Рои Хен: "Россия - моя любовь"

Рои Хен - израильтянин, «марокканец» (то есть сефардский еврей, семья из Марокко репатриировалась полвека назад). В 16 лет он самостоятельно и удивительно хорошо выучил русский язык, говорит практически без акцента, а также переводит с французского, итальянского и английского. Языки Хен учит с помощью друзей и любимых книг.

Сегодня Рои Хен — заведующий литературной частью театра «Гешер» (Тель-Авив), для которого он перевёл и поставил более двух десятков пьес русских писателей — от Пушкина, Достоевского, Бунина и Толстого до Хармса, Булгакова, Шаламова и Горина. Автор романов "Души" (2019) ,“Чернильные кони” (2005), сборника рассказов “Холм весны" (2011) и многих пьес.

По его инсценировкам в России идут спектакли: с 2010 года - в Санкт-Петербургском "Таком театре" - спектакль "Главное забыл" по Шолом-Алейхему, с 2011 года - в Москве в театре “Современник” в соавторстве с режиссером-постановщиком Евгением Арье - спектакль "Враги. История любви" по Зингеру. Женат на театральной художнице Полине Адамовой.

Рои недавно приезжал в Москву представить свой роман на русском языке. Во время этого визита мне удалось встретиться с писателем и драматургом и поговорить о литературе и многом другом за чашкой чая. (Кстати, заказывали мы зеленый, апринесмли черный, но потом вдруг вспомнили и поменяли, хотя мы уже и не настивали. Этот факт очень характерен для жизни и творчества писателя. Почем? Вы сами поймете из нашего разговора).

Когда я читал ваш роман «Души», все время ловил себя на мысли, что язык, которым он написан, тесно переплетается с языком Шолом-Алейхема, без которого невозможно представить ни русскоязычную литературу, ни еврейскую, и которого я тоже очень люблю. Но ваша книга не так грустна и безнадежна. Насколько сложно она писалась и как долго?

Ваш вопрос сразу лезет в душу. Я придумал эту книгу 15 лет назад, когда моему сыну был годик, и я лежал рядом с ним на ковре, смотрел на него и думал: кто же ты такой? Пока нет мамы, расскажи, откуда ты пришел и что с собой принес в этот мир? Я это спросил и одновременно подумал обо всех тех жизнях, которые я прожил уже когда-то.

Но теперь у меня было новое перевоплощение – я стал отцом. Тогда и зародилась идея книги о перевоплощениях.

Сначала была идея написать о герое, который бесконечно рождается и умирает. А еще я должен был для такой книги очень хорошо знать историю, как Умберто Эко. Но я не умею, как он сидеть годами в архивах и библиотеках и исследовать прошлое. И я подумал, что идея замечательная, но я неправильный писатель для этой книги. Я боялся написать книгу, в которой специалисты найдут много ошибок.

Прошло много лет, но я постоянно держал этот сюжет в голове и вдруг понял, что для того, чтобы его воплотить, надо изучать собственный внутренний мир. Так все и появилось почти сразу, все описываемые миры. Я знал, что обязательно все начнется с местечка, потому что в каждом еврее в Израиле живет такое местечко, даже если он, как я, родом совсем из других мест. Оно живет в нас через литературу, и поэтому Вы очень уместно упомянули Шолом-Алейхема. А Россия – моя любовь, я много могу говорить об этом.

А еще в романе есть марокканские корни, которые дали мне возможность впервые оказаться на родине моих родителей.

И я начала делать зарисовки. А спасла меня Марина – мама главного персонажа книги. Она появилась и сказала: вот ты против исторического романа и фантазий, так используй свой страх и создай контрапунктный персонаж, который поможет избавиться от пафоса и спасет от ошибок. То есть это уже будут не мои ошибки, а моего героя Гриши, ведущего рассказ. Это и развязало мне руки.

Сколько же лет в итоге вы писали роман?

Пять лет. И он был на 200 страниц больше. Но за две недели до сдачи рукописи в издательство, я ее сократил. Потому что почувствовал перебор переборович. Я вообще люблю сокращать. В театре за неделю до премьеры актеры боятся рядом со мной находиться, потому что я хожу с ножницами и режу все монологи.

Так же я обсуждал с персонажами книги текст и резал его, споря с ними. Это такой Пиранделло немного шизофренический. (Луиджи Пиранделло – нобелевский лауреат, итальянский драматург, перевернувший устои театральной пьесы – О.Ф.)

А сейчас у книги вторая жизнь на русском языке.

А почему вы ее сами не перевели, вы же прекрасно говорите по-русски.

Это вопрос, который не может не появиться, и я отвечаю на него легко. Я сам переводчик – это тяжелая профессия. И я не смог перевести первые три фразы, не то что всю книгу. Переводчик «Душ» Сергей Гойзман такой дотошный и точный, и так меня почувствовал, что даже неприятно (улыбается). Он сделал феерическую работу за полгода.

