На прижизненных портретах: Александр Сергеевич глазами художников

Материал опубликован в майском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

До распространения фотографии Александр Сергеевич не дожил несколько лет, и мы, к сожалению или к счастью, можем видеть его лицо лишь на произведениях искусства — картинах, рисунках, гравюрах. Наиболее известные среди них стали уникальными, чрезвычайно важными свидетельствами лично знавших великого поэта, а то и друживших с ним художников. При жизни Пушкина было создано сравнительно немного портретов, и каждый из них имеет огромную ценность.

Самое раннее известное изображение — миниатюра французского художника Франсуа Ксавье де Местра, на которой изображен ребенок двух-трех лет, большеглазый, задумчивый, с золотистыми волосами. Сегодня эта работа хранится в Государственном музее А.С. Пушкина, однако более полутора веков о ее существовании почти никто не знал. Реликвию музейщикам в 1961 году передал актер, игравший великого поэта в пьесах Московского театра имени М.Н. Ермоловой, Всеволод Якут, а ему портрет маленького Саши преподнесла в свое время зрительница, как впоследствии выяснилось, представительница известной в Первопрестольной врачебной династии Елена Чижова.

Один из ее предков Матвей Мудров в первой трети XIX века был самым популярным врачом-практиком в Москве, лечил семью Пушкиных. Чижова еще в 1949-м пыталась передать миниатюру музейным работникам, однако те усомнились в правдивости семейной легенды, и тогда поклонница театрального искусства подарила ее знаменитому артисту. Сегодня в ГМП уверены: де Местр действительно писал будущего русского гения.

Не менее загадочная и удивительная история связана с купленным пушкинистом Владимиром Русловым в 1928 году на толкучке акварельным портретом задумчивого подростка-лицеиста. Впоследствии это произведение приобрел Пушкинский дом. Специалисты пришли к выводам: писал художник-любитель, с натуры; наиболее вероятный автор — гувернер и преподаватель рисования в Царскосельском лицее Сергей Чириков. Сохранилось несколько созданных им карандашных рисунков и акварелей. В воспоминаниях его современников имеются свидетельства об этом лицейском портрете.

Любопытно, что данная работа обнаруживает большое сходство с приложенной к первому изданию поэмы «Кавказский пленник» (1822) гравюрой Егора Гейтмана: юный Пушкин изображен в той же позе — подпирающим рукой голову. В первой половине XIX столетия искусствоведы полагали: автором изначального рисунка (с которого сделана гравюра) мог являться молодой Карл Брюллов. На это намекал и Нестор Кукольник: «Портрет сей нарисован наизусть, без натуры, К.Б. и обличает руку художника, в нежной молодости уже обратившего на себя внимание всех тоговременных любителей».

В советский период такая версия вызывала сомнения. Высказывались альтернативные гипотезы — об авторстве иных мастеров, включая Ореста Кипренского. Пожалуй, наиболее убедительную разгадку предложил Игорь Грабарь: «Пушкина не было в Петербурге, а друзьям его хотелось выпустить книжку с портретом. Его пришлось искать, и кто-нибудь напомнил о портрете Чирикова. Брюллов, учившийся в академии с Гейтманом, заменил, вероятно, прозаический фрак поэтической сорочкой с эффектно накинутым плащом, и получился ни дать ни взять — юный Байрон. Таким образом, впредь до находки новых материалов приходится условно принять в качестве автора портрета С.Г. Чирикова, а в качестве его байронизатора, безусловно, Брюллова».

Одним из классических изображений считается выполненный Иосифом Вивьеном де Шатобреном карандашный портрет. Этот француз, служивший учителем рисования в Дворцовом архитектурном училище, создал в 1820-е ряд схожих по технике работ. Тогда же (1826–1827) нарисовал и Александра Сергеевича, который в сентябре 1826-го вернулся в Петербург из михайловской ссылки.

Примерно в то же время Пушкина изобразил литограф и портретист балтийско-немецкого происхождения Густав Гиппиус, автор серии литографий с ликами его современников, в том числе Ивана Крылова и Николая Карамзина. Немец, рисовавший, как правило, с натуры, запечатлел широченный пушкинский лоб, волевой, пронизывающий взгляд, твердо сжатые губы... Примечательно, что образ несколько контрастирует с воспоминанием одного из знакомых поэта, графа Владимира Соллогуба: «Особенная, только ему свойственная улыбка, в которой так странно сочетались язвительная насмешка с безмерным добродушием». Впрочем, свидетельств о внешности Александра Сергеевича сохранилось немало, и его знакомые подмечали порой совершенно разные вещи. Вот что утверждал, к примеру, адъютант Николая Раевского Михаил Юзефович: «Как теперь вижу его живого, простого в обхождении, хохочущего, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми, ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а вполне был белокож, с вьющимися волосами каштанового цвета... В облике его было что-то родное африканскому типу; но не было того, что оправдывало бы его стих о самом себе: «Потомок негров безобразный». Напротив того, черты лица у него были приятные... В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе».

