Марк Иванихин : он играл на «Сталинском органе»
Он участвовал в обороне Москвы, битве за Сталинград, боях на Курской дуге, освобождал Европу и штурмовал Берлин. Этот долгий путь Марк Иванихин прошел, командуя батареей «Катюш».
В июне 41-го Марк Иванихин только окончил десятый класс московской 424-й школы. И вот война. День ее начала фронтовик помнит до мелочей.
М.И.: 22 июня я ездил за билетами в Большой театр. Мы с моей одноклассницей Людмилой должны были пойти на «Женитьбу Фигаро». Я ехал в трамвае обратно, когда на остановке из репродуктора сообщили о начале войны. Мой отец — кадровый военный, полковник Павел Филиппович Иванихин — преподавал в 1-м Московском минометно-артиллерийском училище. Минут через 40–50 после сообщения об объявлении войны за ним подъехала машина. Он поехал в училище, и я — следом за ним. Меня только приняли туда курсантом.
В один день его жизнь круто поменялась. Днем — учеба в военном училище, а по ночам — дежурство на крышах Москвы. — Тушили зажигалки во время налетов, — поясняет он.
В октябре 41-го на базе первого курсантского дивизиона сформировали боевой дивизион гвардейских минометных частей, вооружили установками М-13, которые впоследствии стали называть «Катюшами», и отправили на оборону Москвы, под Волоколамск.
М.И.: Там первое боевое крещение мое было. Мы откопали орудийные окопы, дали несколько залпов. Вдруг над нашей огневой позицией летит немецкий самолет. У меня опыта еще мало было — надо было укрыться быстро, а я как стоял, так и стою. Он пролетает, истребитель — бах оттуда пулеметной очередью. У меня у правого виска проходит пуля. Совершенно близко, даже обожгла немножко. Только тогда я бросился в окоп. Мне повезло, все обошлось, да и самолет на цель больше не заходил. Но я понял, что когда летят самолеты немецкие и начинают бомбить, надо укрываться.
Все это дается с опытом: в войну или человек погибает, или набирается опыта.
Через месяц артиллеристов внезапно отозвали с боевых порядков.
М.И.: Дивизион мы передали морякам. Оттуда пешком шли до училища. Пришли уже ночью, дали нам немножко отдохнуть, покормили. А с утра 1 ноября началась строевая подготовка. Мы удивились — были на фронте, а тут строевая. Отрабатывали и строй, и шаг. По 20 человек в шеренге. С 1 по 6 ноября усиленно готовились, а 6-го нам дали новые шинели, новые сапоги, каски, гранатные сумки, саперные лопаты. Даже тогда мы еще не догадывались, что будем участвовать в параде.
Об этом начальник училища полковник Юрий Бажанов сообщил курсантам на следующий день, 7 ноября. Их подняли в 5 утра, приказали надеть новое обмундирование и повели на Красную площадь.
М.И.: Нам сказали, что если во время парада будет бомбежка или обстрел, никто не имеет права покидать своего места в строю. Но, к счастью, в тот день шел мелкий снег, и это полностью прикрывало от авиации — в такую погоду авиация не летала.
В тот день с речью выступил Сталин. Он сказал, что война продлится полгодика-годик. Но как мы не были молоды, мы так себе прикинули — сколько мы уже отдали в этой войне, и решили, что придется, конечно, дольше воевать.
Во время парада я хорошо видел Сталина, я в правом фланге был. Он стоял в солдатской шинели, застегнутой до ворота и в шапке-ушанке, подвязанной под подбородком, в рукавицах. Потом в кинохронике его показывали в расстегнутой шинели и маршальской фуражке — глупости! Было холодно: -6 или -8.
После парада курсантов, к их удивлению, на фронт не отправили. Была потребность в командирах, и подающие надежды артиллеристы поехали доучиваться в Миасс: туда перебазировалось военное училище. А в марте 1942 года 450 курсантов училища получили звания младших лейтенантов и отправились на фронт.
М.И.: Я был назначен в 79-й Гвардейский минометный полк «Катюш». Были 130 мм «Катюши» — М-13, М-8 — 80 мм Катюши, и 310 мм — громадные такие, с большими головами. Когда в 41 году появились эти установки, была популярна песня о Катюше. «Выходила на берег Катюша…» И как-то получилось, что «Катюшами» стали звать эти установки. Но, несмотря на романтичное название, это было очень сильное оружие. Залп батареи — 64 снаряда.
Представляете, сразу 64 снаряда обрушивалось на противника. Причем все это на площадку 400×400 метров. И, конечно, немцам было горько после этого.
Кстати, у немцев были шестиствольные минометы — мы их «Ванюшами» прозвали.
— «Катюши», насколько мне известно, оружие секретное. Были ли какие-то инструкции, чтобы в случае форс-мажора установки не достались врагу?
М.И.: Боевые машины имели гриф «Совершенно секретно». За оставление ее врагу командиру батареи — расстрел или штрафбат. Поэтому необходимо было установки взрывать. На каждой «Катюше» стоял ящик — 25 килограммов тола.
В одном из брикетов просверливалась дырка, туда, при необходимости, надо было вставить взрыватель с бикфордовым шнуром и поджечь. У командира орудия в специальном кармашке находился запал — взрыватель, бикфордов шнур и спички.