Однажды вы сказали, что пишете в первую очередь не для читателей, а для себя. Этот постулат не изменился? Ничего не екает, когда вы видите читателя вашей книги?

Мне это так интересно! Я очень долго был в этой книге, и так приятно теперь поделиться. Приглашаю всех в гости на чай с бубликами. Но среди гостей есть один зануда – это 16-летний Рои Хен, который вечно всем недоволен. И если получившая в Израиле премию книга его частично удовлетворила, то теперь он говорит: это, конечно, приятно. Он просто сломался и зауважал меня выросшего. И читатель очень важен.

Кто ваш читатель? Текст ведь не очень простой и с лингвистической и исторической точки зрения.

Это человек, готовый отправиться в путешествие. Да это с одной стороны сложносочиненный многослойный текст с огромным количеством подводных камней, а с другой – это простая история двух одиноких душ, живущих в одной тесной квартире. Каждый получит тот слой, который захочет получить.

Я заметил, что люди, читающие по-русски, очень хорошо подготовлены и очень глубоко читают. Не зря меня тянет к вашей культуре. Я хочу, чтобы юмор сработал, а эротика завела, чтобы душа окунулась во что-то знакомое.

Вы 10 лет переводили «Маленькие трагедии» Пушкина и в одном интервью заявили, что не дай Бог еще раз за него взяться.  Прошло это время?

Я познакомился с Пушкиным, когда мне было четыре года. Это была собака моего дяди. Я понятия не имел, что где-то там есть какой-то сумасшедший народ, для которого имя Пушкина — это не имя кудрявой собаки, а имя национального поэта. Пушкин — это была наша собака. А потом, в 14 лет, я оказался в гостях у своего друга.

Я не говорил по-русски, конечно. И вот я стоял у друга в салоне и умирал от смеха: я вдруг увидел книгу, которую написала собака моего дяди. Я спросил: «Слушай, что это такое? Это же собака моего дяди! Кто это вообще?» Я не просто не знал Пушкина — я вообще ничего не знал: я, кажется, до 13 лет не прочитал ни одной книги.

Я так развеселился, что открыл эту книгу. Это был «Евгений Онегин». Я начал читать — и мне снова было очень смешно: там же сразу дядя! Ну и все, я пропал.

А потом был перевод произведений, который Пушкин написал за пять дней. А я с ними так долго мучился.

Но Вы своим вопросом опять попали в точку. Мы сейчас в своем театре будем ставить «Евгения Онегина». И делать это будет Алвис Эрманис, которого я просто обожаю. Все его спектакли – восторг. И я  сейчас перевожу его инсценировку, которая включает разные тексты, включая, конечно, Пушкина.

Я недавно в Петербурге зашел на Мойке в музей-квартиру Александра Сергеевича, а все экскурсии расписаны, и попасть внутрь невозможно. У меня другого времени уже не было, всего один свободный час. И я говорю: Я – переводчик Пушкина, могу вам прочитать «Маленькие трагедии» на иврите. И меня пустили! То есть Пушкин сказал, ну ладно, заходи, дружок. Прошел по дому, подышал воздухом и вышел. Какая-то у нас есть особая связь.

Вы говорили, что ваш сын практически не читает. Все осталось по-прежнему?

Когда я говорю, что он не очень читает, я говорю о его поколении в Израиле. Они очень умные и цепляются за что-то свое, а остальное их интересует значительно меньше. Он читал несколько книг, я же все равно ему всунул моего любимого Селинджера или Мураками. Но когда я ему говорю, почему ты не читаешь, он отвечает очень умно и мне нечего на это ответить. Он говорит: я читаю, сегодня прочитал 15 страниц Шопена. 5 страниц Рахманинова. Это что не читать? Ты же это не читаешь. Я не читаю твое, а ты не умеешь читать мое.

Я его боготворю, он потрясающий пианист, а теперь еще и композитор. И в данный момент пишет музыку для спектакля «Ромео и Джульетта».

Кто был первым читателем вашего романа? У вас русская жена, видимо, она?

Она была не просто первым читателем, а сопровождала весь процесс от замысла до финальной точки. Мы с ней много обсуждали и везде ездили вместе в Венецию, Марокко и так далее. Это тяжело, но надо для романа (смеется).

Она же – художник. Вы не предлагали ей проиллюстрировать книгу?

Был момент, когда я сказал: я не знаю, во что они все одеты, ты – художник по костюмам, вот и скажи мне, где они находятся и во что одеты. И вообще, где режиссер и все остальные? Я – драматург и не могу все сделать за других!

И она мне очень помогла советами. Есть два великих венецианских художника – Пьетро Лонги и Джованни Тьеполо. И увидев их работы в Венеции, я успокоился: вот они, мои персонажи и они также готовят поленту. Жена не рисовала моих персонажей на бумаге. Она рисовала их словами.

То, что у Вас русская жена, помогает в познании и проникновении в нашу культуру и язык?

