Галина Арапова об итогах 2019 года в сфере защиты прав СМИ. Часть 2
- Еще одно новшество – отмена наказания за демонстрацию свастики без цели пропаганды нацизма. Помню, ваш Центр вел такие дела.
- Да, в этом части можно сказать, что это одно из немногих послаблений. Отмененная норма была введена накануне 70-летия Победы и очень тогда осложнила публикацию исторических материалов, даже на рекламных щитах ремейка «17 мгновений весны» замазывали свастику на повязке на рукаве Штирлица. Были просто анекдотические случаи – в Пензе отметили 55-летие полета Гагарина в космос флешмобом, студенты выстроились в форме цифры 55. Снимок с воздуха кому-то напомнил свастику, спустя два года предприняли попытку возбудить по этому случаю дело. Были также дела о свастике в плакатах Кукрыниксов, в антифашистских плакатах, архивных фотографиях. Изменение этой нормы вселяет надежду, что теперь за такие публикации, которое не имеют ничего близкого в пропагандой нацизма, людей не будут записывать в экстремисты. И я не шучу, ведь «пропаганда либо демонстрация нацистской символики» по ст. 1 Закона о противодействии экстремизму относится у нас к одному из видом экстремистской деятельности.
- Какие новые тренды появились в правоприменении? Больше ли стало преследований журналистов? По каким статьям?
- Можно сказать, что на порядок увеличилось количество дел по мелочам, за злоупотребление свободой информации, за ссылки на Youtube, где есть мат, за свастику в картинках, за сатирические картинки, за публикации о самоубийствах. Интересно, что публикации про суицид контролирует не Роскомнадзор, а Роспотребнадзор, видимо, между проверкой столовых. За нарушение грозит блокировка. Но благо обычно редакцию уведомляют сначала о выявленной публикации про самоубийство и предлагают ее отредактировать или удалить. Очень расширительно трактуется эта норма. Журналистов это возмущает - получается, нельзя не только писать о способах суицида, но и о причинах. Скажем, человек покончил из-за неразделенной любви, или из-за того, что не смог выплатить кредит, или онкологический больной не мог дальше терпеть боль в отсутствие сильных обезболивающее и так далее. Запрет таких публикаций объясняется защитой интересов наших детей от опасной для них информации, и здесь возрастной маркировки недостаточно. Вместо того, чтобы решать проблему, борются с отражением проблемы в СМИ и Интернете.
- Так можно и «Анну Каренину» запретить, и «Страдания юного Вертера» , и половину пьес из текущего репертуара.
- Формально да. И это еще один пример избирательного применения закона. Запрет на распространение такой информации в стране тотальный, он распространяется не только на СМИ. Но слава богу «Анну Каренину» из библиотек изымать еще не начали. Контролирующие ведомства в основном контролируют Интернет и СМИ.
- Еще одно послабление - изменение возрастной маркировки.
- Это пока предложение. Более широкие - но и размытые - рамки. «Для семейного просмотра», или «не предназначено для несовершеннолетних». Но опять же, кто и как будет определять к какой категории отнести определенный фильм или текст?
- Оскорбление, охрана интересов несовершеннолетних- эти понятия существуют, опять-таки, в законодательстве многих стран.
- Безусловно, право на доброе имя, как часть права на неприкосновенность частной жизни, защита от оскорбления, от немотивированной личной агрессии в резкой оскорбительной форме существует практически во всех странах. В странах Ближнего Востока за это могут назначить розги, в Турции можно получить несколько месяцев тюремного заключения, но в основном наказание за оскорбление ограничивается штрафами. Практически все цивилизованные страны устанавливают особую защиту интересов несовершеннолетних, вводя ограничения на распространение информации о детях, в особенности попавших в сложную жизненную ситуацию, являющихся жертвами преступлений или которые сами оступились и нарушили закон.
