексты с надписями «особой важности» и «совершенно секретно» в единственном экземпляре. Изменение границ на какие-то жалкие 200 км к западу ничего не меняло. Зато менялось настроение у Гитлера. Неуклонное движение советской военной машины на Запад, конечно, его не радовало.

К ноябрю 1940-го, когда они побеседовали с Молотовым в Берлине, настроение вообще испортилось. Занимаясь мелким мародерством в Восточной Европе, товарищ Сталин наступил на горло своей собственной песне. Он испортил настроение Гитлеру и заставил того более внимательно посмотреть на поведение своего партнера, и в конечном итоге убедил Гитлера в том, что на Востоке у него никакого партнера нет. А есть противник, который ждет момента, чтобы ему в спину всадить топор, особенно на румынском направлении. Ведь Сталин захватил Буковину, которая не была никоим образом оговорена в секретном дополнительном протоколе к «пакту Молотова — Риббентропа». Эта провинция исторически никогда не входила в состав Российской империи. Вот эти действия чрезвычайно взбудоражили Гитлера, что видно и по дипломатической переписке.

— А у самого Сталина настроение тоже менялось? На западе Европы ведь в 1940 году тоже ситуация резко поменялась. Франция к концу июня была разгромлена, и вряд ли кто-либо до этого предполагал, что она будет разгромлена так быстро. С другой стороны, после авиационной битвы за Британию стало ясно, что Британская империя сдаваться в ближайшем будущем точно не намерена. Сталин на это как-то отреагировал в конце 1940 года? Начинает меняться его политика по отношению к происходящему в Европе?

— Да. И это очень четко видно по тем документам военного планирования, о которых мы уже говорили. Весной 1940 года в документах, по крайней мере на уровне командования военных округов, то есть будущих фронтов, в качестве возможного противника совершенно четко указываются Англия и Франция, а также их союзники. Германия не называется. Но уже с осени 1940 года картина меняется. В докладных записках, которые нарком обороны Тимошенко подает на имя Сталина и Молотова, уже противником совершенно четко называется Германия. Но некоторое время Германия и англо-французский блок в этом качестве соседствуют. И лишь к началу 1941 года — в документах января, февраля, марта — уже полностью исчезает Англия как потенциальный противник. (Франция к тому времени разгромлена Гитлером). Обозначена только Германия. Конечно же, Сталин понял, что произошло, понял, что планы надо менять. Другое дело, что сделано это было гораздо медленнее, чем следовало бы сделать, исходя из сталинских же интересов. Разумеется, если бы Сталин раздумывал не полгода, а, допустим, две недели, если так пофантазировать, когда в конце мая 1940 года Гитлер, упоенный, увлеченный своими успехами во Франции, получил бы сокрушительный удар в открытую спину, абсолютно не защищенную на тот момент, — вот тогда бы история приобрела совершенно другое течение.

— Можно ли считать 1940 год упущенным шансом для Советского Союза, для Сталина?

— Вне всякого сомнения! Именно май-июнь 1940 года и был тем очень коротким мгновением, когда Красная армия могла захватить, возможно, половину Европы, воюя «малой кровью, на чужой земле».

Марк Солонин — историк.