Три жизни «подводника № 1» Михаила Китицына. К столетию Русского исхода

РI: В ноябре 2020 года исполняется 100 лет с момента эвакуации белой врангелевской армии, которую сами участники назвали «Русским исходом». На чужбину уехали около 145 тысяч людей из Севастополя и Крыма – как войска, так и гражданские лица. Этим трагическим событием закончилась гражданская война на большей части территории России – с этого момента власть большевиков не распространялась только на Дальний Восток.

К столетию этих событий в Крыму состоится конференция «Человек, общество и власть в годы «Русской Смуты» 1917 – 20-х годов. Память, осмысление, примирение». Руководство нашего проекта принимает участие в этой конференции, и накануне ее открытия мы ре-публикуем с севастопольского сайта «Форпост» статью Любови Ульяновой об одном из участников Врангелевской эвакуации.

***

В ноябре 2020 года исполняется 100 лет с момента Русского исхода – эвакуации из Крыма последнего белого правительства на территории европейской России, которое возглавлял Петр Врангель. С ним в эвакуацию, в неизвестность ушло около 145 тысяч – как воевавших на стороне белых и членов их семей, так и гражданских лиц.

История гражданской войны лучше всего видна через жизни конкретных людей, причем при пристальном взгляде внешне-похожие биографии оказываются подчас противоположными. Я уже писала о братьях Евгении и Михаиле Беренсах, двух морских офицерах, которые выбрали разные стороны в том трагическом противостоянии.

В этой статье речь пойдет о Михаиле Китицыне – знаменитом «подводнике № 1» Черноморского флота Российской империи в годы Первой мировой войны. В январе 1920 года он вместе с Михаилом Беренсом организовывал эвакуацию белых из Владивостока, в ноябре 1920 года они оба принимали участие во врангелевской эвакуации из Севастополя и Крыма и налаживали жизнь Русской эскадры в Бизерте (французская колония Тунис), оказавшейся последней стоянкой для остатков Черноморского флота.

Однако если Михаил Беренс свою деятельность в стане белых воспринимал, скорее, с какой-то апатией и ощущением безысходности, как выполнение офицерского долга и просто в силу человеческой порядочности, то история Михаила Китицына – это история о свободе выбора в даже самых неблагоприятных обстоятельствах, о кипящей энергии, созидающей вопреки катастрофическим внешним условиям и вовлекающей в это созидание окружающих. Это история о том, как человек своей волей и своими решениями строит свою судьбу и судьбу зависимых от него людей, оставаясь при этом верным принципам долга и чести.

В биографии Михаила Китицына как будто сплелось целых три отдельных жизни.

В своей первой жизни он был успешным боевым офицером-подводником.

Во второй жизни – создателем своего дела, практически полу-семейного предприятия, охватившего почти полмира (Петроград, Владивосток, Гонконг, Сингапур, Андамандские острова, Порт-Саид, Дубровники, Севастополь, Бизерта); это дело в силу его уникальности сложно описать в двух словах, речь идет о том, как в условиях гражданской войны и развала учебных учреждений Китицын создал вокруг себя интеллектуально-образовательное пространство для гардемаринов и, зарабатывая вместе с ними, смог дать им путевку во взрослую жизнь.

И в третьей жизни Китицын стал инженером, отказавшимся от всех должностей, ушедшим в эмиграции в комфортное частное пространство, женившимся и обзаведшимся домом, при этом поддерживающим своим авторитетом и связями «птенцов» его «гнезда», гардемаринов, раскиданных в 1920 – 1930-е годы по всему свету.

И если с точки зрения российской истории фигура Китицына важна, в первую очередь, как «подводника № 1» отечественного флота, именно в таком качестве о нем с восхищением пишут историки, то из чисто человеческой перспективы он остался в памяти, в первую очередь, тех людей, с кем он был связан в своей третьей жизни. И эти люди не только оставили о нем теплые и светлые воспоминания как о моральном авторитете, наставнике, духовном лидере, но и сохранили в себе и после его смерти, а может быть – и передали своим детям и внукам, живущим ныне в США – то понимание флотской, морской идеи и русского патриотизма, которое было присуще Китицыну.