Мы познакомились 20 лет назад. И когда я пишу, что мои герои едят торт «Нежность» или живут в Бибирево – это ее знания и воспоминания, которыми она делилась все эти годы.

Я пришел к ней впервые после пары эскизов и готовился к этой встрече. Она тогда на иврите не говорила, а я говорил по-русски и преподавал иврит для русскоговорящих актеров. Я смотрел фильмы, например, «Обыкновенное чудо» с Симоновой, которая теперь читает в инсценировке моей книги за героиню Марину.

В 19 лет я сказал своим друзьям, только что приехавшим из России: я хочу знать про вас и вашу культуру все. И они вылили мне на голову – я же сам просил – все, что сами знали. А я был очень голоден в желании познать и смотрел все: от кота Матроскина до «Ассы».

Вы как-то сказали, что рано или поздно русский язык растворится в Израиле, а останется только русская культура. Это уже происходит?

Чуть-чуть уже да. Это поколенческое и уже происходило раньше, когда русские евреи только начинали строить государство Израиль. И сейчас ты задаешь ребенку вопрос по-русски. А он отвечает на иврите. Это происходит повсеместно, и это неизбежно. Это происходит в каждой стране, как это было и в Америке.

Как сейчас израильская молодежь воспринимает Россию? Какая она в их понимании?

Это очень зависит от семьи. Есть такие, куда заходишь и создается ощущение, что ты в России. А не в русских семьях о России знают очень мало. Так фильмы Звягинцева вызвали фурор. До сих пор русская культура – это та культура, на коленях которой был построен и вырос Израиль. У всех наших великих поэтов русские корни. И для нас буква «р», которой не существует в иврите, считается признаком высокого культурного произношения. Молодежь знает Путина, знает то, что рассказывают друзья на работе.

Вообще русскоязычная диаспора у нас очень влиятельна. Это люди, которые несут свое прошлое гордо, что справедливо и классно, хотя они уже и стали частью другой страны.

Читают ли в Израиле русские современные книги?

Пелевина мало знают, хотя несколько книг выходило. Много читают и любят Акунина. Очень странно, что вообще не знают Улицкую. А самое большое преступление – это то, что не знают Дину Рубину. Это гротеск на уровне преступления для страны, где живет писательница, которую читают во всем мире. Беда, что ее книги не существуют на иврите. И я сейчас над этим работаю.

Есть еще много писателей, живущих на две страны, но их не знают в Израиле. Зато очень любят «Москва-Петушки» Венечки Ерофеева.

Меня поразило, как читают в России. Люди здесь читают со скоростью света. Мне звонят и говорят, я только что прочитал ваш роман, это так замечательно! А книга появилась днем ранее в продаже. Я думаю, что это такое, вы что ее через блендер пропустили? Вы же ничего не поняли. Но нет, все поняли, подробно помнят каждый эпизод и деталь. Для меня это шок. Это совсем другой читатель.

Вы говорили, что больше всего любите Тель-Авив. И это мы даже обсуждать не будем. Но Вы признавались в любви и Москве, Петербургу, Венеции… Что же все-таки для вас значит Москва?

Прежде всего, это город моей жены, что помогает мне почувствовать связь с Москвой. Я приезжал сюда знакомиться с ее родителями, а мама была художником в издательстве «Мысль», папа тоже работал в полиграфии. Профессор. Она жила на Смоленке и гуляла со мной по Арбату. А работала в театре Фоменко, куда  мы тоже, конечно, ходили. Все это ее мир, в который она меня пригласила: от огромной высотки МИДа до конфеты «Мишка на севере» и подстаканников. Это очень теплый мир, связанный с определенным периодом города. А потом она уехала ко мне. И это было уже давно.

Вторая моя Москва – литературная. Москва – мечта, о которой я в юности много читал. И эта энергетика до сих пор работает.

И есть еще одна Москва, в которую я приезжал лет 17 назад с группой, в которой был переводчиком. Мы приезжали на театральные тренинги к Анатолию Васильеву. И это была первая встреча с русским театром. Другая встреча – «Современник», где идет мой спектакль.

А то, что теперь на книжных полках магазинов Москвы появилась моя книга, это просто свадьба с городом.

Город сильно изменился?

Очень. Я был здесь впервые в 1999 году. Это был постсоветский хаос. Сейчас это чистый, просто вылизанный город, как будто даже небо почистили.

Москвичи – это люди, которые уже погуляли по миру, что хорошо заметно по тому, как они одеваются и разговаривают, что хотят. Пропали комплексы, появились новые интересы. Люди поменялись внутри.

Но есть и старые болезни. Островский и цыгане с медведями еще релевантны и живут внутри. Гламур, жесть и понт остаются на первой страничке словаря московского жаргона.

Есть ли уже задумки следующей книги?

Конечно. Я бы не закончил эту, если бы не стучались персонажи следующей. Они уже домофон сломали. Это книга о современности, реализм и никакой истории и мистики. И прежде всего книга о женщинах.