Народная артистка РС(Я) Зоя Багынанова: такого драматурга, как Кындыл, у нас больше не будет
В гримерке народной артистки РС(Я) Зои Багынановой почти весь стол заставлен книгами Ивана Гоголева-Кындыла. На этой неделе Якутия отметит 95-летие своего народного поэта.
Друзья и соратники
С мужем Зои Петровны, режиссером Якутского театра Федотом Потаповым, они были друзьями, соратниками. Даже пришли в этот мир с разницей всего лишь в месяц: Федот Федотович – 19 декабря, Иван Михайлович – 18 января.
— О Гоголеве я впервые услышала в Нюрбе, куда мы приехали после окончания Щепкинского училища в 1966 году, чтобы основать театр, — начинает Зоя Петровна. – Приехали практически на пустое место. Даже жили поначалу в гостинице, потом нас нюрбинцы по домам разобрали, а когда, наконец, построили общежитие, директор театра Александр Алексеевич Габышев каждый вечер возникал на пороге наших комнат с кочергой в руке: «Разучились в Москве печки топить, угорите еще».
Но для нас, молодых, это все были мелочи. Главным была сцена. Мы тогда много ставили – «Разрыв паутины» Амма Аччыгыйа, «Кюкюр Уус» Суоруна Омоллоона, «Молодая гвардия» Александра Фадеева… Но когда пришло письмо из Якутска, что режиссер Федот Потапов начал ставить спектакль о Тыгыне Дархане «Утро Туймаады» по пьесе Ивана Гоголева – я это запомнила. А сыграли «Утро» только один раз. Потом его запретили. Осталось лишь воспоминание о том, что под напором пришедших на премьеру зрителей рухнул забор.
Запрет спектакля больно ударил по всем его создателям. Для артиста невозможность сыграть выношенную и выстраданную роль – как потеря ребенка. А уж как это пережили Иван Михайлович и Федот Федотович…
«Новое веяние»
— У меня есть протокол заседания худсовета, обсуждавшего драму в стихах Ивана Гоголева «Утро Туймаады» до трех ночи. Там всё – кто что говорил. «Якуты никогда не были воинами», — это, к примеру, сказал Суорун Омоллоон. А что мы тогда сейчас видим? Откуда что взялось? Да просто генетическая память проснулась. В Мэйике, где живет сын Федота Федотовича Коля, сохранилась даже материальная память о тех временах в виде стрел, торчащих из ствола могучей лиственницы. Виднеются среди разросшихся ветвей в назидание потомству.
Сам Федот Федотович мне рассказывал, что впервые услышал эту фамилию – «Гоголев» — во время учебы на режиссерских курсах в Москве. Тоже, кстати, из письма. Захар Тюнгюрядов написал ему, что режиссер Афанасий Федоров поставил «Долину стерхов» начинающего драматурга Ивана Гоголева: «Это очень интересное новое веяние». Новое веяние!
А первой их совместной постановкой был «Цветок Севера», написанный Иваном Михайловичем, что называется, на злобу дня. Его жена Мария Алексеевна Черткова, выпускница Тимирязевки, посадила в Покровске чудесный яблоневый сад, который в один прекрасный день захотели выкорчевать и засадить картошкой. Тогда он и написал в его защиту свою пьесу. Забегая вперед — после премьеры сад оставили в покое.
Вернее, это были две премьеры. Театр ведь был музыкально-драматический, и Потапов поставил спектакль в двух вариантах. Музыку написал Грант Григорян, к сожалению, не доживший до премьерного показа.
«Успех не приходит один»
— Федот Федотович, кстати, всегда заказывал музыку для своих спектаклей нашим композиторам – с Зыряновым работал над «Утро Туймаады» («Утро Лены») и «Суосалджии Толбоннох», с Кацем они делали «Слезы», с Берестовым и с Ксенофонтовым сотрудничал. Считал себя будто обязанным: «Не может композитор без заказов сидеть, он работать должен».
И жалел, что не успел показать Григоряну хотя бы одну картину «Цветка Севера». В драматической версии роль Татыйык, прототипом которой была Мария Черткова, сыграла Татьяна Мыреева, в оперетте же ее партию исполнила Анастасия Лыткина. А партию Чарканнах Хоборос – первая супруга Федота Федотовича Дарья Ларионова.
Восторги не утихали долго. Дарья Алексеевна обладала великолепным драматическим сопрано, а какая у нее была харизма! Ее, пожалуй, можно было сравнить с нашей заслуженной артисткой Натальей Степановой – женой Ефима Степанова, которой она, кстати, приходилась родственницей.
Но успех не приходит один. Пошли шепотки: «Конечно, жене своей такую роль дал!». Это сопровождало ее всю жизнь – до самого трагического ухода. А когда мы с Федотом Федотовичем поженились, и я стала играть в его спектаклях, нам снова пришлось через это пройти.