Вводятся и контентные ограничения, как минимум в форме возрастной маркировки на контент, не предназначенный для детей, который может их шокировать или нанести психологическую травму, или представляет угрозу их здоровью (например, информация о способах изготовления и применения наркотиков, сценах насилия и жестокости, информации, вовлекающей детей в опасные виды деятельности). У нас тоже такое в законодательстве есть. Можно критиковать качество формулирования и применения закона, но сама цель, согласитесь, в таком случае благая.
Также во многих странах установлена ответственность за осквернение государственных символов или оскорбление представителей власти. И цель ограничений в части высказывания резких выражений в адрес представителей власти в идеале такова – госслужащие должны иметь возможность работать в условиях отсутствия немотивированных агрессивных нападок на них, чтобы качественно исполнять свои обязанности. Такова, в частности, позиция Европейского суда. Но это при условии, что сами госслужащие вели себя добросовестно и не давали повода для критики. Наличие такой нормы в законе не означает тотальный запрет на экспрессию в высказываниях и запрет на критику власти.
Европейский суд выработал стандарт, согласно которому журналист имеет право на более резкую реакцию в ответ на провокационное поведение объекта критики. Так, например, он признал допустимым как ответную реакцию возмущения использованное журналистом слово «идиот», направленное в адрес вице-канцлера Австрии. И такая резкая реакция журналиста была в ответ на довольно провокационное поведения известного крайне правого политика Йорка Хайдера, который на мероприятиях памяти жертв фашизма оправдывал карателей. Хотя журналиста привлекли в Австрии за оскорбление представителя власти, впоследствии его оправдали, после того, как Европейский суд признал за ним право на резкую, даже оскорбительную критику в ответ на провокационное поведение объекта критики.
Это хрестоматийный случай из практики Европейского суда. Есть и российские дела в практике Европейского суда, связанные с оскорблением. Например дело Виктора Чемодурова, также уже ставшее классикой. Его высказывание в адрес губернатора Курской области Александра Руцкого, которого он назвал «ненормальным», признали оскорблением. При этом публикация касалась явно провокационной рекомендации губернатора списать пропавшие из бюджета региона деньги на мифические ремонты трех объектов недвижимости. Журналист назвал такое подход губернатора к решению проблем с коррупцией противоречащим позиции нормального губернатора, который должен был бы потребовать найти деньги, вернуть их в казну и привлечь к ответственности казнокрадов.
Также была сначала осуждена за оскорбление в газетной публикации, а после выигрыша в Европейском суде полностью реабилитирована ростовская журналистка Елена Надтока – это дело 2016 года «Надтока против России». Но во всех этих случаях речь не шла о выражениях в крайней оскорбительной форме, это была резкая критика, обоснованная и спровоцированная весьма противоречивым поведением объекта критики. Так что не все, что признают оскорблением в судах на самом деле таковым по факту является. И конечно нужно контролировать уровень экспрессии, чтобы даже обоснованная критика не была чрезмерной в силу использованных слов и выражений.
Личное оскорбление направленное исключительно на унижение оппонента хоть и является проявлением свободы слова, но скорее является злоупотреблением этой свободой и поэтому с точки зрения международных стандартов не защищается. Все это, безусловно, довольно оценочно и давать оценку таким ситуациям, находя баланс между правом на свободу слова и правом на доброе имя и неприкосновенность частной жизни должен суд, независимый и компетентный. Иначе будет риск перекоса в какую-то сторону. По нашим наблюдениям, перекоса в стороны свободы слова у наших судов явно не наблюдается
- Растет число привлечений к ответственности онлайн-изданий?
- Да, безусловно. Интернет в целом стал основной поляной, где набирается информация для возбуждения дел по самому широкому спектру – от мелкий ошибок онлайн-СМИ в части возрастной маркировки, до серьезных дел об экстремизме за комментарии на сайтах онлайн-изданий. Регулированию Интернета, как в смысле контента, так и в техническом смысле посвящены большинство последних сдерживающих законов. Тут и пакет Яровой, и суверенный интернет, и контентные ограничения, и правила регистрации пользователей в вайфай только по паспорту и т.д. И все это новшества вводят не потому, что Интернет без этого регулирования не смог бы работать. Но таковы общемировые тенденции, и невероятные возможности распространения информации в Интернете создают как возможности, так и угрозы.
