«Мой год в Нью-Йорке»: Она хотела бы жить на Манхэттене и с Сэлинджером делиться секретами
1996 год. Изучающая английскую литературу в университете Огайо студентка Джоан Ракофф (Маргарет Куэлли) приезжает погостить в Нью-Йорк, да так и решает там зависнуть на несколько месяцев. Перекантоваться на первое время пускает школьная подруга Дженни (Шонэ Керслэйк), работающая в издательстве при старейшем литературном агентстве. Здесь сотрудничали с Агатой Кристи, Диланом Томасом и – из ныне живущих – Джеромом Сэлинджером. Джоан решает устроиться туда на работу, для чего приходится приврать, что она все читала и умеет быстро печатать на машинке (60 слов в минуту). Девушку бросают на чтение писем к писателю и дежурные ответы: мол, Сэлинджер фанатские письма не читает. Единственный, кто увидит возгласы души на бумаге, кроме Джоан, должен стать шредер. Пару раз в кабинете звонит телефон: Сэлинджер хочет выпустить книгу ранних рассказов. Пока на месте нет главы издательства Маргарет (Сигурни Уивер), поговорить с гением удается Джоан. Сэлинджер путает ее имя, но узнав, что Джоан пишет, регулярно выступает в жанре мотивирующей литературы и советует делать это каждый день. Ракофф, ранее не читавшая ничего у Сэлинджера, решает, что это его философия, выраженная и в культовых произведениях.
Реальная история Ракофф – конечно, сюжет новейшего времени: смурной гений всея Америки Сэлинджер предстает в ней добрым дядюшкой, чей голос, фигура и затылок мотивируют Джоан заниматься тем, чем она на самом деле хочет – писательством. Первый роман она выпустила в 2009-м, историю их общения «Мой год Сэлинджера» – в 2014-м. После цикла документальный передач на радио BBC, где она рассказывала о самых тронувших ее фанатских письмах. Трепетное внимание Ракофф к некоторым (многим?), писавшим Сэлинджеру, – тоже не случайно: так изменились отношения между писателем и читателем; больше никаких клочков в башню из слоновой кости: писатель не небожитель, а тоже человек – пускай сам затворник Сэлинджер это вряд ли разделял. Снобская интонация в интеллектуальной и культурной среде постепенно стала уступать открытости и радушию. Окончательная смена регистров случилась в 2010-е (подробнее об этом читайте в тексте Ольги Касьяновой об истории последнего суда Сэлинджера как предсказании ключевого поворота в культуре 2010-х).
Все это то, чем «Мой год в Нью-Йорке» Филиппа Фалардо мог бы быть. Как хороший нон-фикшн роман оказывается не просто пересказом ситуаций и баек, а реальный сюжет в кино и сериалах не сводится к иллюстрациям и мотивациям. Фалардо же явно не решил, как выстраивать историю, и хватался за все, что в книге Ракофф хотя бы чуть-чуть блестело.
Фильм не фокусируется на становлении Джоан, которая в течение года принимает несколько судьбоносных решений: ускользает из провинции ради мегаполиса; устраивается на работу, для которой не имеет навыка; берется курировать писателя, которого не читала; завязывает отношения с продавцом книжного Доном (Дуглас Бут), не сообщив прошлому бойфренду Карлу (Хамза Хак), что их роман зашел в тупик; читает письма с широко открытыми глазами и не менее открытым сердцем, вместо того чтобы – как коллеги – с ухмылочкой сразу пускать их в расход; бросает Дона, когда понимает, что чувств – ноль; отказывается от карьерных перспектив литагента, поняв, что без писательства – в душе зудит.
Все это дано пунктиром между разговорами, которые призваны объяснить читателю на пальцах, что вообще такое NY 90-х, кто такой Сэлинджер (спойлер: не Пинчон, но почти), какие у него есть произведения и за что их любят, — и многочисленными томными планами Куэлли (дочь Энди Макдауэлл, покорившая многих после «Однажды в… Голливуде»). Весь фильм она в художественных и одухотворенных позах читает, складывая длинные ноги в замысловатые геометрические фигуры, тащит за собой чемодан (он такой красивый, что ему посвящено две сцены) и слезящимися глазами смотрит в кадр. Периодически фильм прикидывается интервью с Ракофф и авторами писем Сэлинджеру – но после пары сцен забывает про этот не слишком художественный порыв. Вообще в «Мой год в Нью-Йорке» хватает неловких понтов: так, юноша из Уинстон-Сейлем (Теодор Пеллерен), похожий на Сэлинджера и покоривший Джоан своим письмом, пафосно курит за печатной машинкой, набирая очередную дежурную исповедь, какую потрясенный до глубины души читатель иногда хочет искренне сообщить автору с большой буквы. В ходе письма он так неистово тушит окурок, как будто пишет не несколько строк далекому затворнику, а заканчивает лучшую главу «Над пропастью во ржи».
Иными словами, фильм снят именно в формате наивного взгляда, где за каждой умеренно грустной сценой следует мотивирующая, а ключевые выводы – дешевый селфхэлп: найди, что тебе нравится, и занимайся этим со всей отдачей. Естественно, для такой дежурной мантры не очень нужны Сэлинджер, его фанаты, народные артисты Уивер, Бут, Куэлли и Колм Фьоре – и вообще сколь угодно внятная история. Потому у Фалардо самое интересное в кадре – не герои (они в лучшем случае оптимистичные функции) и не уникальный случай (складывается впечатление, что Ракофф невероятно мотивировали четыре автоматических разговора с Сэлинджером по телефону). Единственное, что вызывает маломальский интерес – это смена костюмов: у живущей в доме без кухонной раковины Ракофф и ее начальницы Маргарет регулярно меняются наряды самых невероятных обойных узоров. Для фильма про мотивирующую комнату, в которую не зашел ни один живой человек, довольно показательный факт.
«Мой год в Нью-Йорке» в прокате с 15 апреля.