«Жаль, кота в суд не пустят». Мама осужденной Жени Беркович Елена Эфрос девять лет поддерживает политзеков письмами — как и дочь, она не теряет самообладания и юмора
Петербурженка Елена Эфрос — правозащитница и журналистка. Еще девять лет назад она начала поддерживать узников совести и создала проект «Сказки для политзаключенных». А теперь в тюрьме сидит ее дочь Женя Беркович — в конце декабря апелляционный суд в Москве сократил ей срок на пять месяцев, до пяти лет и семи месяцев колонии.
«Бумага» поговорила с Еленой Эфрос о том, как все новые люди включаются в сообщество поддержки политзаключенных и как семья сейчас переживает лишение свободы Жени.
Про «Сказки для политзаключенных»
— Как появился проект «Сказки для политзаключенных»?
— Проекту недавно исполнилось девять лет. Он родился в декабре 2015 года на излете «Болотного дела»: хотя прошло три года с событий на Болотной площади, людей продолжали сажать. Помнится, в тот год посадили Ильдара Дадина.
Тогда уже было понятно, что репрессии сгущаются и что традиционный, уличный протест — пикеты и митинги — уже не работает. Мы думали, что мы еще можем делать в легальном поле, ведь нам самим в тюрьму не хотелось. Моя дочь, Маша Беркович, посоветовала мне создать проект, который будет помогать людям, которые уже оказались в беде. Она подкинула идею: придумать что-то вроде «Сказок в темноте».
Дело в том, что Маша работает специальным педагогом, помогает особым ребятам, у нее двое своих приемных детей. Для детей она проводит игру «Сказки в темноте»: они вместе строят в темной комнатке домик, сидят там при свечах и рассказывают друг другу сказки. Обычно такой домик строят в декабре, когда дни короткие, а ночи длинные.
Мне идея Маши понравилась. И мы решили, что мы можем отправлять политзаключенным не только сказки, но и какие-то интересные истории. Тогда мы создали группу в фейсбуке (ныне он уже вне закона) и назвали проект «Сказками для политзаключенных».
Сначала мы рассылали письма по адресам и именам из короткого по нынешним временам списка — в основном это были узники «Болотного дела» и еще несколько человек. Потом список начал расти в геометрической прогрессии, люди присылали нам адреса.
Политзаключенных появлялось всё больше. Коллеги из «Комитета 6 мая», которые помогали фигурантам «Болотного дела», составили нам первую таблицу в Excel, куда мы забивали имена, дни рождения, места заключения.
С тех пор каждый год появлялись новые резонансные дела: «Московское дело», дело «Сети», дело «Нового величия». Сейчас в нашем списке где-то две тысячи человек — и, вероятно, далеко не все преследуемые по политике люди были в него внесены.
— Правильно ли я понимаю, что вы отправляете политзекам далеко не только сказки и истории?
— Сейчас это совсем не сказки. Это скорее письма поддержки.
Когда мы начинаем переписываться с человеком, то спрашиваем его, о чем ему было бы интересно читать и что его на воле интересовало. Многие говорят: «Хотим новости читать». В таких случаях можно посылать какие-то сводки, но не все новости пропустит цензура. К тому же сейчас есть отдельные проекты, которые составляют новостные рассылки для политзаключенных так, чтобы текст письма пропустила цензура — без острых политических тем или с источниками из официальных российских СМИ. А то чего доброго, отправитель попадет под статью о «фейках» — надо быть осторожным.
Некоторым политзаключенным интересны новости науки и техники. У меня был пожилой ученый, которому я отправляла новости космической отрасли. Есть Юрий Дмитриев, которому интересно получать новости по его «мемориальской» теме. Есть простые люди, которые пишут, например: «Меня перевели в колонию в городе Ржев. Расскажите мне об этом городе». И я им посылаю справку об этом городе.
Поскольку я неплохо знаю, как смею надеяться, свой город, то многим в письмах я рассказываю о Петербурге — и людям нравится это читать.
Другие волонтеры рассказывают о прочитанных книгах, фильмах, своих зверюшках. Среди наших волонтеров есть экологи, которые очень хорошо рассказывают о природе.
— Кто вместе с вами начал отправлять письма политзаключенным в 2010-х?
