Энджел Вонг: «Всегда представляю, что композитор сидит в зале и я играю для него»
Симфонический оркестр Татарстана в мае исполнил для слушателей в Казани и московском «Зарядье» уникальную программу из симфонии №9 Брукнера и фортепианного концерта №20 Моцарта. В последнем солировал молодой пианист Энджел Вонг. «Татар-информ» узнал у него, что он думает о своей профессии, почему проще играть Рахманинова и как он учит произведения.
«У меня есть мечта – выучить все 27 концертов Моцарта»
Энджел, на этот раз в Казань вы приехали, чтобы сыграть с Государственным академическим симфоническим оркестром (ГАСО) РТ концерт №20 для фортепиано с оркестром Вольфганга Амадея Моцарта. Чем вам это произведение интересно?
Я его в Казани сыграю всего второй раз в своей концертной практике. Впервые исполнял недавно в Тамбове в рамках Рахманиновского фестиваля, который там проходил. Что касается музыки… Известно, что Моцарт писал с удивительной скоростью, симфонию мог закончить за пару дней. Но его гений проявляется, конечно, не в этом, а в том, что у него каждая нота, что называется, стоит на своем месте. Со стороны кажется, что Моцарт вроде бы относительно прост в исполнении. И мы, конечно, всегда стараемся играть так, чтобы все так и слышалось. Но на самом деле, это далеко не так легко.
Музыка Моцарта интересна тем, что эмоциональный градус ее воздействия на публику, если можно так выразиться, немножко ниже, чем от музыки композиторов-романтиков. Из-за этого исполнять такие произведения сложнее, потому что приходится словно бы балансировать на канате. Чуть-чуть громче или тише – и уже получится многовато. Вообще при исполнении произведений композиторов Венской классической школы нужно соблюдать определенные правила. Русскую музыку эпохи романтизма в этом плане играть немного проще.
Могу такую аналогию привести. В русском языке, например, можно слова переставлять местами, но смысл фразы от этого не потеряется. В немецком языке, да и в английском также, такое невозможно. Поэтому музыку эпохи классицизма исполнять труднее, потому что порядок там жесткий и от него нельзя отходить. Но слушателям должно казаться, что нам на самом деле очень легко и просто.
Известно, что Моцарт, как пианист, в своих сольных вариациях много импровизировал. Но его каденции не ко всем концертам сохранились. В частности, в концерте №20 звучит каденция, написанная Бетховеном. Это ощущается?
Конечно, фактура у Бетховена более густая, у него всегда очень много дополнительных аккордов, сложных пассажей, каких-то других нюансов. Его стиль не перепутать ни с кем. У Моцарта, если мы смотрим в ноты, как правило, фактура довольно ясная. Но такое сочетание двух гениев в одном произведении – дополнительный вызов для исполнителя. И этим фортепианный концерт №20 мне тоже интересен. Вообще, у меня есть мечта – выучить все концерты Моцарта. Их, конечно, 27, но это вполне реально, многие пианисты так делали.
«Даже то, как мы сидим за инструментом, имеет значение»
С вашими руками, вероятно, проще исполнять музыку Сергея Рахманинова?
(Смеется). Да, мне в этом плане, можно сказать, повезло. У меня действительно не маленькие руки. Я недавно исполнял Рапсодию на тему Паганини, и никаких трудностей в плане аппликатуры не чувствовал. Но у меня много коллег, которые, порой, жалуются, что они одной рукой попасть на столь отдаленные друг от друга клавиши – а такие аккорды часто встречаются у Рахманинова – просто физически не могут. Все выкручиваются по-разному, какие-то ноты забирают в другую руку. Но, на самом деле, исполнять музыку Рахманинова очень трудно не столько поэтому, а скорее потому, что в романтической музыке очень важна эмоциональная составляющая. Но все по-разному чувствуют его произведения. Поэтому в результате разные бывают интерпретации.
Как вы находите баланс между технической частью исполнения и эмоциональным наполнением произведения?
Без второго выходить к роялю просто нельзя. Я себе не позволяю такое. Ведь люди приходят на концерты слушать не техническое мастерство, они приходят за эмоциями, за впечатлениями. Наверное, сыграть на чистой технике, без эмоций можно, но это будет неуважительно к публике в зале. Понятно, что всегда важно держать некую минимальную планку, ниже которой просто нельзя опускаться. Но в то же время нужно стремиться и сделать еще что-то сверх этого.