***

Ключевая загадка, связанная с фигурой Михаила Китицына и не объясненная до сих пор в литературе – это коренной перелом в его жизни, произошедший в 1917 году. Именно в этом, революционном, году Китицын из одного из самых результативных подводников российского императорского флота превратился в учителя – руководителя учебной практики гардемаринов. Карьерные изменения сопровождались физическими перемещениями – из Севастополя Китицын уехал в Петроград, а оттуда – во Владивосток, где должна была проходить практика.

На первый взгляд, сложно найти внутренние причины для такого карьерного кульбита. Китицын был сверх-успешен как командир «Тюленя» — новейшей подводной лодки типа «Морж».

За один 1916 год он одержал 36 побед в боях с противником, на свой страх и риск провел сложнейшую разведывательную операцию в Варненской бухте, а его бой с пароходом «Родосто», как пишет историк И.В. Алексеев, «был первый в истории и не повторенный ни в русском, ни в советском Военно-морском флоте случай, когда подводная лодка не только вышла победителем в артиллерийском бою с более сильным противником, но и захватила его»[1]. К концу 1916 года Китицын был досрочно произведен в чин капитана 2-го ранга, перед ним открывались блестящие карьерные перспективы.

Можно предположить: то, что эти перспективы не были реализованы, является следствием Февральской революции или, если не ее самой, то следствием обще-политических изменений, сказавшихся естественным образом и на флотской атмосфере, от чего Китицын попытался, по сути, убежать, спрятаться. Именно такое объяснение предлагается в статье Никиты Кузнецова «Подводник № 1» — автор полагает, что Китицын принял решение уйти с Черноморского флота практически сразу же после свержения монархии и уже летом оказался на должности руководителя практики Отдельных гардемаринских курсов, находившихся в Петрограде[2].

Однако в энциклопедической статье А.М. Пожарского приводятся данные, что Китицын командовал подводной лодкой по июнь 1917 года, приказ о назначении на новую должность датируется началом сентября, а отъезд во Владивосток произошел в октябре[3]. В статье И.В. Алексеева и вовсе утверждается, что «Тюлень» под командованием Китицына совершал боевые выходы в Черном море даже в октябре 1917 года.

В итоге на данный момент точно не установлено, когда же Китицын решился на резкие изменения в своей жизни. Неизвестна и его мотивация. Все сходятся только на том, что в ноябре 1917 года Китицын вышел в учебное плавание с гардемаринами, еще не зная о захвате власти большевиками.

Историк военно-морского флота, профессор Института истории Санкт-Петербургского государственного университета Кирилл Назаренко в разговоре с автором этим строк предположил, что Китицыну было элементарно невыгодно оставаться командиром подводной лодки: к 1917 году он уже получил все возможные боевые награды и мог претендовать на занятие командующих постов (скажем, начальник Бригады подводных лодок), но по факту его не могли назначить на такого рода должности – уж слишком быстрым оказался его рост в званиях.

Такая версия выглядит вполне логичной, однако и она объясняет изменения в биографии командира «Тюленя» в 1917 году лишь частично – остается неясным, почему Китицын оказывается не кем-нибудь, а именно руководителем учебной практики гардемаринов во Владивостоке.

Приоткрывают завесу тайны воспоминания самого Китицына, записанные его учениками и опубликованные после его смерти в 1960 году, но изложенная в них мотивация выглядит не слишком убедительной, искаженной – что часто бывает с воспоминаниями, тем более записанными другими людьми, к тому же спустя более 40 лет после описываемых событий.

Так или иначе из этих воспоминаний следует, что когда в июне 1917 года «Тюлень» пошел в первый после ремонта поход, то его командиру не понравилась атмосфера в команде, он стал обдумывать, куда бы ему уйти, а тут в Севастополь приехал контр-адмирал Сергей Фролов в поисках кандидатов для занятия вакантных должностей на Отдельных гардемаринских курсах в Петрограде. И Китицын попросился к нему.

Итак, создается впечатление, что резкий прыжок из первой жизни во вторую был совершен Китицыным вследствие революционной обстановки и практически случайно. Рискну предположить, что это было не совсем так. В собранных учениками Китицына воспоминаниях о нем фигурирует история, как в начале января 1917 года, то есть почти за два месяца до Февральской революции, когда «Тюлень» встал на ремонт, Китицын обратился к начальству с просьбой вместо отпуска отправить его в штаб флота в Петроград. В воспоминаниях умалчивается, зачем Китицыну это было нужно, однако складывается впечатление, что он искал себе новую сферу деятельности, и связано это было не с внешними обстоятельствами, какими бы они ни были – революционное обрушение или карьерный тупик, а с его собственными интересами.