— Первыми начали писать женщины, в основном не очень молодые. Видимо, это чувство милосердия особенно свойственно женщинам и девушкам. География у нас всегда была разной, письма отправляли люди из Петербурга, Москвы, Австралии, Европы, Америки.
Из старых волонтеров осталось несколько человек. Другие устали. Я не могу всё бросить и уйти, хотя сил тоже уже не осталось.
Сейчас я очень мало чего делаю. В основном пишу тем, с кем давно веду переписку, чтобы их не бросать. Новых подопечных не беру, ведь сейчас количество преследуемых по политическим мотивам — это уже какие-то астрономические цифры.
К счастью, теперь каждый день появляются новые люди, которые хотят писать политзаключенным. Если поискать в телеграме, то можно увидеть, что в чатах волонтеров по несколько тысяч человек.
— По вашим наблюдениям, ужесточилась ли внутренняя цензура в тюрьмах за эти девять лет?
— Цензура зависит от конкретного места: где-то смотрят сквозь пальцы, где-то не пропускают даже самые невинные вещи.
С [дочерью] Женей [Беркович, которую осудили за якобы оправдание терроризма в спектакле «Финист Ясный Сокол» о девушках, уезжающих из России в Сирию для брака с радикальными исламистами,] переписываюсь спокойно, а другие люди говорят, что письма не проходят. Почему? Неизвестно.
Про уголовное дело против дочери
— Как вы узнали о возбуждении уголовного дела против дочери — Евгении Беркович?
— Из первых рук. К нам пришли с обыском и предъявили протокол, где было написано, что это всё делается в рамках уголовного дела против Беркович.
Я сразу воскликнула: «Как может быть оправдание терроризма в спектакле, который официально шел несколько лет на сцене и получил “Золотую маску”?!» Но они [пришедшие с обыском силовики] сказали, что их это не касается.
— Я смотрела «Финиста» в записи — и в нем, на мой взгляд, не найти оправдания терроризма. Многие деятели культуры высказывались об абсурдности дела. С чем вы сами связывали преследование Жени?
— Сейчас много абсурдных дел, мало не абсурдных… Светлана Петрийчук написала пьесу, а Женя Беркович поставила спектакль-предупреждение об опасности терроризма. Но их осудили за пропаганду терроризма, что тут скажешь…
Много версий о том, почему именно на Женю и Свету обратили внимание силовики, высказывалось за эти полтора года: от того, что просто хотят сделать показательную порку и напугать всех деятелей культуры, до какой-то личной неприязни к нашим девочкам у кого-то очень могущественного (и тут можно только гадать, у кого и почему). Это может быть элементарная зависть. Или это желание расправиться с «Золотой маской» (после задержания Беркович и Петрийчук Союз театральных деятелей подготовил реформу главной национальной театральной премии «Золотая маска», из-за новых положений премия потеряла независимость — прим. «Бумаги»).
Я не знаю, что стало причиной. Но в этом деле явно кто-то был заинтересован, потому что нарушались элементарные процессуальные нормы («Дождь» со ссылкой на свои источники утверждал, что в возбуждении уголовного дела был заинтересован Никита Михалков, однако сам режиссер отвечал, что не знаком с творчеством Жени Беркович — прим. «Бумаги»). И все нарушения пропускались во время рассмотрения мимо ушей.
— В 2022 году, когда уехали многие деятели театра и культуры, Женя не думала уезжать?
— Женя уезжать не хотела. Она хотела работать здесь, на своей родине. Она говорила, что, если станет совсем опасно, то тогда подумает об отъезде. Но не успела.
Конечно, как всякий известный человек, она подвергалась нападкам в сети, в интернет-помойках ее костерили. Но на самом деле: кто же знает? Костерят всех. О том, что против нее и Светы заведено уголовное дело, они не знали. О том, что на них написали донос, может быть, они слышали, но сколько доносов писали на ее учителя Кирилла Серебренникова? Женя и Света недооценили опасность.
— Вы ездили к Жене на суды в Москву?
— Сперва дело рассматривали в открытом режиме, и я ездила на суды. Я была в том числе на том суде, где Женя произнесла свою замечательную речь в стихах. Когда дело закрыли, я не ездила.
Затем на одно из заседаний я приехала, потому что адвокаты пригласили меня выступить как свидетеля защиты и просто рассказать о семье. Я с удовольствием рассказала о нашей семье.