Плохие выступления случаются, мы не можем постоянно играть одинаково хорошо. Знаете, и у меня бывает, что выхожу на сцену и сам про себя думаю – ну и чего ты вышел-то? В любом случае, что бы ни происходило в душе, надо включаться в работу и стараться выдать свой максимум, сыграть на 150 процентов. Потому что люди пришли слушать музыку и им нужно подарить прекрасное исполнение. Думать о своих проблемах в такие моменты просто неправильно.
А как артисты в театрах выходят на сцену и играют один и тот же спектакль каждый вечер? Нужно всегда заново проживать свою роль. И так, как будто не знаешь, что будет дальше. Хотя, может быть, и играешь произведение уже в десятый раз. Но в этом и заключается, наверное, суть профессии артиста. Даже то, как мы сидим за инструментом, имеет значение, ведь таким образом мы тоже передаем определенную информацию публике.
«Всегда представляю, что композитор сидит в зале»
Пианист – это интерпретатор. Но в этой ипостаси кем вы себя больше ощущаете – переводчиком, соавтором, просто транслятором того божественного замысла, который когда-то сошел на композитора…
Сложно сказать. Я об этом даже не задумывался еще. Попробую ответить так. Мне кажется, что главная задача исполнителя – постараться передать тот замысел, который заложил в свою музыку ее автор. Я, когда сажусь за инструмент, всегда стараюсь представить, что в зале сидит тот самый композитор и я для него сейчас буду играть его произведение. А для того, чтобы этот замысел передать максимально близко к истине, нужно ощутить дух тех времен, в которых была написана музыка.
Когда я начинаю учить какое-то новое для себя произведение, я читаю биографию композитора, изучаю различные литературные источники о том времени. Еще мне лично очень помогает живопись. Таким образом я стараюсь более точно для себя понять, о чем вообще та или другая музыка, зачем она была написана, что стало источником вдохновения для композитора. Мне кажется, такое погружение важно и для слушателя. Например, если мы придем на оперу, не зная, о чем она, то мы же ничего не поймем, максимум визуальные впечатления получим. Но слушатель может обойтись и без этого, а вот исполнителю иначе нельзя.
То есть, возвращаясь к вашему вопросу. Наверное, я выступаю всегда в качестве переводчика. То есть того, кто передает авторский замысел, то, что хотел сказать композитор, но, конечно, сквозь призму своего восприятия и понимания. В этом плане очень важно не перейти грань и не скатиться в полную самобытность. Нужно не забывать, что мы, прежде всего, служим композитору. Хотя, конечно, каждый профессиональный пианист вырабатывает в итоге собственный почерк. И я, например, по каким-то деталям могу отличить одного от другого.
У вас есть любимый пианист, на которого вы ориентируетесь?
– Одного нет, у меня много не только любимых пианистов, но и любимых музыкантов в принципе. Из тех имен, что сейчас приходят в голову, могут назвать такие: Клаудио Аррау, Владимир Горовиц и Сергей Рахманинов, безусловно. Наверное, его вообще можно под первым номером в таком списке ставить.
Из дирижеров я люблю слушать записи оркестров под управлением Геннадия Рождественского, Юджина Орманди, Риккардо Мути, Зубина Меты. Но имена могу перечислять бесконечно. Дело в том, что все еще зависит от того, что именно играет пианист или исполняет оркестр. Не секрет, что некоторые музыканты, скажем так, специализировались на каком-то одном композиторе и именно его произведения у них получались особенно хорошо. Я стараюсь слушать разные записи и потом их сравнивать.
«Очень люблю джаз, особенно песни Эллы Фицджеральд»
Из тех композиторов, музыку которых вы уже исполняли, кого вы могли бы выделить?
Мне особенно дороги композиторы-импрессионисты – Морис Равель и Клод Дебюсси. Это музыка, что меня действительно привлекает. У нее своя специфика, меня восхищает их умение передавать разные звуковые эффекты. Например, Равель потрясающе передавал звук воды на фортепиано. Можно услышать не только журчание, но и то, как блестит солнце на волнах. Это другой мир, другой музыкальный язык. И мне интересно его изучать.
Из относительно современных композиторов в рамках Международного конкурса имени Чайковского в прошлом году я исполнял концерт Бенджамина Бриттена, а также этюд Уильяма Болкома «Зеркала». Это такая абстрактная музыка, там как будто свет бьет по разным стеклышкам и разлетается в разные стороны. И это очень точно передается в музыке.
Вообще мне интересны очень разные стили. Я недавно посещал концерт современной музыки в Москве, где в струны вставляли какие-то щепки, а ватные приспособления меняли звучание фортепиано. Это было интересно. Еще я очень люблю джаз, особенно песни Эллы Фицджеральд и Нины Симон. Недавно выступал в Туле, а за день до моего концерта там же, в филармонии, проходил вечер Дениса Мацуева, и это был джазовый концерт, в ходе которого он постоянно импровизировал. Я с большим интересом слушал, мне это доставило колоссальное удовольствие. Может быть, в будущем я на такие эксперименты тоже решусь.