Вряд ли Китицын искал штабную должность – его биография в целом оставляет впечатление человека, чуждающегося бюрократической волокиты, склонного к интеллектуальным занятиям, свободолюбивого и творческого, каким бы парадоксальным не казалось это утверждение применительно к флоту как организации, которая ориентирована на жесткую дисциплину.

Скорее всего, резкие изменения в жизни Китицына были связаны с его собственным характером, требовавшем постоянной пищи для ума, движения, перемещения, познания нового, без ограничения себя какими-то внешними рамками.

***

О чрезвычайной подвижности Китицына свидетельствуют биографические справки о нем. Так, после окончания Морского корпуса в 1906 году он попал в отряд, собиравшийся из Либавы в поход для приемки чилийских и аргентинских крейсеров, но поход не состоялся, и Китицын тут же поехал в Хабаровск с эшелоном матросов, на Амурскую речную флотилию, затем – во Владивосток, откуда отправился в Сайгон (ныне – вьетнамский город Хошимин), где был назначен на крейсер «Олег», шедший в Балтийское море.

В конце 1906 года Китицын – в Штутгарте в царской охране, в 1907 – на миноносцах, в 1908-м – в походе в Северный Ледовитый океан по охране рыбных промыслов[4]. Вернувшись через год, он поступает в Петербурге в офицерские подводные классы, а после их окончания отправляется на Черноморский флот, в Севастополь.

Там он вначале – помощник капитана подводной лодки «Судак», затем – ее капитан, но не прошло и года, как Китицын просит перевести его на канонерскую лодку для заграничного плавания, чтобы подготовиться к экзаменам в Николаевскую академию Генерального штаба. Через год он поступает в академию, однако начинается Первая мировая война и Китицына отправляют в Севастополь в распоряжение командующего Черноморским флотом, где он участвует в организации отряда минных заградителей. Но спустя 3 месяца после начала войны будущий знаменитый подводник, недовольный спокойствием на Черном море (Османская империя никак не вступала в войну), отправляется с ротой Черноморского экипажа в крепость Ивангород для участия в боях на сухопутном фронте.

Позднее, в эмиграции, несмотря на заметно более солидный возраст, Китицын также перемещался с места на место, хотя и не столь стремительно, как в более молодые годы, переехав всего несколько раз: Нью-Йорк, Колумбия, снова Нью-Йорк, Вирджиния (в годы Второй мировой войны Китицын служил там на военно-морской базе), Вашингтон и, наконец, Флорида.

Сам Китицын вспоминал: «Во все время моей службы, да и в дальнейшей жизни, у меня всегда были планы на перемены. Долго я не мог спокойно сидеть на одном месте и всегда стремился куда-нибудь вперед».

Причем эта стремительность сочеталась с постоянным интеллектуальным ростом.

Не случайно в промежутке между окончанием Морского корпуса в 1905 году и началом Первой мировой войны он дважды учился (подводный класс, Николаевская академия Генерального штаба), при том что самая первая его попытка продолжить образование после Морского корпуса – попасть в артиллерийские классы – оказалась неудачной.

Из книги историка, руководителя Центра военной истории Института российской истории РАН Дениса Козлова о действиях Черноморского флота по нарушению коммуникаций противника в годы Первой мировой войны складывается впечатление о Китицыне как о смелом аналитике. В своей боевой деятельности Китицын постоянно пробовал новое – он «стремился к разнообразию способов действий и тактических приемов, отказу от шаблонных решений, частой смене позиций для введения в заблуждение противолодочных сил противника»[5].

Также Китицыну было присуще стремление идти на риск. Описывая самый известный выигранный им бой – с пароходом «Родосто», историк И.В. Алексеев пишет: «Китицын шел на риск, любой снаряд или крупный осколок, попади он в Тюлень, грозил ему гибелью. Лодки типа «Морж» не были разделены водонепроницаемыми переборками на отсеки, а на палубе надстройки находились заряженные торпедные аппараты Джевецкого. Но риск вкупе с хладнокровным расчетом привел командира и экипаж «Тюленя» к одной из самых замечательных побед в истории подводного плавания».

