На фоне великих
Когда речь заходит об изобразительном искусстве Санкт-Петербурга, поневоле возникают ассоциации с чем-то смелым, авангардным и даже андеграундным. Однако эпатаж ради эпатажа — не питерская фишка: там мыслят глубже и вызывают на дуэль-диалог не только зрителя, но и великого творца. В Национальном музее открылась выставка «Диалоги с Великими», и почти сотня живописных работ из города на Неве в клочья разорвала представления посетителей о классике.
Стоит оговориться: полноценного диалога в заявленных плоскостях не вышло. Великие вроде Леонардо Да Винчи однажды сказали свое слово и с тех пор приняли обет молчания. Сделав их классикой, время свело до полезного минимума дискуссионность вокруг их творений. Благодарным потомкам от искусства необходимо прикладывать недюжие усилия, чтобы породить полемику, но они, как подобает творцам, все же идут от собственного «я». Художнику Валерию Лукка важнее его уникальное видение картины «Иван Грозный и его сын Иван», нежели духовные и изобразительные искания Ильи Репина. Обращение к классике всегда претенциозно, но зачастую иноязычно, и оттого выставка больше напоминает вавилонское столпотворение, чем художественные дебаты.
Впрочем, это лишь одна сторона медали. Куда важнее кажется тот факт, что диалог не состоялся и в плоскости художник — зритель. И дело тут не только в зрительской неподготовленности, но и в самой экспозиции. Количество аллюзий, реминисценций и прочих применимых к изобразительному искусству философских терминов, утрированно называемых в народе гиперссылками, просто зашкаливает. И если картины Рембрандта заставляют задерживаться перед ними, дабы насладиться мастерством, то работы Вячеслава Михайлова, позаимствовавшие у знаменитого голландца лишь цвет и композицию, удерживают исключительно мучительными попытками докопаться до сути. Как следствие — от смотрящего требуется расщепление полотна на смысловую и визуальную части но расщепление восприятия на эти части подчас происходит раньше. Форма большинства работ очевидно и нарочно диссонирует с содержанием, и потому доминирующим становится старый, как эскизы Рафаэля, вопрос: «Что же художник хотел этим сказать?»
Однако же проблемы восприятия нисколько не умаляют художественной ценности представленных картин. Выставка — как та самая пощечина общественному вкусу, которую выдумали в свое время писатели-кубофутуристы, она — манифест переосмысления всего того, что давно забронзовело в сознании масс. И в этом главная дерзость ее творцов. Они взяли на себя смелость объявить прошлые шедевры материалом и изваять из этого материала новые произведения. Классический постмодернизм и его главная, можно сказать, формообразующая особенность — цитатность. Любителям парадных портретов вождей, пшеничных колосьев в лучах заката и бесчисленных этнических изысканий на этой выставке будет, несомненно, скучно. Она как стихи Арсения Тарковского — лишена конкретного времени, места и темы. Особенно показательными в этой связи кажутся работы Латифа Казбекова. Картины из серии «За забором» апеллируют к классике европейской живописи прошлого века, концентрируют фактуры и текстуры, привычные любому взору, и не грузят глубокомыслием. Их собратья из серии «Время», напротив, отсылают нас то к изяществу японской миниатюры («Взгляд»), то к далианским пустыням («Тень»), выглядят редкой, но удачной попыткой осмыслить себя в пространстве мирового искусства.
Весьма примечательным кажется тот факт, что многие художники выбрали в качестве первоисточников не коллег, а литераторов. Написанные обыкновенным фломастером картины Олега Яхнина, например, демонстрируют неплохую библиотеку: от древнеримского мота и повесы Катулла до австро-венгерского аскета Кафки. Созданные на стыке абстракции и сюрреализма, они могут приглянуться всем любителям почеркать на полях, но искренний восторг, вероятно, вызовут у ценителей абсурда. В противовес такому сочетанию стилей хочется привести работу Люси Кондуровой «Роден и Бодлер», объединившую две главные стихии выставки — живопись и литературу. Рядом с изящной женской фигуркой, будто бы только покинувшей мастерскую скульптора, серым ручейком течет «Гимн Красоте», в котором есть весьма примечательные строки:
«Скажи, откуда ты приходишь, Красота?
Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,
Равно ты радости и козни сеять рада».
В этом дуализме вся суть выставки: красота порождает вечный спор между добром и злом, классиком и современником, художником и зрителем. Выставка «Диалоги с Великими» — это типично питерская перчатка, брошенная в лицо всем любителям поп-арта и конъектуры с требованием дуэли. И пока вызов художников не будет принят должным образом, их творчество вопреки их желанию будет оставаться монологом.