— Как вы отреагировали на приговор — шесть лет колонии?
— После приговора меня поддержали мои коллеги по «Сказкам», мои друзья. А вообще как можно отреагировать на такой приговор? Матерные слова повторять сейчас не стану.
— Вы за эти полтора года были на свиданиях с Женей?
— Свидания с Женей пока дают только мужу и детям — больше никому. Но она звонит мне по телефону.
Среди людей, которым ей можно звонить, — это бабушка, дети и я. Именно в таком порядке она и звонит.
— Почему в первую очередь бабушке?
— Бабушке 90 лет. Бабушка переживает, она пишет иногда бумажные письма, но с бумажной перепиской в СИЗО «Печатники» плохо, потому что это единственная женская тюрьма в Москве — заключенных женщин много, а цензор один.
Детям Женя звонит во вторую очередь, потому что они тоже не очень большие мастера письма писать.
Электронные письма проходят лучше — поэтому я в основном так с Женей поддерживаю связь.
— Как заключение дочери изменило вашу жизнь?
— Уголовное дело против Жени почти не изменило мою жизнь, поскольку я живу в Петербурге. Передачами занимаемся не мы, а московские друзья и ее муж. Если Женя попросит ей что-то заказать в интернет-магазине или оформить подписку на какое-нибудь издание, то я это, конечно, дистанционно делаю.
С Женей мы общались вживую и раньше довольно редко: она приезжала несколько раз в год в гости, иногда я ездила в Москву на ее спектакли. Сейчас мы общаемся через письма и изредка по телефону. Но мы, конечно, скучаем, что тут сказать.
Мне кажется, ее отчим, мой муж скучает даже больше меня, всегда говорит об этом. А я какой-то черствый человек, видимо… Я так к этому отношусь: «Да, такое у нас время».
— В каком состоянии Женя сейчас?
— Судя по звонкам и перепискам, сама Женя держится хорошо, бодро. Она морально готова к тому, чтобы скоро предстоит поездка, как она выразилась, в «пионерский лагерь». Но мне по этому поводу тревожно. Много знаний — много печали. Я за последние девять лет слышала разные истории, в том числе про зимний этап. Это, мягко говоря, очень тяжело — из-за холода и отсутствия элементарного комфорта. Тем более женщины посреди зимы… А везут по этапу иногда месяцами.
Мы будем надеяться, что привезут в колонию быстро. Но если кто-то из-за личной неприязни до сих пор кушать не может, то он может добиться того, чтобы ее отправили куда-нибудь к черту на куличики. Если они уже решили, что с нее достаточно, то это может быть где-то поближе — например, есть женская колония во Владимирской области, куда многих женщин-политзаключенных отправляют. В конце концов есть колонии под Петербургом и под Москвой.
Про семью Жени Беркович и приемных дочерей
— Как Женя увлеклась театром и литературой?
— У нас почти вся семья литературная. Отец Жени — Борис, он же Илья, Беркович, — живет в Израиле, он писатель и поэт. Ее бабушка, моя мама, Нина Катерли — писательница и правозащитница (она скончалась во время рассмотрения дела против внучки; после обращений знаменитостей Беркович привезли из Москвы в петербургский крематорий, чтобы проститься с бабушкой, но при этом сутки продержали в неотапливаемом автозаке без еды и теплых вещей — прим. «Бумаги»).
Прабабушка Жени, Елена Катерли, тоже была писательницей. Если бы это было другое время, то была бы прабабушка и правозащитницей, но она только помогала своим товарищам и коллегам, будучи вторым секретарем Ленинградской писательской организации. Сталинское время было не для публичной гражданской активности.
Талантливых людей у нас в семье много. Мой отец Эфрос Михаил Григорьевич, инженер и ученый, в молодости мечтал стать театральным режиссером. Но поскольку это был 1952 год, а в театральный институт еврею было не поступить, то папа пошел по технической стезе. Но любовь к театру у него осталось: в технологическом институте они занимались театральными постановками.
Когда Женя и ее сестра Маша в 11 лет решили поступить в театр юношеского творчества (ТЮТ) в Петербурге, мой папа помогал им готовиться. Потом Маша пошла по другой дорожке, по педагогической, а Женя осталась в театре — и она всегда благодарит своего дедушку Мишу за то, что он ее поддерживал в самом начале этого пути.