Журналисты стали писать онлайн чаще, чем в газеты, вообще медийный контент переходит в онлайн. Выросло поколение интернета, которое не смотрит телевизор и не слушает радио. Поэтому Интернет и все, что там публикуется стремятся урегулировать по максимуму. И следовательно растет и число претензий к пользователям Интернета и к сетевым СМИ. Более того, любому следователю стало проще найти доказательства нарушений журналистами в части публикаций в Интернете не выходя из кабинета. И срок жизни публикации онлайн намного дольше, чем любой газеты, по сути онлайн архивы вечны.
Поэтому всплывают дела о публикациям многолетней давности и формально доступность этой публикации онлайн рассматривается как продолжающееся правонарушение. Так привлекают за старые публикации и по экстремизму, и за ссылки на нежелательные организации, и за суицид и т.д. Практически за что угодно, если установлена за это административная ответственность, моментом совершения правонарушения в Интернете считается не день публикации, а тот день, когда ее нашел и зафиксировал полицейский или сотрудник Роскомнадзора. Так что можете себе представить масштабы таких дел против онлайн-изданий.
- Возвращаемся к «кухонному» периоду, как в СССР?
- Ну на многих эти все законодательные ограничения влияют депрессивно, пугают, давайте это признаем. Многих это остановит от того, чтобы высказываться публично или что-то писать в Интернете. Думаю на это и расчет. Мы видим очевидную попытку сократить поток критики в адрес государства и представителей власти, который в сети вырос после пенсионной реформы, на фоне продолжающегося падения уровня жизни, роста цен на ЖКХ, импортозамещения, которое очень больно ударило по отечественному здравоохранению и возможности лечить сложные болезни, для лечения которых российских препаратов просто нет. Очевидно все это вряд ли вызовет у общества позитивные эмоции и конечно люди их высказывают. Проблема лишь в том, что даже наказав за высказывание критики, государство не изменит к себе отношения у этого человека, скорее только укрепит его. Поэтому, боюсь, такие ограничения на свободу слова не ведут к согласию в отношениях между обществом и государством, а лишь усугубляют напряженность.
Еще один тренд – увеличение перечня запрещенной информации. Количество тем, на которые либо совсем нельзя писать, либо писать с оглядкой, с пометкой, не ставить ссылки, не делать репосты, не писать именно в СМИ - стремительно растет. Это уже десятки тематических позиций. Здесь есть и логичные и необходимые ограничения, которые есть и в других цивилизованных странах. Как, например, запрет на распространение детского порно, информации о методах изготовления наркотиков, безусловно правильно. Но есть и весьма спорные запреты, например, среди несовершеннолетних нельзя распространять информацию «отрицающую семейные ценности, пропагандирующую нетрадиционные сексуальные отношения».
Кто и как это будет оценивать? Писать о заместительной терапии, например, нельзя, потому что это рассматривается как пропаганда наркотиков и преимуществ одного вида над другим. Полный запрет мата в СМИ приводит к странным коллизиям, когда официальный видеоролик Николая Баскова и Филиппа Киркорова «Ибица», изобилующий матом, не вызвал у государства никакой нервной реакции, но онлайн-СМИ, в котором это обсуждалось с критической точки зрения как образец падения уровня культуры в нашем обществе и где стояла гиперссылка на ролик в Ютюбе повлекло наказание редакции с большими штрафами. Все это несколько нелогично и не всегда способствует достижению целей, которыми объяснялось введение этих ограничений.
- На улице и в парламенте можно, а цитировать матерящихся нельзя?