Соратники Китицына в годы гражданской войны также оставили воспоминания о его умении рисковать в критических ситуациях, сохраняя при этом спокойное расположение духа: когда десант под его руководством в апреле 1919 года попал под обстрел красных партизан, «все принуждены были спрятаться на дно только что спущенных шлюпок, и единичные попытки из них выскочить и выйти по трапу наверх на палубу «Магнита» встречались градом пуль красных, обстреливавших корабль с сопок. Капитан 1 ранга М.А. Китицын один ходил по открытому спардеку. По временам он осведомлялся у лежащих в шлюпках: «Вас еще обстреливают?»». В ходе этой операции у Китицына была прострелена рука.

Представляется, что именно бурлящая, кипучая натура Китицына и предопределила его совсем неочевидный карьерный шаг в 1917 году.

***

«Вторая жизнь» Михаила Китицына охватывает период с осени 1917 года, когда он был назначен руководителем учебной практики 3-й роты Отдельных гардемаринских курсов и уехал с ней для прохождения этой практики из Петрограда во Владивосток, по лето 1922 года, когда уже в белой эмиграции, в Бизерте состоялся выпуск последних «владивостокских» гардемарин.

Это действительно потрясающая история о том, как человек из ответственного за учебную практику благодаря собственной смекалке и предприимчивости, готовности ждать, рисковать и брать на себя ответственность вырос в организатора своего дела, вопреки катастрофическим внешним обстоятельствам, когда вокруг рушился один режим за другим – Временного правительства, большевиков, Александра Колчака, Петра Врангеля.

Конечно, вряд ли сам Китицын осенью 1917 года предполагал, что вместо стандартной образовательной практики ему придется заниматься организацией собственного предприятия (рыболовецкого хозяйства) и собственного учебного заведения (Морское училище во Владивостоке), а потом вести за собой через полсвета в неизвестность 250 юных моряков, зависимых только от него, искать средства для их пропитания и параллельно с этим их учить.

Первые действия Китицына после получения известия о захвате власти большевиками в конце 1917 года говорят, скорее, о его осторожной и выжидательной позиции и в то же время готовности дать выбор всем, кто его окружает – как соратникам-офицерам по образовательной деятельности, так и учащимся гардемаринам.

На кораблях, находившихся в это время в районе Нагасаки, назревал бунт сторонников новой власти, и здесь впервые проявились организаторские способности Китицына. Вначале он с небольшой группой гардемарин ограничил доступ к корабельным орудиям, а после этого предложил всем несогласным с продолжением обучения и желающим срочно вернуться во Владивосток так и сделать – сойти на берег и своим ходом возвращаться обратно. В итоге с учебных судов ушли 4 офицера, все матросы и около 20 (по другим данным – 40) гардемаринов, зато оставшиеся были готовы подчиняться требованиям своего руководителя вопреки свободолюбивому настрою эпохи.

Что произошло дальше – по имеющимся источникам понять трудно. По каким-то причинам Китицын самоустраняется от командования отрядом, оставив за собой командование одной ротой, отдав общее руководство своему заместителю старшему лейтенанту М. Афанасьеву, а вскоре и вовсе списавшись на берег. В Сайгоне были организованы классные занятия в казармах для 100 гардемарин, другие ушли к белым, однако кто организовал эти занятия – не ясно, т.к. в воспоминаниях участников событий фигурирует лишь история об использовании учебных судов и учащихся Афанасьевым для перевозки грузов и зарабатывании таким образом себе на жизнь.

Так или иначе, когда стало известно об установлении власти Колчака в Сибири Китицын, а вместе с ним – и гардемарины – возвращаются во Владивосток. Здесь Китицын собирает вокруг себя большую часть разбежавшихся гардемарин и создает Морское училище, которое просуществовало чуть больше года. За это время Китицын успел провести два набора в училище, организовать учебный процесс, подвести под него материальную базу, включая положенную по программе 64-дневную морскую практику на судах, и даже создать свое рыболовецкое хозяйство[6] – видимо, для самообеспечения училища.