До ТЮТа их бабушка по отцу Галина Львовна — та, которой Женя сейчас звонит из тюрьмы, — постоянно с ними ходила по театрам.
— Как приемные дети Жени переживают разлуку с ней?
— Мне из Питера трудно судить о том, как дети переживают разлуку с Женей. Но судя по тому, что говорят эксперты, врачи и психологи, на здоровье детей всё происходящее отразилось плохо, особенно на здоровье младшей — Киры. У нее обострились астма и другие хронические заболевания.
Сами посудите: дети попали к Жене уже подростками, до этого у них была ужасно тяжелая жизнь, их мотало по приемным семьям с плохими людьми и по детским домам, где над детьми издевались. И вот, наконец, как Женя написала в своей речи: «дом, безопасность, мама», — но маму забирают. Я боюсь, первая мысль у них была, что они опять одни.
Но мама их не оставляет: она им звонит, пишет, передает приветы, рисунки. Мама для дочерей книжку «Питомцы» написала. Они знают, что эта книга посвящена им. И надеюсь, они не чувствуют себя брошенными.
Девочки сейчас с отцом. Хоть они совершеннолетние, по идее они должны справляться сами, но из-за особенностей развития они не могут.
С Кирой я общаюсь, иногда она звонит или пишет. Аня более замкнутый человек.
Про надежду на новый обмен заключенными
— В конце декабря была апелляция на приговор Жени Беркович и Светланы Петрийчук. Им лишь незначительно сократили срок. Вы ездили на апелляцию?
— Я не поехала, потому что дело рассматривают в закрытом режиме. Я подавала заявку на допуск меня в зал как ближайшую родственницу, но допустили только участников процесса: адвокатов, прокуроров, судей. Все остальные сидели в предбаннике на КПП и смотрели трансляцию. Главный смысл в том, чтобы Женя видела, что к ним пришли люди, но им по видеосвязи из СИЗО слушателей не было видно — показывают только зал. С тем же успехом я смотрю трансляцию из дома.
В Питере есть Третий кассационный суд — он теперь находится в Воронцовском дворце, где раньше было Суворовское училище. Если вдруг решат проводить кассационный суд там, то мы явимся всей семьей. Жаль только, кота не пустят.
Но в кассационный суд я слабо верю. Может, во время него тоже скинут всего пару месяцев.
У меня есть надежда, которую я говорю очень осторожно, потому что она ничем не подтверждается: если вдруг будет обмен заключенными, то тогда, может быть, Женю включат в список.
— Когда в августе 2024-го был обмен политзаключенных, многие рассчитывали увидеть в списках Женю и Светлану. У вас была тогда надежда?
— Когда был обмен политзаключенными, приговор еще не вступил в силу. У самой Жени, как я понимаю, особых иллюзий не было. Она написала в одном из писем: «В очередь, сукины дети, в очередь». Она понимала, что они со Светой в этой очереди далеко не первые.
Я не успела начать надеяться, потому что всё произошло молниеносно. Но мне было жаль. К счастью для всех, Саша Скочиленко, Лилия Чанышева, Ксения Фадеева вышли на волю, но мне бы хотелось, чтобы в следующий раз это были Женя и Света.
— Считается, что западному сообществу тяжело решиться на обмен политзаключенных с «террористическими» статьями. У вас нет таких опасений?
— У Жени и Светы, конечно, статья 205, но не сам терроризм, а всё-таки слова. Надеюсь, с той стороны люди понимают, что Беркович и Петрийчук — не террористки, а наоборот. Тут вопрос здравого смысла.
Другое дело — будет ли еще один такой обмен вообще. Может быть, он случится только через пять лет, когда Женя и Света и так будут на свободе.
— На вероятную амнистию к 80-летию победы вы не рассчитываете?
— Не будет никакой амнистии. Девять лет я переписываюсь с политзаключенными. Каждый год мне люди обязательно пишут — как правило, это не продвинутые правозащитники, а люди попроще — о том, что они слышали о подготовке к амнистии. Я им отвечаю: «Ребята, спокойно, сидите на попе ровно. Никакой амнистии не будет. Если и будет, то освободят не людей с политическим статьями».
— Как вы сами держитесь?
— Сейчас вся жизнь — сплошной стресс. Но не дождутся, я буду в порядке.