- Да, именно так. Мат в общественном месте тоже правонарушение – мелкое хулиганство, штраф до 1000 рублей. Но кого ж за него наказывают. А редакцию за такую ссылку на сторонний ресурс, где есть мат в чужом видео, обойдется редакции до 60 тысяч штрафа. При этом объяснения, что это борьба за нравственность общества и культуру речи вызывает улыбку. Мы слышим мат повсюду, в том числе от представителей органов власти, полицейских, просто прохожих. На этом фоне наказание редакций выглядит как сбор денег в бюджет, а не как попытка навести порядок в общественной нравственности. Я не призываю использовать мат в журналистских материалах, они в общем этого и не делают. Но введенное ограничение используется так, что редакции по сути несут ответственность за материалы и выражения не своих журналистов, а третьих лиц. Просто потому что интернет позволяет разместить в комментариях на сайте сетевого СМИ ссылку на чье-то видео, например, в качестве примера в рамках дискуссии.
- Еще одна важная тема- защита журналистов, обвиненных по разным статьям, в том числе уголовным. Самые громкие дела –Ивана Голунова, Игоря Рудникова, Светланы Прокопьевой.
- Все эти дела представляют собой спектр возможных преследований журналистов за их работу. И в первых двух случаях вменявшиеся им статьи формально не были связаны с конкретной публикацией. Но если взглянуть на мотивы привлечения их к ответственности за то, что они явно не совершали, то это такой новый вид заткнуть рот журналисту, создать ему массу проблем и выбить его из работы. Рудников был первый, он был жестко арестован в ноябре 2017 года и полтора года провел в СИЗО пока нам не удалось по сути выиграть это дело. Спасибо нашим адвокатам Тумасу Мисакяну и Анне Паничевой, которые защищали Рудникова. В отличие от дела Голунова, где был большой общественный резонанс и непрекращающиеся в течение нескольких суток протесты, Рудникова мы вытаскивали без особой солидарности медиасообщества.
И то, что он вышел из зала суда в день оглашения приговора свободным – огромная победа. Кстати, по итогам дела Рудникова была еще одна неочевидная победа – был отстранен от должности генерал Леденев, который проходил по уголовному делу Рудникова потерпевшим, именно он был одним из инициаторов уголовного преследования журналиста. О деле Ивана Голунова говорилось много, его по сути отбили от рук недобросовестных полицейских его коллеги. Иван Голунов, Желауди Гериев, который уже освободился, Гаджиев, Рудников – это дела, цель которых дискредитировать журналистов и лишить их возможность продолжить работу. Журналисты как будто опускаются на уровень банальных уголовников. И аудитория не спешит их защищать. А профорганизации подчас вместо того, чтобы защищать, спешат от них откреститься, мол, мы вымогателей и наркоманов не защищаем. Случай Голунова - скорее исключение, тут совпали многие факторы. Сейчас тревогу вызывают дела Светланы Прокопьевой из Пскова и Абдулмумина Гаджиева из Махачкалы.
- Но никто из тех, кто Рудникова избивал при задержании, не был наказан. По делу Голунова тоже все не так радужно, не все, кто имел отношение к фальсификации его дела были наказаны. Его жалоба по этому поводу не расследуется. Не говоря уже о том, что канал Россия24, распространивший явный фейк о нарколаборатории и другие СМИ, его очернявшие, власти также даже не осудили.
- Напротив, Роскомнадзор недавно опубликовал тестовый вариант списка редакций СМИ, размещающих недостоверную информацию, в них нет ни «России 24», ни НТВ, ни программ, которые на весь мир вещали о «распятом мальчике» и многом другом. Туда включили ряд аккаунтов частных лиц в ВКонтакте, и паблик в соцсетях РБК, что сразу же вызвало серьезное возмущение редакции.
- Больше ли стало дел по уголовным статьям?
- Тут скорее стоит спросить мнение наших коллег из других организаций, потому что мы в основном работаем с делами в области медиаправа, уголовные дела против журналистов берем только наиболее вопиющие.
- Многие дела против журналистов выглядят как местные инициативы, в том числе замешанные на личной неприязни. Та же Прокопьева, многие считают, что если бы она написала свой текст в Москве, никто не обратил бы особого внимания, не одна она. Это так?