Однако квинтэссенция событий периода гражданской войны и в жизни Китицына, и в жизни его гардемарин – это история их перехода из Владивостока в Севастополь практически через полмира после падения режима Колчака.

Эта история началась в январе 1920 года, с эвакуации с Дальнего Востока частей, верных уже арестованному большевиками Колчаку, и закончилась, по большому счету, спустя год, в январе 1921 года с прибытием врангелевской Русской эскадры (а в ее составе был и Китицын с его гардемаринами) из Севастополя в Бизерту.

Эвакуация из Владивостока была не слишком многочисленной – не считая гардемаринов, ушедших в полном составе (250 человек), всего 500 человек офицеров и гражданских лиц на двух кораблях – и уж точно несопоставимой с Врангелевской эвакуацией из Крыма. Тем не менее в 1922 году, уже в Бизерте, Китицын назовет события января 1920 года «владивостокским исходом».

Можно предположить, что желающих уйти было больше, однако выйти в море смогли только два судна – «Якут» и «Орел». Все остальные корабли были частично подорваны неизвестными накануне выхода.

После схода людей на берег в Цуруге (среди сошедших на берег был и командовавший владивостокской эвакуацией, в будущем – последний руководитель Русской эскадры в Бизерте уже упоминавшийся Михаил Беренс) Китицын на имеющихся двух судах с 250 гардемаринами и 40 офицерами отправляется в Севастополь. Переход растянулся почти на 8 месяцев, в течение которых у гардемарин не только продолжалось обучение, включая практику (высадка десанта у Андамандских островов), но и был произведен выпуск старшей роты, которая в дальнейшем гордо именовала себя «китицынским выпуском».

В этом плавании проявились предпринимательские способности бывшего лучшего подводника Черноморского флота – он, интеллектуал, офицер, привыкший командовать, на протяжении всего пути искал и находил фрахт в различных портах мира.

Один из «китицынских» гардемаринов М.А. Юнаков так вспоминал об этом: «В каждом порту Михаил Александрович проводил целые дни на берегу, обходя торговые компании и предлагая свои услуги. Мы видели, как ему было тяжело, и иногда он возвращался с берега мрачнее тучи. Конечно, коммерсанты пользовались нашим трудным положением, и если давали нам фрахт, то по самым невыгодным ставкам».

Несмотря на пессимизм этих слов, можно предположить, что у Китицына неплохо получалось зарабатывать на фрахте, обеспечивая всех тех, кто связал себя с ним на том жизненном этапе. Во всяком случае, выпускники старшей роты, сдававшие экзамен во время стоянки в Сингапуре, получили не только отпуск, но и отпускные деньги.

Об успешности такого необычного дела-предприятия Китицына говорит и тот факт, что по приходу в августе 1920 года в Дубровники – югославский порт, где нужно было сдать «Орел» его владельцу, судоходной компании Добровольческий флот, судно было «в отличном состоянии», а гардемарины, отправившиеся с Китицыным из Дубровников в Севастополь на втором судне «Якут» по прибытии с удивлением отметили, насколько грязными и неопрятными оказались стоявшие в севастопольской бухте корабли Черноморского флота в сравнении с их отдраенным, свежевыкрашенным, с новым развевающимся флагом «Якутом».

В Дубровниках Китицын снова дал своим подопечным право выбора – он собирался идти в Севастополь, к генералу Врангелю, но никого из них не принуждал к такому же шагу.

Обычно пишут, что «большая часть гардемаринов отказалась», в действительности, судя по приводимым цифрам тех, кто пошел за Китицыным дальше – опять в неизвестность, было почти столько же, сколько и оставшихся в Югославии: 49 гардемаринов первой роты, 47 – второй, и 15 – третьей[7], т.е. около 120 человек из 250.

В Севастополь Китицын с гардемаринами прибыл 27 октября, а уже на следующий день – 28 октября (10 ноября по новому стилю) – была объявлена эвакуация. «Якут» даже не успел разгрузиться, но попал в состав Русской эскадры, став таким образом участником и Русского исхода, конечной точкой которого оказался маленький порт Бизерта во французской колонии Тунис.

***

По идее, с точки зрения истории русской эмиграции, те полтора года, которые провел Китицын в Бизерте, можно рассматривать как начало нового этапа его жизни. Однако с точки зрения логики жизни самого Китицына то, чем он занимался в Бизерте, было лишь завершением дела, начатого им в 1917 году.

И как только он это дело завершил, создав нужные условия для развития и самореализации его воспитанников, он решительно ушел в новую, уже третью для него, жизнь. В ту жизнь, в которой он будет жить не для какого-то дела, а, скорее, для самого себя.

В Бизерту в составе Русской эскадры пришел не только Китицын с его гардемаринами, но и эвакуированный из Севастополя Морской корпус, созданный там белыми в годы гражданской войны – со своими гардемаринами, преподавателями, библиотекой и даже типографией. Директором Морского корпуса в Бизерте стал руководитель севастопольского Морского корпуса – вице-адмирал Александр Герасимов, а Китицын был назначен его помощником, начальником строевой части и комендантом крепости. Таким формальным образом было совершено слияние «владивостокцев» и «севастопольцев», но по факту все вопросы жизни Корпуса решал Китицын.

В Бизерте Китицын продолжал жить общей жизнью со своими воспитанниками, будучи единственным из офицеров, кто поселился вместе с гардемаринами, в крепости Сфаят, отведенной французами под Корпус. Один из педагогов, капитан 1-го ранга Владимир Берг писал о Китицыне: «Вставал он рано, по сигналу горна, одевшись по форме, выходил из ворот своего владения бодрый, свежий, с приветливой улыбкой на мягких губах. Всюду, где проходил он, люди замирали на месте, вытягивались в струнку, отдавали честь, громко и четко отвечали на его приветствие и вопросы».

Китицын не только жил и питался вместе со своими воспитанниками, но и посещал интересные ему занятия. Так, в воспоминаниях преподавателя истории Николая Кнорринга с гордостью говорится о том, что Китицын прослушал все его лекции[8]. Более того, Китицын сам создавал интересные ему курсы: по его инициативе при Корпусе были организованы два офицерских класса – артиллерийский и подводный. Именно такие классы в юности хотел окончить Китицын, и теперь реализовал давнюю мечту в своих воспитанниках.

Видимо, Китицын сразу не собирался долго задерживаться в Бизерте, но он уехал оттуда только тогда, когда различными комбинациями обеспечил возможности для дальнейшего развития его, владивостокских, гардемарин. Так, по его инициативе и под предлогом слияния «владивостокцев» и «севастопольцев» В.Берг был перемещен со своей «севастопольской» роты к младшей сборной роте, а места отделенных начальников при старших ротах заняли мичманы «китицынского выпуска» (которые выпустились в Сингапуре), другие были распределены на корабли Русской эскадры. Благодаря контактам Китицына с Министерством иностранных дел Чехословакии, удалось пристроить в учебные заведения этой страны тех гардемарин, которые хотели учиться дальше.

Способствовало усилению позиций владивостокских гардемарин в Бизерте и создание в январе 1922 года Кружка Морского училища во Владивостоке – Китицын стал его первым председателем (правда, практически сразу уйдя с этой должности на позицию почетного председателя). Открытие кружка было приурочено к двух-летней годовщине «владивостокского исхода», как заявил Китицын в своей вступительной речи. Неформальному авторитету и поддержанию командного духа должно было способствовать и решение, принятое на первом заседании кружка, о включении в кандидаты в его члены преподавателей и офицеров училища, находившихся в это время в различных городах и странах мира (Сербия, Мексика, Шанхай, Марсель, Александрия, Париж), включая тех, кто остался в России (Владивосток, Усть-Камчатск).

Пристроив своих воспитанников в европейские учебные заведения, либо оставив их при должностях в Бизерте, летом 1922 года Китицын снова, уже в третий раз, кардинально меняет свою жизнь.

***

Михаил Китицын уехал из Бизерты в США один. Неизвестно, насколько неожиданным был этот его поступок для его ближайшего окружения, но, судя по всему, уход в третью жизнь был столь же стремительным, как и ранее уход во вторую жизнь: в конце июня 1922 года выпустились последние владивостокские гардемарины, а в середине августа их бывший наставник уже отбыл в Америку.

Однако их связи не только сохранились, но Китицын приложил много усилий для поддержки своих бывших подопечных. Вряд ли можно счесть случайным, что из 150 «китицынских» гардемаринов большая часть оказалась, в конечном итоге, в США. Точных данных нет, но на 1970 год за границей проживало 58 гардемаринов, прошедших с Китицыным от Владивостока через Севастополь до Бизерты, из них 30 – то есть больше половины – находилось в США.

Именно в США возникли самые сильные организации русских флотских офицеров – как, скажем, Общество офицеров Российского императорского флота в Америке, в основании которого в 1923 году Китицын принял активное участие, практически сразу же уйдя в тень, на позицию почетного председателя. Общество издавало журнал – «Морские записки», ставший, по оценкам историка эмиграции Сергея Волкова, самым содержательным эмигрантским изданием военно-морской тематики[9]. Этим журналом, среди прочих, занимались и воспитанники Китицына. При Обществе выходили бюллетени (всего вышло 144 номера), действовала историческая комиссия, а мичман И.М. Белавенец – из «китицынского» выпуска – в 1940-е годы издавал в Нью-Йорке серию брошюр и книг под общим названием «Морского училища выпуск 1920 года».

Однако чем жил сам Китицын в этой своей третьей жизни? Представляется, что именно здесь он обрел комфорт как частное лицо, был счастлив в браке, сохраняя при этом контакты и со своими воспитанниками – как следует из воспоминаний учеников Китицына, опубликованных в связи с его смертью всё в том же журнале «Морские записки», они бывали и на годовщинах свадьбы своего бывшего наставника, и поддерживали его вдову после его смерти.

И именно в этот период Китицын занялся тем, к чему, видимо, давно лежала его душа – стал инженером.

Любопытны в этом смысле воспоминания одного из учеников Китицына М.А. Юнакова, который так описывал момент своего отъезда из Бизерты в Чехословакию в 1922 году: «… пришло письмо с приглашением от Чехословацкого Министерства иностранных дел продолжить образование в чехословацких высших учебных заведениях. Письмо было весьма сердечным, и в нем говорилось о том гостеприимстве, которое оказало Морское училище гардемаринам-чехословакам (речь идет о событиях во Владивостоке в 1918 году, когда Китицын создавал Морское училище – Л.У.). Через две недели мы были уже в пути. Чехословакия приняла нас по-братски. По приезду в Чехословакию мы должны были сразу же записаться в высшие учебные заведения. Все выбрали себе технические специальности, надеясь в будущем вернуться на флот инженерами. К концу 1930 г. почти все стали инженерами-специалистами. Мы полностью выполнили пожелания Михаила Александровича: учиться и готовиться к службе на флоте».

Итак, еще в Бизерте Китицын мечтал о соединении морского дела с инженерным, привил эту мечту своим воспитанникам, и сам ее, в конечном итоге, реализовал. Эта самореализация произошла вдали и от Родины, и от мейнстрима белой эмиграции, однако означает ли это, что Китицын выпал из русской истории в своей «третьей жизни»?

***

В 1970 году в Нью-Йорке, спустя 10 лет после смерти Китицына, его воспитанники собрались, чтобы отметить 50-летний юбилей «китицынского выпуска» — того самого, который состоялся в 1920 году в Сингапуре во время перехода из Владивостока в Севастополь. Чествование заняло два дня – 9 мая был сбор на квартире одного из выпускников, а 10 мая прошло торжественное заседание Общества офицеров Российского императорского флота в Америке. Оба собрания открылись минутой молчания о всех погибших и умерших товарищах и почтения памяти Михаила Китицына.

Однако выпуск гардемарин в Сингапуре в 1920 году произошел в апреле, а не в мае. Поэтому вряд ли стоит считать случайным тот факт, что юбилейное заседание 1970 года состоялось вначале 9 мая, в день Победы в Великой отечественной войне для Советского Союза.

Как известно, многие деятели белого движения – отдельный разговор, насколько их было много в процентном соотношении к русской эмиграции в целом – пошли на сотрудничество с нацистской Германией в ее борьбе с Советским Союзом.

Из 150 гардемаринов, прошедших с Китицыным от Владивостока до Севастополя и Бизерты, таких было всего двое (сам Китицын в годы Второй мировой войны служил на военно-морской базе США в Вирджинии). И это, конечно, не случайно.

Думается, что Китицын передал воспитанникам свое отношение ко гражданской войне. За тот год, что во Владивостоке существовало Морское училище, гардемаринов дважды пытались привлечь к боевым операциям против большевиков. Первый раз – в апреле 1919 года – Китицын сам возглавлял десант, выброшенный против красных партизан, однако, когда Колчак приказал наградить участников десанта, Китицын отказался, сказав: «Данный случай никоим образом не подходит под мое понятие о заслуженности боевой награды»[10].

Второй раз, когда в ноябре 1919 года оказалось, что больше некому подавлять вспыхнувшее восстание и привлекли гардемаринов, Китицын, судя по всему, уклонился от участия в этой акции – во всяком случае все доступные источники умалчивают о том, что делал Китицын, пока его гардемарины сидели в засаде на вокзале.

В момент эвакуации из Владивостока в январе 1920 года Китицын подписал приказ, в котором говорилось: «Во Владивостоке назрел очередной переворот. Некоторым военным частям приходилось принимать участие в борьбе с группами, к которым сейчас переходит власть. Честно и верно исполняя свой долг и сохраняя воинскую дисциплину, они вызвали против себя озлобление этих групп. Примеры, бывшие до сих пор, показали, что таким частям в первое острое время грозит разрушение, истребление, политическая месть. Поэтому для их спокойствия сформирован отряд особого назначения, который готов в последнюю минуту принять боевые части и выйти в море, чтобы за пределами крепости предоставить всем, принятым в отряд, полную свободу дальнейших действий. Считаю долгом высказать свой взгляд и думаю, что его разделит большинство в отряде. Я не мыслю существование своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она не находилась. Если будет Божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна, наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу работу по воссозданию русского флота. Поэтому я рассматриваю наш уход как временное удаление для обеспечения права на существование нашим частям или хотя бы личностям, входящим в их состав».

Итак, Китицын уходил, но предполагал вернуться. Целый месяц он провел в Цуруге и дождался парламентеров из Владивостока, прибывших для переговоров о возвращении Морского училища. Содержание их беседы неизвестно, однако после разговора Китицын вернул замки с орудий с тех кораблей, что остались во Владивостоке, а уходящий во Владивосток корабль парламентеров отсалютовал Китицыну и его гардемаринам флагом. После этого Китицын стал собираться в Севастополь.

Понимая, что жизнь – сложнее любых схем, Китицын всегда давал возможность выбора своим подопечным – идти с ним дальше или нет. В январе 1918 года в Нагасаки он дал возможность тем, кто хотел быть на стороне большевиков, вернуться во Владивосток. В августе 1920 года он дал возможность выбора тем, кто не захотел идти с ним в Севастополь для участия в гражданской войне. Среди его учеников были и красные командармы: так, в тот момент, когда сам Китицын добирался до Севастополя, среди наступавших на Крым был и его ученик – руководитель Морской экспедиционной дивизии на кораблях красной Азовской флотилии Иван Кожанов.

Очевидно, Китицын не только хотел пойти на компромисс с победителями, но и признавал объективность их победы. Обычно говорят о важности примирения победивших с побежденными, однако Китицын видел и необходимость обратного – проигравшим протянуть руку тем, кто победил. И пусть он не смог сделать это сам в момент гражданской войны, он смог привить это отношение своим ученикам. И когда на их Родину, которую они покинули совсем юными, еще не сформированными людьми, напал враг, они восприняли его как своего врага. И пошли с ним воевать.

В книге владивостокских историков Николая Крицкого и Алексея Буякова опубликованы фотографии «китицынских гардемарин» 1970-х годов. Со снимков смотрят люди уже в возрасте, большую часть жизни прожившие в эмиграции, именно там обзаведшиеся семьями. Но эти люди праздновали 9 мая, вспоминая при этом Китицына и его героический переход 1920 года, а это значит, что они ощущали свое ценностное единство с далеким и незнакомым им в действительности русским, в то время – советским, миром.

И если они смогли передать это ощущение, хотя бы отчасти, своим детям и внукам – значит, те идеалы Китицына, благодаря которым он смог вывести в люди безусых юнцов, живы до сих пор в чужих для нас странах. И для них столетие Русского исхода тоже может быть важной датой символического прим