Кстати, когда он дал мне роль спившейся женщины — Галки в спектакле «Слезы» по пьесе опять же Ивана Гоголева, Иван Михайлович рассказал мне потом, что их с Марией Алексеевной соседка по дому, не пропускавшая ни одной премьеры (русская, между прочим, женщина), поделилась с ними своим разочарованием: «Первая супруга Федота Федотовича – уж какая была видная из себя, красивая! Как же он после нее на этой бичихе женился?». Иван Михайлович прямо вскричал: «Да это она по роли!». Но по глазам собеседницы понял – не убедил.
Живучая «однодневка»
— Вместе они поставили больше 20 спектаклей. Самая трагическая судьба из них была у «Утро Туймаады». А самая счастливая – пожалуй, у комедии «Наара суох». Хотя после приемки все присутствующие (утирая выступившие от смеха слезы) хором заявили: «Пустяк, однодневка. Сыграете разок-другой, а потом и не вспомнит никто».
И вот с 1964 года она не сходит со сцены. Федот Федотович говорил мне, что не давал никаких указаний актерам, не показывал, как и что им играть – с самых первых репетиций они уже знали о своих героях все, потому что каждый из них – плоть от плоти народа. Только подан в юмористическом, ироническом ключе. И эта самоирония оказалась востребована – сначала у поколения дедов, потом – у отцов и детей, а сейчас – у внуков.
Да, такого драматурга, как Кындыл, которому были подвластны все жанры — трагедия, комедия, драма — у нас больше не будет. Кстати, то же самое сказал Сергей Потапов, когда взялся за своего «Дыгына Дархана» по Гоголеву: «Первое и последнее произведение якутской драматургии в жанре трагедии». Я тогда отнесла ему все уцелевшие от первого варианта «Утра Туймаады» листочки. До сих пор его «Дыгын» собирает полные залы.
Когда Гоголев приносил свою пьесу, Потапов около недели вчитывался в нее, вникал. Потом мы шли к нему домой, где Федот Федотович очень деликатно высказывал свои пожелания, которые они спокойно обсуждали. А на обратном пути он ликовал: «Старик все замечания принял!» «Старик» — это, конечно, из уважения, они же ровесники.
«Давай рассказывай»
— О, эти их разговоры! Супруга Ивана Михайловича – родом с Колымы, якутского языка не знала, поэтому в разговорах с Федотом Федотовичем он в прямом смысле слова отводил душу. «Наговорились всласть» – это про них.
Только не думайте, что все их разговоры были об искусстве. Как говорится, делу время, потехе – час. Их излюбленной темой были сны. «Давай рассказывай, что приснилось», — с этого обычно начиналась беседа. А сны что у одного, что у другого часто бывали мистическими. Иван Михайлович ведь родился с шестью пальцами, что, как известно, считается у якутов признаком шамана. А Федот Федотович обладал особой восприимчивостью – кто-то назовет ее экстрасенсорной, кто-то – еще какой-нибудь экстраординарной. В общем, одной группы крови люди.
И знаете, что еще — слушая их разговоры годами, десятилетиями находясь рядом, бок о бок, я ни разу не слышала, чтобы они о ком-то плохо отозвались. Ни разу! И это при том, сколько им самим пришлось вытерпеть. Иван Михайлович говорил, что после особо разгромных собраний и судилищ он просто приходит домой и становится под душ: «Вода все смывает».
«Откроем Ивану – Ивана»
— Когда нас с Федотом Федотовичем уволили из Саха театра, как раз вышла книга сонетов Гоголева, и он нам ее подарил с пожеланиями уподобиться вечнозеленому древу и работать, работать, работать. Я подготовила по ней полуторачасовую программу, с которой мы ездили по Северу. Помню одну такую поездку – в машине с углем.
А Федот Федотович все предвкушал, как мы представим ее Гоголеву: «Откроем Ивану – Ивана». Так оно и получилось. Иван Михайлович даже поехал с нами по путевке существовавшего тогда Клуба книголюбов в Намцы. Они с Федотом Федотовичем были ну чисто Дон Кихот с Санчо Панса, и я при них.
Выступив в техникуме, пошли пообедать в столовую. А там тогда Иннокентий Тарбахов работал, поэтому она славилась своими якутскими лепешками, чохоном, бырпахом. И вот, отведав этих яств, Федот Федотович говорит: «А давай и здесь тоже сонеты твои почитаем!» Иван Михайлович аж подскочил: «Как здесь? Сонеты – среди немытой посуды?!» А Федот Федотович ему на это: «А ты не обращай внимания. Зато повара услышат».
После этих его слов я встала и начала читать, заметив в самом начале краем глаза посудомоек в окошечке. Потом-то уже ничего не замечала. А когда отзвучал последний сонет, перед глазами было одно лицо – потрясенное лицо Ивана Михайловича: «Они же плакали! Эти женщины плакали!»
«Неужели это все я?»
— После того, как Федота Федотовича не стало, я все хранившиеся у него варианты пьес Гоголева отнесла самому Ивану Михайловичу. «Как много! Неужели это все я написал?» — только и вымолвил он.
