Николай Потекаев: «Наша цель – улучшить раннюю диагностику меланомы»

Как свобода передвижений повлияла на рост заболеваний раком кожи, кто в Москве портит статистику по сифилису и почему мир так и не научился лечить псориаз – обо всем этом «Профилю» рассказал главный дерматовенеролог и косметолог Минздрава России и Департамента здравоохранения города Москвы, директор Московского центра дерматовенерологии и косметологии, д.м.н., профессор Николай Потекаев.

– Николай Николаевич, давайте начнем беседу с самого актуального вопроса, учитывая нынешнее жаркое лето: насколько солнечные лучи могут нанести вред коже?

– Вопрос действительно актуальный. Солнечные лучи однозначно наносят серьезный вред коже при неумеренном загаре. Результат их воздействия можно разделить на два вида: ближайшее – когда человек пребывал на солнце в активной фазе несколько часов и возник ожог в виде покраснения или даже пузырей на коже; и отсроченное – которое возникает спустя даже не месяцы, а годы. Эти изменения проявляются у людей после 45–50 лет. Тогда человек и начинает обращать внимание на появление новообразований на теле. Они могут быть доброкачественными или злокачественными.

Помимо ранних и отсроченных нежелательных последствий воздействия солнечного излучения есть и третья сторона, и она больше эстетического характера. Длительное пребывание на солнце приводит к преждевременному старению кожи – к так называемому фотостарению. У людей, которые часто загорают, со временем появляются мелкие, а порой и крупные морщины даже в тех местах, где отсутствует движение мимических мышц. Многие наверняка встречали людей с лицом, похожим на печеное яблоко или, как в советское время говорили, с шеей колхозника: в результате постоянной работы в поле на солнце и в согнувшемся положении на лице и на шее у сельских жителей образовывались глубокие заломы. Именно так и выглядит эластоз кожи. Сейчас же это называют геродермией – когда кожа выглядит старой.

– Количество заболевших меланомой в последнее время растет. В чем вы видите причины?

– Есть такое понятие, как накопление генетического дефекта. В организме есть клетки, которые вырабатывают меланин, и они иногда превращаются в опухолевые. Сыграло свою роль и развитие туризма. В 1990-е годы проще стало выезжать в отпуск в страны с жарким климатом. Солнечные лучи там намного активнее и интенсивнее, нежели в России, а люди неподготовленно едут и загорают. Приведу конкретный пример из практики. Двадцатилетняя девушка из России работала инструктором по дайвингу и аниматором в Египте. Вернувшись домой, она пришла в наш центр на осмотр, так как у нее появились родинки и крупные пигментные пятна (лентиго). Обследование мы провели с применением современного аппарата «Фотофайндер». Это аппарат для оценки состояния кожи и составления паспорта кожи. Так вот, у этой молодой девушки была выявлена меланома первой стадии, и, если бы она не пришла вовремя на осмотр, последствия могли бы быть самые печальные. – За год через эти кабинеты прошло более ста тысяч пациентов. Из них около пяти тысяч были направлены в наш головной центр на экспертное мнение, из них более двух тысяч человек имели злокачественные новообразования и четыреста были с меланомой. И это цифры только нашего центра, а ведь есть еще ведомственные дерматологи, частные клиники, федеральные медицинские учреждения. То есть, к сожалению, распространенность злокачественных новообразований велика. Недавно мною была предложена модель, и я надеюсь, что ее одобрит Министерство здравоохранения РФ, о создании такой же системы во всех субъектах РФ,  где головным будет областной кожвендиспансер, а все остальные кабинеты или диспансеры, расположенные в регионе, при необходимости будут туда направлять пациентов. А если у головных диспансеров в регионах будут возникать вопросы, то мы готовы помогать и давать экспертные заключения. Мы очень хотим улучшить раннюю диагностику меланомы, плюс, как я говорил ранее, мы подключаем терапевтов.

– Какая сегодня в России ситуация с заболеваемостью сифилисом? Насколько известно, в 90-е годы у нас была вспышка заболеваемости.