В джазе можно импровизировать. А в классике?
Ни в коем случае. Гениальные композиторы уже все придумали. И у них каждая нота стоит на своем месте.
Тогда возвращаясь к вопросу об интерпретациях: как пианист может выработать тот самый свой стиль, собственный почерк?
Ну вот смотрите, когда мы приходим в музей и рассматриваем картины, у каждого человека они вызывают разные эмоции. Мы все по-своему интерпретируем любое произведение искусства, хотя идея, заложенная в нем, остается неизменной. Это то же самое, как приехать в другую страну, например в Китай: язык один, а акценты разные, но все равно можно понять, что вам говорят. Главное, еще раз подчеркну, – не уходить от замысла, который был заложен композитором. Но акценты расставить иначе можно.
В целом же то, что можно назвать почерком исполнителя, вырабатывается со временем и опытом. И в этом плане важно, как пианист в принципе развивается – и не только технически, но и в общекультурном смысле. Посещение концертов, музеев, театров – все имеет значение. Важно и то, чему нас учат наши педагоги. Мы ведь все их уроки воспринимаем индивидуально. В результате наш звук всегда будет отличаться друг от друга.
«Самое удивительное, что иногда люди даже отвечают на телефон»
Как, на ваш взгляд, можно расширить репертуар, ведь наверняка и вам часто приходится исполнять одни и те же произведения?
Да, вы правы, меня часто приглашают в разные города и, как правило, везде просят исполнить Первый концерт Чайковского. Меня Наталья Владимировна Трулль, мой профессор, давно предупредила, что такую музыку придется играть всю жизнь, что к этому надо морально готовиться. Но мне это все не надоедает. Может, просто я пока еще не успел получить такую профессиональную травму?
А может, дело в том, что каждый концерт – уникален. И Чайковского, например, я очень люблю играть. Как слышу первые такты – эти знаменитые валторны, так сразу захватывает дух, словно все в первый раз. Но я стараюсь учить и другие произведения. И те, что мне нравятся, и те, что не нравятся, но которые меня будет развивать как музыканта, исполнителя. Я считаю, что это важно. Каждый месяц что-то новое учу обязательно, чтобы копить разные стили, расширять свой арсенал.
Вы уже во многих городах выступали. Публика чем-то удивляла?
Самое удивительное явление, которое я не чувствовал в аудиториях за границей, – когда я выхожу на сцену в России, я ощущаю невероятную поддержку из зала. Даже если не все идет гладко, может, не в ту ноту я попал в ходе исполнения, отношения ко мне это не меняет. Чувствуется, как будто публика мне говорит: «Ну давай, ты сможешь, ты справишься!» Это очень трогательно. Поэтому мне очень нравится играть в залах в России.
Когда хлопают между частями в концертах – это мешает?
Честно говоря, да, мешает. Но я уже к этому привык, поэтому воспринимаю как неизбежную данность.
А к звукам мобильных телефонов тоже привыкли?
Довольно часто они звучат не к месту. Особенно когда я играю уже на бис. Видимо, после основной программы люди спешат побыстрее включить телефоны, и вот в такие моменты звонки и прорываются – и обязательно в каком-то самом тихом месте! Удивительно, но иногда люди даже отвечают! К счастью, во время выступления я полностью погружен в музыку и уже не обращаю внимания на такие вещи. Но когда я сам нахожусь в зрительном зале, меня это очень раздражает. Как и аплодисменты между частями. Я не так давно был в Московской консерватории и там исполняли Патетическую симфонию Чайковского. Это мое любимое произведение. И когда после третьей части зал начал кричать браво и аплодировать, я был просто шокирован. Все же казалось, в такой зал приходит подготовленная аудитория. Но вышло иначе.
Энджел, вы себя больше ощущаете иностранцем или уже русским музыкантом?
Ну как сказать? Я родом из Америки, и, безусловно, в какой-то степени менталитет у меня американский. Но моя мама – русская, из Саратова, отец китаец, а с 10 лет я живу в России. Думаю, что русского в моей душе за счет этого тоже уже много. Все-таки большую часть своей взрослой жизни я прожил здесь, в Москве. Мне очень нравится этот город. Мне нравится, как здесь кипит жизнь, постоянно что-то новое появляется. И я не знаю, что у меня будет завтра. Это меня мотивирует работать, мне нравится находиться в таком хаосе.
Фотографии предоставлены пресс-службой ГАСО РТ