Бьерн Андресен. На руинах красоты
30 июля в мировой прокат выходит документальный фильм «Самый красивый мальчик в мире», посвященный легенде мирового кинематографа Бьерну Андресену. О судьбе звезды «Смерти в Венеции» размышляет Сергей Николаевич
Сейчас он ворчливый старик с патлами седых волос, свисающих на плечи. Кажется, за весь фильм он ни разу не улыбнулся. Он и в юности улыбался нечасто. Так, слегка. Одними уголками губ. А все больше смотрел с задумчивой рассеянностью во взоре. Как будто все время думал о чем-то своем. Северная порода. Он же швед. Очень белая кожа, очень серьезные глаза.
Сохранились кадры, где Лукино Висконти просит его раздеться для кинопробы. Он на мгновенье растерянно замирает, будто его ударили по лицу. Не больно, но все же… А потом поспешно стягивает с себя свитер, чтобы никто не подумал, что он испугался или застеснялся. Так он и стоял перед маэстро — белокожий, озябший, испуганный шведский мальчик, глаза которого выдавали одно только нестерпимое желание — чтобы эта пытка поскорее закончилась. Он еще не знает, что она только начинается и продлится всю его жизнь. А если бы и знал, что бы тогда сказал?
Старый человек с ненавистью смотрит в камеру и произносит глухо: Fuck off. Но это сейчас. А тогда бы он точно не мог отказаться. За него все решали бабушка и этот итальянец с властными интонациями хозяина, который выбрал его на главную роль.
В новом фильме «Самый красивый мальчик в мире», снятом шведскими кинодокументалистами Кристиной Линдстрем и Кристианом Петри, больше всего завораживает контраст юности и старости. И то, что его являет одно лицо, одни глаза, одни и те же крупные планы, снятые 50 лет назад и сейчас. Но в одних кадрах плещется море и безмятежно сияет солнце Венеции, а другие погружены в сизые сумерки зимнего, печального Стокгольма. Одни излучают юное искушение и вечный соблазн. В других — бесслезное отчаянье и одиночество старости. Но в том и в другом случае мы видим перед собой саму Красоту. Именно так, с заглавной буквы, как писали поэты-романтики. «Лишь на Любовь надо смотреть» (Оскар Уайльд, «Саломея»).
Помню, когда вышел фильм Висконти, то и дело возникали слухи, что главный герой погиб. Таким красивым, как Бьерн Андресен, не полагается долго жить. Они приходят к нам молодыми и должны уйти, не осквернив собственный облик пегой сединой, залысинами, искусственными зубами, уродливыми морщинами или косметическими подтяжками. Молодыми ушли Рудольфо Валентино, Джеймс Дин, Мэрилин Монро, Роми Шнайдер, Патрик Дэвер… Но все-таки они были профессиональными актерами. Они знали, на что шли. А Бьерн Андресен был всего лишь 15-летним мальчиком, который не очень-то и рвался к карьере в кино. C кучей своих комплексов и проблем. Его бы хорошему психологу показать, а не в международном проекте снимать.
Судьба к Бьерну была не слишком ласкова с самого начала: нежеланный и незаконный ребенок. Мать-алкоголичка, лишенная родительских прав, исчезнувшая в неизвестном направлении, когда ему было десять лет. Позднее выяснилось, что она покончила с собой, но перед смертью наговорила и напела несколько кассет специально для сына — стихи, песни, какие-то смешные сентенции. Теперь вечерами он вставляет эти кассеты в старенький магнитофон и часами слушает голос покойной матери.
Бабушка когда-то работала на киностудии и была одержима идеей сделать из внука кинозвезду. Это она потащила его на пробы к Висконти в стокгольмский Гранд-отель. Потом уже, после выхода фильма, они рассорятся насмерть, прекратив всякое общение. И все из-за того, что он не захотел становиться актером.