– До 1998 года была непростая эпидемическая ситуация по сифилису. У нас до сих пор встречаются отголоски 1990-х. В те годы работало много кабинетов, да и просто в квартирах принимали врачи, с лицензией и без, которые лечили сифилис. Причем далеко не всегда правильно. Есть дюрантный препарат, который можно уколоть, а следующий – только через неделю, и таких процедур требуется от одной до трех всего лишь. Но надо понимать, что не при всех видах сифилиса можно проводить это упрощенное лечение. К сожалению, после некоторых горе-врачей часть людей оказались в такой ситуации, когда лечение вроде провели по схеме, но не в соответствии с их формой заболевания. Таким образом, сейчас мы встречаемся с наличием поздних форм, это, например, нейросифилис, когда поражается центральная нервная система, что может привести к серьезным последствиям. Таких пациентов, конечно, немного, но тем не менее они есть. Этой проблемой мы серьезно занимаемся. На данный момент у нас ведутся научные работы. По нейросифилису, по висцеральному сифилису, в частности, по кардиосифилису, – это тоже поздние формы.

– На сегодняшний день какой процент заболевших сифилисом выявляется?

— За счет того, что в 2015 году мы стали уполномоченной организацией по обследованию иностранных граждан, которые хотят получить патент на работу в Москве, выявляемость сифилиса стала выше. Так вот, когда до 2015 года обследованием и выдачей медицинского заключения занимались коммерческие клиники, только минимальная часть диагнозов сифилиса была зафиксирована у иностранных граждан, которые обращались за получением медзаключения, подавляющее большинство диагнозов – соответственно у москвичей. Но как только коммерческим структурам запретили выдачу заключений и передали эти полномочия государственным бюджетным учреждениям Москвы, в 2016 году из 100% диагнозов сифилиса почти половина оказалась у мигрантов. Какой вывод можно сделать? Что некоторые частные медучреждения не в состоянии были поставить диагноз либо просто продавали медицинские заключения. А теперь представьте, какое количество больных находилось среди жителей Москвы! Постановление правительства Москвы радикально изменило ситуацию по мигрантам. Ведь люди, которые приезжают к нам работать, непонятно где обследовались и даже могут не знать, что больны, а им нужна медицинская помощь.

– То есть вы считаете, что это недовыявляемость заболеваний, а не увеличение количества заболевших?

– Абсолютно уверен, что это не увеличение количества заболевших. В стране введены новые организационные управленческие модели, которые позволяют эффективно и слаженно проводить работу по выявлению заболеваний.

– Одна из причин псориаза – стресс. Получается, что после завершения пандемии коронавируса можно ожидать увеличения количества обострений и новых диагнозов этой болезни?

– Вы правы, что псориаз – это «стрессовое» заболевание, хотя оно и имеет наследственный характер. Причем может проявиться и через поколение, а иногда и через два. Псориазом болеет 3% населения планеты. Стресс провоцирует это заболевание, точнее, его выход. Второй фактор, влияющий на тяжесть течения псориаза, – алкоголь. Что касается обострений псориаза после пандемии, то нельзя однозначно сказать. Для кого-то самоизоляция – это стресс, а для кого-то – отдых. Не буду гадать, посмотрим по статистике в следующем году. На данный момент я не заметил резкого скачка обострений заболевания.

– Очень много людей имеют диагноз «псориаз». Лекарства же для полного излечивания от этой болезни еще не изобрели…

– Еще Джон Рокфеллер обещал специальную премию тому, кто изобретет такое лекарство, но оно еще не найдено. К сожалению, нет препаратов, которые излечивают псориаз, но есть те, которые позволяют продлить ремиссию на длительный период, что существенно облегчает жизнь пациенту. Сейчас бум по созданию генно-инженерных препаратов – так называемая биологически активная терапия. Таким препаратом достаточно сделать инъекцию,   и кожа очищается, но, раз начав использовать эти препараты, пациент уже будет вынужден пожизненно их применять. К некоторым таким лекарствам возникает резистентность, и человек вынужден переходить на другой препарат. Это может произойти через год, через десять лет – в зависимости от индивидуальных особенностей организма.