Авторами самых, пожалуй, известных изображений стали Василий Тропинин и Орест Кипренский. Их работы были выполнены в одно время, в 1827 году, когда Александр Сергеевич уже сочинил «Кавказского пленника», «Руслана и Людмилу», «Бахчисарайский фонтан», «Бориса Годунова».

Василий Андреевич рисовал великого поэта для его близкого друга библиофила Сергея Соболевского. Вот как высказался об этом в журнале «Московский телеграф» издатель Николай Полевой: «Русский живописец Тропинин недавно окончил портрет Пушкина. Пушкин изображен en trois guarts (три четверти) в халате, сидящий возле столика. Сходство портрета с подлинником поразительно, хотя нам кажется, что художник не мог совершенно схватить быстроту взгляда и живого выражения лица поэта. Впрочем, физиогномия Пушкина столь определенная, выразительная, что всякий хороший живописец может схватить ее, вместе с тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет Пушкина мог дать о ней истинное понятие».

Сам же Соболевский в письме к редактору газеты «Русский» Михаилу Погодину в 1868 году поведал: «Портрет Александр Сергеевич заказал Тропинину для меня и подарил его на память в золоченой великолепной рамке.

Уезжая за границу, я оставил этот портрет одному приятелю (И.В. Киреевскому), имевшему собственный дом.

Приятель давал его крепостному, чьему-то маляру (не знаю имени маляра или имени его хозяина), для добывания копиями барышей (сей маляр жил до моего отъезда у Шевырева). По возвращении моем из-за границы (где я провел 5 лет) оказалось:

1. Что приятель дом продал, а портрет и библиотеку (далеко не всю) передал другому приятелю, который между тем завелся своим домом (Шевыреву).

2. Но тут очутилось, что в великолепной рамке был уже не подлинный портрет, а скверная копия с оного, которую я и бросил в окно.

О том, кто дал зевка — Киреевский или Шевырев, следы простыли.

Между тем подлинник нашелся у Оболенского, который купил его за 50 рублей у Бардина, известного плута и мошенника. Осталась у меня только очень уменьшенная копия, сделанная для меня Авдотьей Петровной Елагиною для того, чтобы иметь возможность носить оную с собой за границей».

Спор между владельцами длился долго, но так и не был разрешен. Впоследствии картину купила у наследника Оболенского Третьяковская галерея, а сегодня работа хранится во Всероссийском музее А.С. Пушкина.

На камерном портрете кисти Тропинина Александр Сергеевич изображен по пояс, в домашнем халате.

Полотно, созданное Орестом Кипренским, получилось иным. Автор с помощью ряда деталей обозначил высокое предназначение и модную атрибутику поэта той эпохи: наброшенный на плечо, отсылающий к кумиру поэтов-романтиков Джорджу Байрону клетчатый шотландский плед, небольшая статуя Музы с лирой на заднем плане. Данный портрет был написан по заказу Антона Дельвига, а Пушкин на произведение Кипренского отозвался стихотворным посвящением художнику:

Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, —

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит.

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид.

В дальнейшем профессору гравировального класса Императорской академии художеств Николаю Уткину Дельвиг заказал гравюру с портрета — для фронтисписа своего поэтического альманаха «Северные цветы». Эта репродукция получила огромную известность, многие, включая родственников Пушкина и его лицейских друзей, считали изображение очень точным. Иван Гончаров отметил: «С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь... Лучше всего, по-моему, передает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос — выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми кудрявыми волосами».

Особого внимания заслуживают изображения, созданные, как считается, незадолго до гибели поэта. Например — выполненное английским художником Томасом Райтом. Еще один яркий пример — портрет, написанный Петром Соколовым (его считают основателем русской акварельной живописи).

Трагическими свидетельствами гибели нашего национального гения стали карандашные рисунки Василия Жуковского и Федора Бруни, а также его посмертная маска. Отцу усопшего Василий Андреевич в письме рассказал: «Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти... Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также выражение поэтическое. Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем разливалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание... К счастию, я вспомнил вовремя, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно; черты его еще не успели измениться».

Наглядные свидетельства современников Пушкина впоследствии были дополнены картинами, рисунками, скульптурами, которые выполнили уже следующие поколения художников. Так складывалась пушкиниана, несущая образ великого поэта в будущее, в вечность.