Их сотрудничество стало одной из основных статей обвинения при отлучении Федота Потапова от родного театра: ставит одного Гоголева, будто других нет. Создали специальную комиссию, хотя талантливых пьес, хранившихся под спудом в режиссерском столе, она не обнаружила. Но их последний совместный спектакль — «В защиту прекрасного» — Федоту Федотовичу даже не дали вывести на сцену.
О трагической истории якутской студии Ленинградского театрального института набора 1940 года мы часто слышали от актрисы нашего театра Анастасии Ларионовой – единственной студийки, чья мечта о сцене сбылась.
А мне, кстати, в самом начале своего творческого пути повезло встретиться с ее однокурсницей Марией Будищевой. Когда мы с моей подругой Машей Николаевой, ныне народной артисткой республики, пытались улететь из Верхневилюйска на экзамены в Щепкинское училище, хотя должны были ехать на ферму принимать коров как поддержавшие почин «школа – производство – вуз», в авиапорт пришло указание секретаря райкома – сбежавших доярок не выпускать! На наше счастье, они с начальником порта терпеть друг друга не могли, так что последний назло врагу распорядился продать нам билеты, а кассиром там работала бывшая студийка Мария Андреевна Будищева, награжденная медалью «За оборону Ленинграда». Но это мы уже потом узнали.
«Ты отвечаешь за это»
— На гастролях Анастасия Петровна, Настя, часто рассказывала нам о рытье противотанковых рвов и траншей под Ленинградом, о том, как сдавала в блокадном городе кровь для раненых, и полученную за это крохотную пайку хлеба делила с подругами. Именно через нее пришла идея спектакля «В защиту прекрасного». Она передала мне блокадный дневник своей однокурсницы Ксении Гаврильевой, а я отнесла его Ивану Михайловичу, но он сразу сказал, что будет писать художественное произведение, а не документальное.
Пьесу эту буквально разгромили, разнесли в пух и прах, и Настя, уже смертельно больная, знала об этом, но, пригласив нас с Федотом Федотовичем на свой последний день рождения, сказала: «Эта пьеса должна быть на сцене нашего театра!» — и, обращаясь лично ко мне, добавила: «Ты отвечаешь за это».
До премьеры она не дожила, да нам, как я уже сказала, и не дали ее сыграть. Показали только осенью 1983-го, когда нас в театре уже не было. Сыграли раз-другой, как написал нам сын театрального художника Георгия Михайловича Туралысова, архитектор Клим Туралысов.
Лишь через двадцать с лишним лет Руслан Тараховский вернулся к этому материалу, поставив по мотивам пьесы Ивана Гоголева свой дипломный спектакль «В защиту прекрасного».
«Спасение с неба»
— Это был год 90-летия народного артиста РСФСР Петра Михайловича Решетникова, и на его родине был посвященный ему ысыах, где я читала «Алгыс матери» Ивана Гоголева – его подарок мне. Он сказал тогда: «Зоя, это молитва. И читать его надо, как молитву». Я убедилась в правоте его слов, когда мои слушательницы, которые уже отчаялись познать счастье материнства, стали говорить и писать мне, что, услышав ее, стали мамами.
«Алгыс» мне всегда ставил Федот, а в тот год я попросила помочь мне Герасима Васильева. Прочла, а все помыслы – в Якутске, в театре, где должна состояться премьера «В защиту прекрасного». Понимала, конечно, что приехать из Чурапчи не успею, но спасение пришло с неба – в виде вертолета, на котором прилетел Егор Афанасьевич Борисов, возглавлявший тогда правительство. Я бросилась к ним, попросила меня взять.
Так и полетела – в белом халадае. А когда бежала домой, Лиза (Елизавета Потапова, дочь Федота Федотовича. – Прим.), увидев меня в окно издалека и не узнав, подумала: «С этой женщиной что-то стряслось». Какими глазами она на меня смотрела, когда я влетела в прихожую!
Наскоро приведя себя в порядок, я вышла из дома с младшим сыном Лизы, Спартаком, и тут на город обрушился такой ураганный ветер! Мы еле дошли до театра. Приходим – ни мест в зале нет, ни света. А когда свет пришел, Андрей Саввич Борисов, выйдя на сцену, объяснил этот катаклизм тем, что души погибших в блокаду ребят дают о себе знать.
И тут у меня случилась такая истерика… Души ребят – да. И души Федота Федотовича и Ивана Михайловича — тоже. Я плакала и не могла остановиться. Проплакала весь спектакль, и когда после финальной сцены вдова Ивана Михайловича Мария Алексеевна сказала мне: «Пойдем на сцену», — я отказалась. Просто не могла, мне было так плохо.
Сейчас этот спектакль играет уже шестая студия щепкинцев. 26 января «В защиту прекрасного» снова покажут в честь 81-й годовщины полного снятия блокады Ленинграда. А 17, 18, 19 января — три спектакля подряд по произведениям Ивана Гоголева: «Черный стерх» Лены Гримм, «Наара суох», восстановленный Ефимом Степановым, и «Дыгын Дархан» Сергея Потапова. А я приглашаю вас 18 января в 15 часов в зал Алампа на вечер поэзии Ивана Гоголева.