Мне пришлось только один раз взрывать «Катюшу». Это было под Станиславом. Две из трех машин у меня были повреждены: отбито переднее колесо, направляющие покорежены. Рядом сосновый лес. Приказал к подбитым машинам привязать обструганные ели вместо колес, и за одной машиной я их волок несколько километров, как на лыжах, от переднего края. Вижу, не могу тащить больше. Немцы на хвосте, а мы еле плетемся. Решил их подорвать. Стащили одну, вторую «Катюшу» с дороги в овраг. Приказал все снять на ту машину, которая на ходу полностью: запасные колеса, аккумуляторы, ящик с противогазами. Приказал проверить шашки с толом, взрыватели. Потом командир отделения разведки составил акт о подрыве, написал список всех, кто присутствовал.
Потом поджег одну машину, поджег вторую. Все укрылись. Раздался один взрыв, второй. Приказал подвести всех, посмотреть, что осталось от машин. После этого все расписались в акте.
Расписались, облепили эту оставшуюся «Катюшу» одну, и поехали в тыл. В Снятине располагался наш штаб. Мы переформировались, и мне дали новые четыре боевые машины на шасси «Студебеккера».
На «Катюшах» Марк Иванихин прошел долгий путь до Берлина. Участвовал в Сталинградской, Орловско-Курской и Львовско-Сандомирской операциях, воевал в Польше и Германии. Но самые страшные и жестокие бои, как признался фронтовик, проходили на Курской дуге.
М.И.: Немец бросал на нас огромное количество танков, авиация ходила большими группами, по 50 самолетов, чуть ли не по головам.
Нас давили, расстреливали. Постоянные бомбежки. А я только принял тогда батарею. Командовать было не очень просто.
Я должен был подавать пример. Не дай Бог командир струсит, тогда и солдаты побегут. Когда на тебя идут танки — это же очень страшно, а надо еще и своевременно дать залп — боевую задачу выполнить.
— Как же удавалось преодолеть этот страх?
М.И.: На мне висела батарея, более 60 солдат и сержантов, четыре боевых машины, четыре ЗИСа для подвоза боеприпасов, газик для взвода управления, мой газик. Я больше думал о том, как сберечь все это и выполнить боевую задачу. Не дай бог не дать залп своевременно, поэтому для страха просто не оставалось времени. Надо было думать, чтобы подольше оставались установки, подольше продержались люди. А это же война, это же черт знает что такое.
Сказать, что я очень верующий был — может, это и неправда, я не ставил свечки.
Я воевал, и воевал по-хорошему. Так, чтобы мне не было стыдно перед Господом. Ни за своих солдат, ни за себя.
Наступление на Берлин батарея старшего лейтенанта Иванихина начала с Зееловских высот в середине апреля 1945-го. Это был последний серьезный рубеж на подступах к вражеской столице. И немецкие части сопротивлялись из последних сил. До Берлина оставалось около 80 километров.
Войдя в город, батарея Иванихина стреляла по Силезскому вокзалу в Берлине и имперской канцелярии, а 25 апреля — и по Рейхстагу. «Катюшу» тогда выгоняли на прямую наводку. Чтобы понизить направляющие, использовали железнодорожные шпалы, которые возили с собой. Бросали их на землю, «Студебеккер» наезжал на них задними колесами, и направляющие становились горизонтально.
М.И.: 30 апреля закончились бои, и 1-го мая мы с Сашей Оземшиным — командиром батареи второго дивизиона — на трофейной машине поехали к Рейхстагу. Внутри уже никого не было.
Я подошел к колонне, подставил ящики, — она вся была исписана внизу — встал на них и выцарапал: «Я к вам пришел из Москвы, чтобы вы к нам с войной не приходили. Старший лейтенант Марк Иванихин».
Потом поехали к своим. Мы стояли в большом доме одного состоятельного немца. Внизу был зал с огромными столами, стояла серебряная и хрустальная посуда. Я приказал старшине в этом зале накрыть столы для батареи. У нас было забито несколько коров — все это приготовили. Вина хозяйские — графиня сама выставила. 1 мая все мы собрались за этим столом. Так мы отметили окончание боев, и то, что мы дошли до Берлина. У меня было несколько человек играющих на баяне. Баяны были трофейные, и старшина очень хорошо играл. Мы танцевали, немки, которые нам готовили, тоже танцевали.
— С каким чувством вы восприняли новость об окончании войны?
М.И.: Как будто гора с плеч. Тяжелая, тяжкая.
Что значит Победа — это ведь значит, что больше не будут убивать, что я остался жив, что мои батарейцы остались живы.
Большое счастье пройти такой путь и остаться живым.
У нас в классе было 14 парней, из 14 парней в живых остался я один. В январе 41 года — еще мир был — наша классная руководительница повезла нас в Загорск — нынешний Сергиев Посад. Мы походили по церквям, потом нас подвели к открытой раке с мощами Сергия Радонежского. Я был единственным, кто подошел к мощам. И один я остался в живых. Совпадение или нет, но после этого у меня всегда в душе был Сергий Радонежский.
В мае 1946 года капитан Иванихин впервые после окончания войны приехал в Москву. В этот же день он женился на своей однокласснице Людмиле — той самой, с которой 22 июня 41-го собирался пойти в Большой театр. Кстати, именно она встречала меня в дверях, когда я пришла к ним на интервью.