— Висконти был чудовищем, — бурчит себе под нос Бьерн. — Для него вообще не существовало ничего, кроме его фильма. Его все смертельно боялись. Никогда больше не встречал такого скопления монстров в одном месте, как тогда в Венеции. До меня из них никому не было дела. А ведь это был мой первый фильм. И мне было всего 15. О моем существовании они вспоминали, только когда мне надо было войти в кадр. Никто мне ничего не объяснял, никто со мной ничего не репетировал. Мне даже не разрешили прочитать новеллу Томаса Манна. Уже под конец съемок я случайно обнаружил забытую кем-то книжку и узнал, кого собственно изображаю и чем там дело закончится. Но, разумеется, я слова не сказал. Да и кому мне было там говорить?
О самих съемках в «Смерти в Венеции» Бьорн вспоминает с плохо скрываемым отвращением. Все было под запретом. Ничего нельзя. Ни купаться, ни загорать, ни поиграть в футбол со сверстниками, ни сходить на дискотеку пофлиртовать с девочками. Из живого, смышленого, красивого подростка его целеустремленно превращали в ходячий манекен, в механическую куклу, в великий символ гомоэротических фантазий для нескольких поколений геев и киногурманов.
При этом Висконти ничего не делал с ним такого, чего не делал бы с другими. Режиссер-диктатор, режиссер-демиург, режиссер-деспот. «Встань здесь, погляди в камеру, досчитай до десяти, потом отвернись, иди…» Приблизительно так же вел себя фон Штернберг с Марлен и Григорий Александров с Любовью Орловой. Только, может, чуть куртуазнее и нежнее. Все-таки дамы!
А тут зажатый подросток, из которого еще предстояло сотворить легенду. И Висконти сотворил — нашел единственно правильный свет для его лица, выверил до миллиметра все мизансцены, просчитал все движения камеры под музыку Малера, все ракурсы, повороты, остановки. Добился благородной аристократической статичности, какая за всю историю мирового кино была на экране, может, только у Греты Гарбо. Кстати, они с Бьерном оба шведы. Не здесь ли таится разгадка выбора Висконти?
Чувствовал ли Бьерн со стороны режиссера или кого-то из съемочной группы сексуальный интерес к себе? Были ли какие-то поползновения или то, что зовется на современном языке абьюзом?
Бьерн решительно мотает головой. Нет, им было на него плевать, убежден он. И точка. Висконти интересовало только количество отснятых метров и минут. Художника Пьеро Този — состояние предоставленных для съемок костюмов. Сильвана Мангано больше всего была озабочена тем, что ей не оплатили личного визажиста — для скромного бюджета фильма он оказался слишком дорогим. А Дирк Богард вообще в его сторону, кажется, так ни разу и не взглянул.
Даже удивительно, что потом в своей книге «Человек правил» Дирк напишет, как Бьерн в перерывах между съемками не расставался с наушниками, а жвачку вынимал изо рта, лишь когда должна была прозвучать команда «Мотор». Значит, все-таки краем глаза следил за своим Тадзио. По-моему, мемуары Богарда окрашены скорее нежной иронией и отеческой симпатией к юному партнеру. Но Бьерн этого не почувствовал и не оценил. Может, потому что был слишком юн или горд? А может, потому что в молодости мы всегда склонны винить в холодности и бесчувствии тех, к кому сами не испытываем никаких добрых чувств?
Конечно, самое ужасное началось после. Когда стало понятно, что у Висконти получился шедевр всех времен и народов, на создателей фильма обрушилось бедствие «всеобщего обожания». Но главной жертвой стал Бьерн. Именно тогда ему был присвоен титул «самого красивого мальчика ХХ столетия». Именно тогда начался нескончаемый парад красных дорожек, фестивальных просмотров, королевских премьер, глянцевых обложек, ночных рейдов по гей-клубам. Всем хотелось приобщиться к его юности. Все падали ниц перед его неземной красотой. Всем хотелось его соблазнить, купить, присвоить.
Об этом периоде в своей жизни Бьерн вспоминает в фильме с той же интонацией, с какой онкологические больные рассказывают о сеансах химиотерапии. Сухо. Да, было, да, больно. Но он выжил, хотя остался на всю жизнь калекой.