- Возможно, что и так. Но что касается Прокопьевой – точнее, ситуации, которая стала поводом для ее авторской колонки, подрыва 17-летнего анархиста Михаила Жлобицкого в холле здания архангельского ФСБ – по этому поводу возбуждено много уголовных дел по стране, год в СИЗО отсидел даже 15-летний парень, общавшийся в переписке с Жлобицким незадолго до взрыва. Есть и обычные пользователи интернета, в некоторых случаях для возбуждения уголовного дела по «оправданию терроризма» было достаточно просто репоста какой-нибудь публикации об этом теракте без выражения явного осуждения. И все эти дела в регионах, ни одного в Москве или в Питере, хотя там тоже люди активно обсуждали онлайн этот случай. Оценивать сейчас причины такой избирательности сложно. Но все же в этих делах создается ощущение, что ноги растут из Москвы, но и особое рвение местных правоохранителей тут тоже не последний фактор.
- Еще одна новая тема – сотрудничество с нежелательными организациями.
- Не только сотрудничество, ссылки и цитирование, привлекают иногда за ссылки многолетней давности, которые не открываются, но название фонда Сороса присутствует. В основном наказывают за любую информацию о фонде Сороса и «Открытой России». Такие дела больше всего возбуждали в Москве и в Краснодарском крае.
- Как работает статья 282 после либерализации?
- Процедура смягчена, это правда, но стали чаще применять 280 статью о призывах к экстремистской деятельности. Я считаю, что ответственность за возбуждение национальной, религиозной и иной розни, за «язык вражды» должна быть, но уголовная ответственность, с точки зрения международных стандартов, должна быть все же только в случаях, когда такие высказывания сопровождаются призывами к насилию. У нас же масса дел, когда за экстремизм привлекают в ситуациях, когда текст посмотрело в интернете три человека, призывов к насилию не было, но машина правосудия была запущена по полной программе. Да человек явно не прав, он последователь опасных ксенофобных, националистических идей, но общественная опасность его публикации не высока, достаточно было бы наказать его в административном порядке, потребовать удалить пост, принять меры, не связанные с уголовной ответственностью и уж тем более с лишением свободы. Боюсь так от ксенофобии и радикальных националистических идей такие люди не лечатся, а для общества сомнительная польза тратить столько средств на демонстрацию жесткости правосудия по таким делам.
- Как вам нравится недавнее предложение судейского сообщества наказывать журналистов за критику в адрес судов, от которой после шума в СМИ оно быстро открестилось?
- Само намерение говорит о многом. Как сказала одна судья в судебном процессе журналисту, «меня фотографировать нельзя, суд сегодня не причесан». Право журналистов на доступ к информации в суде и так в последнее время сильно ограничивают, не допускают на заседания без повестки (а какая повестка может быть у журналиста, если он не сторона в процессе?), запрещают делать аудиозапись, предъявляют требования заранее поставить суд в известность, что он собирается посетить судебный процесс и даже однажды судья требовал сообщить название и номер записывающего устройства, на которое журналист собирается производить аудиозапись судебного процесса. Это уже запредельно. Это противоречит всем процессуальным кодексам, которые прямо говорят о важности принципа гласности и открытости судопроизводства, о важности освещения в прессе работы судов по отправлению правосудия и предоставляют право каждому, а не только журналистам, присутствовать на открытом судебном процессе без ограничений, вести запись в блокнот и аудиозапись без предварительного разрешения судьи.
Сейчас эти правила зачастую судьям не указ и такое неуважение к собственным правилам судебного процесса вызывают недоумение. Вопреки Закону об освещении деятельности судов, статьям в процессуальных кодексах о гласности правосудия и ведении записи, весьма прогрессивном Постановлении Пленума Верховного суда РФ «Об открытости и гласности судопроизводства и доступе к информации о деятельности судов» - как будто делается все, чтобы ограничить доступ аудитории к информации о судопроизводстве самой же судебной системой. Правосудие же не должно осуществляться за закрытыми дверями, гласность- его основа, основа доверия общества. Только исключительные случаи требуют закрытого заседания- о государственной тайне, частной жизни, детях. Складывающаяся ситуация вызывает серьезное беспокойство и вполне понятное недовольство со стороны журналистов, работу которых в судах не уважают сами же представители правосудия. Так быть не должно.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky