Эта наша с тобой биография или история одной семьи

Что бы ни происходило на земле, она по-прежнему круглая, а мир тесен. Иногда думаешь, что человек, с которым жизнь сводила тебя в далекой юности, лет 60 назад, навсегда затерялся в этом самом мире. Но вдруг увидишь в социальных сетях знакомую улыбку, приветливое лицо и сразу вспомнишь: Крупенникова, Лидия Михайловна!

Вспомнишь, как с этой милой доброжелательной девушкой начинали, извините за выражение, педагогическую карьеру в ныне не существующем Целинном крае, где тогда в каждом селении стучали молотки строителей жилья для целинников, школ, детсадов для их будущих детей и разных административных зданий. На полях весной завывали моторы тракторов, распахивающих целину, а осенью там же под дождем, а иногда и под снегом комбайны подбирали валки пшеницы, а по трассам автопоезда везли на новенькие хлебоприемные пункты целинный урожай. Я много чего могла бы рассказать о целине, но сейчас речь о другом.

Для нас, выпускников различных вузов страны, целинная эпопея обернулась направлениями на работу в казахстанские совхозы. Так, судьба, в лице госкомиссии, забросила и Лидию Михайловну Крупенникову из Курской области в железнодорожную школу на станцию Анар, что близ будущей столицы Казахстана. Тогда там абсолютно все учителя были с высшим или со средним специальным образованием. Откуда только не «понаехали» в целинные совхозы молодые специалисты! И не только учителя, а еще медики, агрономы, ветеринары, инженеры разных профилей и другие совершенно необходимые на целине специалисты. Нам даже дипломы три года после выпуска не выдавали, чтобы мы раньше времени не уезжали по домам.

Впервые свой пятый класс я, учительница литературы, получила от Лидии Михайловны Крупенниковой и сразу обнаружила в речи ребят некую странность. Все дети на уроках говорили с «французским акцентом» – картавили, как киношный Ленин на броневике. В чем дело? Я отправилась в пристройку для начальных классов — поговорить с первой учительницей ребят об этом феномене. Лидия Михайловна разулыбалась мне навстречу, я услышала: «ЗдГавствуйте!» — и сразу поняла, в чем дело. Ученики просто подражали учительнице! Она тоже так мило картавила! Прислушалась: мои «французы» подражают ей только на уроках. Видно, решили, что так и надо говорить в школе. На переменках болтают, как самые обычные дети. Мы поговорили с учительницей. Она рассказала, что давно обращалась к врачам, но те убедили ее — необходима операция, иначе, к сожалению, дефект не излечим. Но откуда после войны такие специалисты в маленьком курском городке Тиме или в ее деревушке под странным названием Португалия! Да и на нашей целинной станции тоже.

— Мой младший брат пробовал заниматься с врачом,- сказала Лидия Михайловна, — но бросил эту бесполезную затею. Сказал: все напрасно!

В разговоре выяснилось: Лида попала из Центральной России на маленькую казахстанскую станцию также, как большинство молодых учителей, – по распределению госкомиссии. В том же педучилище, на отделении графики и черчения, тогда учился ее младший брат Андрюша.

-Он талантливый художник – с детства рисует, — рассказывала коллега. — Вот отец и решил, что сына надо учить в первую очередь. Он ведь мужчина, ему семью создавать, детей растить.

Семья была многодетная — семеро детей! Все – и взрослые и дети — трудились в колхозе, «за палочки» — трудодни. Мизерную зарплату им выдавали натурой, т. е. зерном. Выручали студентов овощи с родительского огорода, яйца от своих кур да козье молоко. Так и ездили брат с сестрой в свой «университет» с котомками.

Лидия Михайловна, видимо, очень любила брата и гордилась им. За то время, когда мы с нею «лечили» наших общих учеников «от французского произношения» по методичкам для детского сада, мы подружились и в разговорах узнали родословные наших семей. Так мы несколько лет работали в одной школе. Потом каждая семья пошла своим путем, чтобы встретиться в социальных сетях через полвека, когда появились компьютеры. Лидии Михайловне тогда было уже около 90 лет, и она довольно скоро ушла от нас, о чем сообщила мне ее дочь, тоже учительница, десятки лет проработавшая в Казахстане. Я спросила Галину Алексеевну о других Крупенниковых и их судьбах. Оказалось, из старшего поколения остался только брат Лидии Михайловны. Тот самый Андрюша. Он с юных лет живет в Ставрополе. Пишет книги. Очень уважаемый в городе человек.
Как сложилась его жизнь, Андрей Михайлович Крупенников рассказал сам в своей биографии.

«Родился в 1932 году в селе Карандаково Курской области. Дважды был в оккупации. Работал в колхозе с 9 лет. Окончил Курское художественно-графическое педучилище, затем художественно-графический факультет Московского пединститута им. Ленина. Затем два факультета Ставропольского вечернего университета марксизма-ленинизма. Имею три красных диплома об окончании этих учебных заведений. С 1951 по 1955 гг. служил в военно-морском флоте в г. Севастополе. Кандидат педнаук, доцент. Работал в школе, в Ставропольском технологическом техникуме, 35 лет преподавал начертательную геометрию и инженерную графику в Ставропольском аграрном университете. Сотрудничал в многотиражке «Аграрный университет». Лауреат премии в инженерной графике. Победитель соцсоревнования вуза (1980 г.). Автор 170 научных трудов. Ветеран труда СССР. Ветеран Великой Отечественной войны. Издал 4 книги стихов и прозы, в соавторстве — 10 книг. Лауреат конкурса книжных новинок министерства культуры Ставропольского края и СКУНБ им. М.Ю. Лермонтова в номинации «Наша родословная» за книгу «Из рощи виден Тим». Удостоен дипломов признания. Член Союза журналистов РФ и Российского Союза писателей. «Писатель года» за 2018 г. РСП. Золотая медаль «Владимир Маяковский 125 лет» за вклад и развитие русской литературы. Награждён юбилейной медалью «75 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». С 1957 г. живу в Ставрополе».
А вот что я вычитала в его книге «Из рощи виден Тим». Тим — это поселок близ Курска, где в деревне со странным для России названием Португалия жила обычная крестьянская семья Крупенниковых. Там выросли Лида, Андрей и еще пятеро их братьев и сестер.

Детство. 30-е годы

Я был седьмым, последним ребёнком у моих родителей Марии Пименовны и Михаила Афанасьевича Крупенниковых. Так как моя мама 1890 г.р., произвела меня на свет в 42 года, то я почти не запомнил дедушек и бабушек ни по линии отца, ни по линии матери. Только иногда мне кажется, что я видел дедушку Афанасия Кузьмича, когда он уже прожил долгую жизнь, преставился и лежал в узком гробу с бумажкой на лбу. На белом саване чернели комья земли. Это кто –то из мужчин, по обычаю, присыпал покойника огородной землёй…Только едва ли я, двухлетний ребенок, мог запомнить печальное событие. Скорее, судил о нем по рассказам родственников.
А вот второго дедушку, отца мамы, тоже помню не очень четко, но лучше, чем первого. Сентябрь 1938 года. Мне уже 6 лет. Я помогаю маме копать картошку на огороде близ хаты. Первая половина дня. Солнце светит… Тихо и тепло…Мне кажется, ничто и никто не может нарушить красоту и покой осеннего дня. Но вдруг раздался топот копыт – это прискакал на вороном коне всадник с плёткой в руках. Он громко возвестил: «Марья Пимовна! Ваш батя Пимон Андреич помёр ныньча зарёй. Собирайси и беги домой в Овсянниково, к матери Нади. Ждём!».
Мужчина резко развернул коня, для острастки взметнул плёткой поверх его головы и мигом умчался в сторону соседнего села… Мать заохала, заахала, запричитала: «Ай, ай, а-я-яй! Горе-то какое!» Мама собралась скоренько: укрыла голову и плечи лёгкой тёмной шалью в крупную клетку – готова! Марья Пименовна побежала по пыльной дороге к родному селу – до него было всего пять вёрст.
В детстве у отца никаких игрушек не было и в помине. Вместе со всеми деревенскими мальчишками он бегал, играл на воле, но часто помогал отцу и исподволь присматривался, как его отец Афанасий Кузьмич сапожничает. Так и все сельские мальчишки познавали секреты любого мастерства. А в Тиме исстари проживали разные мастеровые: плотники, строители, бондари, сапожники, гончары, печники, шорники, портные. Каждый отец обучал мастерству своих ребятишек, а некоторые брали в подмастерья и чужих подростков. Если дела шли успешно и мастера хорошо зарабатывали, то они отдавали в школу своих детей. В 10 лет мой отец тоже начал учиться в церковно-приходской школе, в селе, что в двух — трёх верстах от нашего. Не очень велика была программа таких школ. Но Миша научился читать, грамотно писать, усвоим основы арифметики, географии, естествознания и истории. Изучали дети и начала христианского православия, их учили церковному пению. Но в жизни особенно пригодилось ему умение красиво и грамотно писать — каллиграфия. Однако эта «наука» пригодилась ему позже, уже взрослому. А пока…

Мастера

Тогда, как и сейчас, шли годы-скороходы. Быстро пролетели детство, отрочество. Мой будущий отец научился сапожному ремеслу у своего же бати. Заказы они выполняли вдвоём. Отец был нестрогий, добрый, но справедливый и очень требовательный. Сыновья ходили перед ним словно по струнке. Перечить ему было нельзя. Даже бабушка Мария Никитична, мать моего отца, почти всегда отмалчивалась при строгих наставлениях отца, исправно хлопоча по хозяйству. Забот у ребят было много. До армии молодой человек должен был уметь все делать по хозяйству: копать лопатой землю, косить косой травы и жито, пахать на лошади, уметь держать борозду сохи… А что за мужчина, если он не умеет скакать на лошади, не может запрячь коня в телегу и сани?! Всего не перечислить, что должен уметь будущий семьянин. И всему Мишу научил отец. Как и батя, он умел шить, ремонтировал любую обувь, мастерски плёл лапти из конопляных верёвок, умел сложить русскую печь, сплести лукошко из прутьев лозы и еще много чего.
Семья Крупенниковых слыла дружной и трудолюбивой, мужчины — работящими и непьющими, девушки –красивыми, добрыми и умелыми хозяйками. Мой отец обладал недюжинной физической силой. Он был небольшого роста, а с ним боялись бороться рослые парни. Он побеждал их в борьбе на спор. Был мал, да удал. Да ещё и не глуп и из порядочной семьи. Словом – завидный жених. Об этом мне рассказывали уже в шестидесятые годы прошлого века современники отца из села Карандакова — Апальков Гавриил Захарович и Крыгин Николай Иванович.
Однако впереди у Михаила была служба в армии. Его призвали в царскую армию в 1906 году, в самом начале ее реформирования, вызванного поражением России в войне с Японией. Призвали, вручили винтовку –трехлинейку и разную амуницию. Привычный к тяжелой крестьянской работе, Михаил стал и солдатом исполнительным и дисциплинированным. Но он очень скучал по дому, по братьям и сестрам и часто писал им письма. Командир отметил каллиграфический почерк и грамотность солдата Крупенникова, и его немедленно отправили в штаб части на должность писаря-делопроизводителя. Однако бумажная работа в штабе так тяготила Михаила, что через год он упросил своего командира вернуть его в часть. Снова он стал нести нелегкую строевую службу. Бравым солдатом вернулся домой Михаил Крупенников через три года после призыва, в 1910 г., в звании сержанта.

Жених и невеста

Парню было уже около трех десятков лет. Зрелость. Пришла пора вить свое гнездо. По семейной традиции, девушки Крупенниковы выходили замуж рано, а парни женились поздно. Считалась нормой разница в 10-15 лет. До женитьбы молодые люди веселились не только в своем селе, но и ходили на разные праздники в соседние села, где многие присматривали себе невест. Весело бывало на таких вечеринках и свадьбах. Звучали песни и частушки под простые деревенские инструменты: гармони, балалайки, жалейки, домры и прочие, часто совсем не музыкальные предметы — ложки, гребенки, трещотки. Музыкантов очень уважали в селах. Шумные и веселые свадьбы обычно справляли зимой, когда заканчивались сельхозработы.
Однажды Миша встретил на одной из вечеринок прекрасную двадцатилетнюю Машу из соседней деревушки Овсянниково. Он сразу влюбился в девушку, да так, что дня не мог без неё прожить. Невеста, оказалось, тоже была к нему не равнодушна. Стали встречаться – провожаться, ближе узнавать друг другу.
В один прекрасный зимний вечер Михаил набрался храбрости и обратился к отцу:
– Папань, мне пора уже жениться! Сколько можно ходить в холостяках? Уже 31 годок идет. Хочу получить от тебя и мамани разрешения и благословения.
– Хорошо, сынок, дело говоришь, – сказал Афанасий Кузьмич. – Ну, рассказывай, кто такая твоя избранница?
– Зовут её Маша. Она из Овсянникова. Познакомились в Забелье… Мы понравились друг другу. Даже больше….
– А с родителями познакомился?
– Нет, но я знаю, что её отца зовут Пимен Андреевич Овсянников, а мать Надежда….
– Вот что, дорогой. Нечего чужих девок переманивать в наше село. Тут своих пруд пруди. Вот чем тебе не нравится, например, Клавка Изотова? Девка умная, хозяйственная, да и лицом вышла. Из богатой семьи. На восемь лет моложе тебя. Подружись с ней, да и с богом – женитесь. Свадьбу, слышь, сыграем. Понял?
– Мне всё понятно. Клавдию я знаю давно, но она мне нисколько не нравится. Вот.
– Поженитесь, слюбитесь. А жена, мой сынок, есть жена. Думай, думай, родной! Если не по сердцу Клавка, подыщем другую, но обязательно с приданым. Понял?
– Нет, батя! Машу я полюбил навсегда. Никому её не отдам. И никто мне больше не нужен. Никаких Клавок! Никаких Пелагей!
– Больше в Овсянниково, слышь, не пойдёшь! Я говорю!
– А вот и пойду!
Михаил подошёл к стене, где на крючке висела его зимняя одежда. Хотел снять… «Не смей, никуда не пойдёшь! Иди, иди раздетым, если не побоишься замёрзнуть!» – повышенным тоном проговорил отец. Миша схватил шапку с полки и, не оглянувшись, вихрем помчался из хаты, громко хлопнув дверью.
Мать, Мария Никитична, в слёзы: «Афонь, ну что ты делаешь? Вспомни свою молодость. Ты ведь за меня зацепился как репей, не хотел слушать советы своих родителей. А теперь что творишь? Сын наш отслужил в армии, совсем взрослый, самостоятелен и весь в тебя — дюже настойчив. Своего добьётся. Вот увидишь. Запрягай скорей гнедого, да не забудь захватить тёплую одёжу для Миши. Догоняй сына! Он может простыть, а то и вовсе замёрзнуть. Я думаю, что он побежал к Маше в Овсянниково».
Афанасий многозначительно крякнул. Он хорошо знал характер любимой жены. Она рассуждает ловко и всегда оказывается права. Афанасий нервно глянул на часы с кукушкой – четыре. Прошел час. За это время Миша мог далеко убежать. Отец оторвался от починки сапога. Сбросил с себя кожаный фартук… Накинув тёплую одёжу, захватив полушубок сына и тяжелый тулуп, отец быстро вышел во двор. Гнедой встретил хозяина бодрым приветливым ржанием…
Сани понеслись по только что выпавшему снегу. Из-за быстро несущихся туч то и дело выглядывала полнощёкая луна, освещая дорогу. Мела встречная позёмка. Морозный ветер обжигал лицо. Как и предполагал, Афанасий догнал Михаила в поле, не доезжая до Овсянникова, где жила Маша.
– Миш, сынок, слышь, остановись, – крикнул Афанасий, увидев бегущего впереди человека. – Быстро сигай в сани. Вот тебе твоя одёжа, тулуп. Небось, окоченел? Горюшко ты моё. Твоя взяла. Едем, если не против, к Пимену Андреевичу…
Миша, весь дрожа от холода, запыхавшийся, молча прыгнул в сани и стал кутаться в тулуп.
– Молодец, отец, что так поступил, а то я от холода окочурился бы. Мчим к моему будущему тестю Пимену Андреевичу, сосватаем невесту, — смеясь от радости и стуча зубами, еле вымолвил жених.
– Ладно, ладно, поговорим, посмотрим, что к чему… А сейчас отогревайся в шубе, а то синюшным явишься в дом невесты! Подкатили к воротам дома-пятистенки с четырьмя окнами с узорчатыми наличниками. Постучали.
– Кого там в такую погоду носит? Чего нужно? — Послышался ворчливый голос…
– К вам сваты, уважаемый Пимен Андреевич! Встречайте, не обессудьте, – виновато проговорил Афанасий…
Через минуту Гнедой с санями и гости оказались в просторном дворе, видать, порядочного хозяина…
В прихожей Пимен и Афанасий поздоровались, прося прощения друг у друга за неожиданность и неловкость. Вошли в избу, захватив с собой шлейф холодного воздуха. Афанасий, сняв шапку, несколько раз перекрестился перед висевшими в углу образами…Надежда засуетилась, приглашая гостей присесть за стол. Афанасий задержал внимание на девушке с длинной косой. Маша сразу догадалась о цели визита и, почувствовав на себе пристальный взгляд незнакомца, смутилась, зарумянилась и попросила разрешения оставить гостей. За ней немедля последовал Миша.
Скажу, что возможная невестка будущему свёкру очень понравилась. В святки 1912 г. сыграли скромную свадьбу. Молодые повенчались в Успенской церкви, зарегистрировали брак и в уездном посёлке Тим. К счастью, у меня сохранилась в отличном состоянии фотография того события для молодых, создавших семью.
Для Маши мать приготовила хорошее по тем времена приданое: большой полированный сундук хранил цветные шерстяные попоны, дорожки, несколько роскошных шалей, газовых платков и полушалков. В нем была дюжина платьев, зимняя и летняя одежда, муфта и разные красивые мелочи. Почти всё мною перечисленное я видел своими глазами.
Молодые жили дружно. Пимен Андреевич помогал Маше и Михаилу встать на ноги, несмотря на то, что у него самого было пятеро дочерей и четверо сыновей.
По словам моей мамы, Пимен Андреевич Овсянников работал в компании по сведению лесов и их продаже в Курской губернии и не только.
Мария Пименовна любила вышивать и плести кружева. До сих пор в нашей семье хранится красивый льняной рушник, вышитый в молодости мамой. На нем крестиком чёрными и красными нитками изображены «Ворона и Лисица» из басни И. Крылова и вензель «М.О.» — «Мария Овсянникова».

Две войны Михаила Овсянникова

В 1913 г. появился у молодых первенец – сын Коля, а в 1914 г. началась Первая мировая война. Я нашел запись об отце, сделанную в 1914 год во время медкомиссии: «Русский. Крестьянин. Женат, есть ребёнок. Рост 168 см, вес 70 кг, зрение и слух в норме. Курит табак-самосад. Здоров… Годен для прохождения строевой службы». Так мало надо было, чтобы отправить человека на мировую бойню!
Михаил Афанасьевич Крупенников воевал на Германском фронте с самого начала и до конца Первой мировой войны. Мужественно перенёс он все тяготы и лишения военного лихолетья. Ни один раз наши солдаты сходились с немцами в штыковую — в рукопашную схватку.
А дома оставалась молодая жена Маша с годовалым ребёнком на руках, со слезами проводившая мужа на войну. Домой он писал письма, которые нередко приходили к ней через месяц и более. Он не пугал Машу сообщениями, что был дважды ранен и контужен, но после госпиталя снова возвращался в строй. Не писал и о том, что личному составу часто недоставало винтовок, патронов, гранат… Месяцами голодали и мёрзли солдаты в сырых окопах и блиндажах. В нательном грязном белье кишели вши, принося солдатам неимоверные страдания.
Порой в неоправданных атаках гибли сотни русских солдат. Помню, как отец рассказывал о царских офицерах, командовавших военными действиями «со стороны» — отправляя приказы через нарочных, боясь за свою шкуру. Поведал он и о том, как противогазы спасали жизни сотен солдат при применении немцами запрещённого иприта.
И русские, и немецкие солдаты не понимали, за что они воюют, за кого гибнут. Поэтому имели место случаи братания. Немецкие и русские солдаты бросали винтовки у своих ног и бежали навстречу друг к другу брататься — обниматься, угощать «братьев» махоркой, сигаретами. Раздавались оживлённые мирные голоса: «Mein Kamerad! Bruder! Nein schliesen! Мой товарищ! Брат! Не стрелять!» Солдаты обеих сторон иногда в экстазе плакали, смеялись. Затем с сожалением расходились по своим ненавистным окопам. Командирам с обеих сторон такие акции были не по нутру.
Судя по записи на оборотной стороне чудом сохранившейся фотографии и по рассказам отца, он по-братски дружил с земляками — с царским офицером полковником В. И. Поляковым, тоже выходцем из Курской губернии.
Сохранилось фото, где отец в военной форме снят с этим товарищем по службе. Они вместе прошли всю войну.
И все четыре года мама одна растила сына Николая. Михаил Афанасьевич, на радость семье, вернулся домой только в конце 1917 г.. Как известно, тогда сразу началась новая война – Гражданская. Не будем сейчас вспоминать, кто тогда на чьей стороне воевал. Это тема другого описания. Отец сначала оказался в рядах белых. Мой отец по натуре был добр, хотя вспыльчив и прямолинеен. Обиду не таил, зла не копил. Случилось так, что он надерзил казачьему белому офицеру, назвав его предателем России. За это сержанта Крупенникова без суда и следствия приговорили к расстрелу. Только потому, что в отряде белых оказался земляк отца, его товарищ по церковно-приходской школе, смерть была заменена сорока ударами шомполов.
Была осень. Провинившегося раздели до нижнего белья и приказали лечь на лавку ничком. Затем его привязали к лавке. «Обиженный» повелел сечь «обидчика» по спине и ягодицам, но без смертельного исхода. За точностью исполнением наказания следил отрядный фельдшер и другие казаки. После тридцати ударов отец потерял сознание. Приказано было привести «красного» в сознание, окатив его ведром холодной воды. Отец очнулся — двое палачей довели счёт до завершения. Кожа и мышцы были разбиты в клочья и превратились в сплошное кровавое месиво. Наказанный хотя и уцелел, но встать не мог. Его «по договорённости» отвезли в госпиталь красных, где лечили три месяца. Михаил так и остался у большевиков. За всю Гражданскую войну отец имел только этот кратковременный отпуск — для излечения.
Николай, прошедший все дороги войны командиром орудия и принимавший участие в штурме Берлина, был демобилизован и возвратился в отчий дом в ноябре 1945 г.

Бедные люди в бедном селе

Когда после очередной войны Михаил вернулся домой, в семье было уже трое детей (в 1923 г. родился Алёша). Надо было зарабатывать на жизнь, растить детей. Поэтому Михаил начал сапожничать вместе с отцом. Кроме того, он занимался домашним хозяйством. Тем и жила семья в разрушенной войнами стране.
Михаил Афанасьевич не без основания и гордости считал себя потомственным сапожником. Ещё бы! Его отец Афанасий Кузьмич, сам Михаил и его сыновья могли шить на заказ модельную мужскую и женскую обувь. Пользовались специальной литературой по сапожному делу. Но в селах в то время заказы на пошив красивой обуви были крайне редки. Крестьяне несли в починку прохудившиеся валенки, сапоги с отскочившей подошвой, доход мастеров был минимальным. Худо-бедно, но наша многодетная семья выживала благодаря трудолюбию отца и помощи отца мамы Пимена Андреевича. В ходу и сейчас бытуют присказки «пьет, как сапожник, или «пьян в стельку». Только это не про моего деда Афанасия Кузьмича, отца Михаила Афанасьевича и его братьев. По рассказам моих родителей, все они были исключительно трезвыми людьми. Понятно же, сапожнику, даже с семью пядями во лбу, богатства не нажить, как ни бейся, как ни старайся. В бедном селе жили бедные люди. А время мчалось. В нашей семье в прибавление к троим «военным» детям один за другим последовали еще четверо: в 1925 году родилась Лидия, в 1927 – Антонина, через два года — Зинаида. В 1932 г. появился на свет и я — «Андрей Первозванный» – последний по счёту. Сыновей, помощников отца, было маловато –только трое.
Когда в 1933 г. из-за засухи разразился голод, выжить стало совсем трудно.  Из колхозов люди в поисках заработка уезжали в города. Чтобы спасти семью, отец тоже выезжал в Донбасс на заработки. Но тяжелый труд в шахтах мало улучшал благосостояние большой семьи. В поисках лучшей доли мой отец в 1939 г. завербовался на два года в угледобывающий город Черемхово, взяв с собой сына Алешу и дочь Тоню. Работал там тоже в шахте.
В годы Великой Отечественной войны жилось народу очень тяжело во всех регионах страны. Но несмотря ни на какие трудности, весной 1944 г. отец прислал из Черемхово посылку, в которой лежали сапожки для меня, сшитые отцом. Сколько было радости!
Отец вернулся домой только в июне 1949 г. с шикарной бородой, но с пустым карманом. Дети постепенно взрослели, старшие создавали свои семьи, разъезжались в города в поисках лучшей жизни или учились в ближайших городах. Я стал учиться в Курске на преподавателя рисования и черчения. Несколько раз он приезжал ко мне в Курск. Привозил гуся и немного денег. Родители всегда
старались помочь мне во время учёбы, за что им вечно благодарен. А Лида, окончив Тимское педагогическое училище раньше меня, сразу уехала по распределению в Казахстан, где стала работать учительницей в школе на станции Анар. Она приезжала домой только в отпуск.
Сколько ни живи…
В конце концов отец с мамой остались вдвоем. Маме к тому времени было 59 лет, а отцу — на десяток лет больше. Силы у него еще были, но недоставало общения. Поэтому наш Михаил Афанасьевич постоянно где-то работал. То охранял бахчу, то разносил почту. Он любил поговорить с земляками, делился с ними новостям, взятыми из прочитанных им газет.
Я учился долго, с перерывом на 4 года для службы на флоте. Служил на Чёрном море, в Севастополе. За эти годы в семье произошли страшные события. В 1953 г., на 63-ем году жизни, скончалась мама. Для всех нас это было непоправимое горе, а для отца особенно: он остался в деревне один одинешенек. Михаил Афанасьевич сам выбирал, где ему жить — у замужних дочерей в Москве, в Иркутской области, в городе Грозном или на Украине – все звали его насовсем или, при желании, погостить. Но он предпочитал после гостевания вернуться в свое село и жить в старенькой хате.
А 1956 г. стал последним годом в жизни семьи, когда в доме отца собрались почти все его дети и внуки, чтобы проводить главу семьи в последний путь. Перестало биться сердце Михаила Афанасьевича. Чтобы проститься с отцом, я добирался из Ставрополя до Грозного четырьмя такси. Успел. Хоронили 9 мая…
Через год мы с сестрами продали нашу старую хату с огородом и садом за семь тысяч, которые почти полностью были потрачены на меня. Мне по распределению надо было ехать учительствовать в город Ставрополь. Оказалось, у новоиспечённого педагога не было ни порядочной одежды, ни обуви, ни необходимых для самостоятельной жизни мелочей. Поэтому мне купили новый болгарский костюм за 1200 рублей, обувь и разные необходимые в хозяйстве вещи. Своё единственное пальто мне подарил Степан – муж Зины. Мне казалось, что это отец на небесах позаботился обо мне, самом младшем своем сыне, начинавшем самостоятельную жизнь.
Если б кто знал, как тяжело расставаться с родимым домом, с родиной, с друзьями… Накануне отъезда я обошёл огород, где ещё оставались неубранная кукуруза, картошка, свёкла да дыни… В саду подошёл со слезами и комком в горле к каждом дереву. Ветки слив гнулись от плодов, а яблони клонились до земли под тяжестью налитых соком румяных яблок. Я обнимал с детства знакомые деревья и целовал их. Со слезами простился с обожаемой мамой яблоней Белый налив.
Утром все встали рано — не спалось. Предстояла дальняя дорога. Зина в слезах: «Давайте обойдём хату вокруг. Посмотрим в последний раз на усадьбу. Помолимся». В красном углу хаты, над столом, висела старенькая потемневшая от времени икона Божией матери и стеклянная лампадка. Зажгли её. Кто как мог перекрестился несколько раз. Зина погасила маленькое печальное пламя лампады. Взвился вверх душистый дымок от лампадного масла и огонек погас. Мы вышли из хаты, не запирая за собой двери
Во дворе нас ожидали провожающие — человек шесть соседей. Обнялись, поцеловались, простились и отправились пешком в сторону станции Щигры. Так мы, Крупенниковы довоенного поколения, покинули свою родину навсегда.
Сейчас от большой семьи, от старшего поколения, только я пока что остаюсь среди живых. Последней из сестер в 90 лет ушла из жизни Лида. Мне 88 лет. Пишу, мемуары, чтобы остались в памяти младших те, кто дал им жизнь, кто любил их и как мог заботился о них.