Что еще к этому можно добавить? Как его мучили панические атаки перед каждым выходом на публику. Как он терял дар речи на пресс-конференциях и пресс-джанкетах. Как под окнами его отеля в Токио тысячная толпа японских школьников обоего пола скандировала его имя и ждала, чтобы он подал им хоть какой-то знак. Как с ним общалась королева Англии, а потом, после гала-премьеры, никого из съемочной группы даже не пригласили на ужин. Пришлось им при всем параде тащиться обратно к себе в отель, чтобы жевать там невкусные клаб-сэндвичи.
Он мог бы рассказать и о белокурой бестии Хельмуте Бергере, ревнивом любовнике Висконти, возненавидевшем его за то, что роль Тадзио досталась не ему. Это Бергер распускал подлые слухи о психический нестабильности Бьерна, о его якобы авариях и несуществующих любовниках. Бьерн мог бы рассказать о Рудольфе Нурееве, еще одном великом монстре, заключившем пари, что станет первым, кто с ним переспит…
Он мог бы много чего рассказать, но не станет этого делать. Его мутит от воспоминаний о том времени, когда он был «самым красивым мальчиком в мире». Он только скажет, что тогда все смотрели на него как на кусок мяса. Именно так он себя и ощущал, все основательнее и безнадежнее погружаясь в депрессию.
Авторы фильма не упустят возможности привезти его на Лидо. Hotel de Bains, где проходили съемки фильма, давно уже закрыт на ремонт. Там сейчас одни руины, и неизвестно что будет: то ли снова отель, то ли апартаменты класса люкс. Бьерн покорно согласился попозировать на фоне черных глазниц выбитых окон и облупившихся стен. И только заметил с горькой усмешкой, глядя в камеру: «Я сам теперь как этот отель».
После триумфального промотура «Смерти в Венеции» он вернется в Стокгольм. Поступит в Консерваторию. Он всегда мечтал стать концертирующим пианистом. Но карьера не задалась. Сейчас поздно и бессмысленно выяснять почему. Может, потому что ему не хватило таланта. А может, потому что все хотели видеть в нем музицирующего Тадзио, которым он на самом деле никогда не был и не хотел быть.
И тогда он решил, что станет учителем музыки. Обычным учителем музыки. Кино его чуть не убило, а музыка спасла. Но без кино тоже было трудно обойтись. Как всегда, нужны были деньги. И время от времени он соглашался на какие-то эпизоды или роли второго плана, зарабатывая за один съемочный день столько, сколько ему платили в школе за месяц тяжелой работы.
Кино сведет его и с будущей женой, поэтессой Сюзанной — они познакомятся на премьере фильма «Слабоумный убийца», где он играл Ангела (снова Ангел!). У них родятся дочь и сын. Жена убедит, что надо продолжать актерскую карьеру. Все-таки в кино у него было имя. И он снова пойдет учиться. На этот раз на актера. И даже в какой-то момент начнет получать удовольствие от игры на сцене. Значит, он может быть не только марионеткой в чужих руках, не только секс-символом и гей-иконой. Значит, он и сам по себе чего-то стоит!
В театрике, где он играл Шекспира и Стриндберга, Бьерн подрабатывал электриком. Если надо, мог ввернуть лампочку, наладить освещение. Освоил между делом еще и бухгалтерский учет. Тадзио — бухгалтер? Вот бы, наверное, Висконти удивился!
Мы видим на экране седого викинга. С лохматыми космами, с решительным, замкнутым лицом, готового к бою. Он воин. Он вышел на тропу, где его поджидало еще много бед и несчастий: смерть маленького сына, алкоголизм, наркотики, депрессии.
Через все прошел, все преодолел. Закалился. Стал выносливым, жилистым и сильным. Опаленным, но не сломленным.
С возрастом в его облике появилось даже что-то эпическое. Странно, что его не зовут играть в скандинавских сагах.
Впрочем, Бьерн Андресен и сам уже является героем саги. Трагической саги о том, как Красота способна не только вознести до небес, но и убить.
О том, что не стоит никого винить в собственных несчастьях, а надо просто научиться с ними жить.
О том, что в любом успехе есть что-то безнадежно вульгарное, а в падении — завораживающее и даже величественное. Весь вопрос — сможешь ли ты потом подняться?
Больше текстов о культуре и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь