О стрельбе на дальние дистанции в период Русско-японской войны

Очень часто и З. П. Рожественскому, и другим нашим адмиралам эпохи Русско-японской войны предъявляются претензии в нежелании учиться стрелять на большие дистанции, под которыми обычно понимают расстояние в 60–70 кабельтовых, а то и более. Насколько справедливы такие упреки?

Что могло заставить наших адмиралов заняться «сверхдальней» стрельбой?

Давайте посмотрим на боевые столкновения на море между русским и японским флотами с начала войны и по сражение при Шантунге включительно.

Первый крупный морской бой Русско-японской войны состоялся 27 января 1904 года, когда флот Хейхатиро Того атаковал нашу эскадру, оправлявшуюся на внешнем рейде от ночного удара миноносцев. С этого боя, собственно, и началась война.

Он был весьма коротким и не привел ни к какому результату. Официальная японская историография утверждает, что флагман Х. Того начал сражение на расстоянии в 46,5 кабельтов, в дальнейшем же дистанция между главными силами уменьшалась до 24 кабельтов. Наши доносили, что бой протекал на 24–35 кабельтовых, при том что крейсера подходили ближе.

Бой в Чемульпо начался с дистанции в 45 кабельтов, после чего противники сближались.

А бой 12 февраля, когда главные силы японского флота атаковали 3 русских бронепалубных крейсера, находившихся на внешнем рейде, начался с еще меньшего расстояния – в 40 кабельтов.

Таким образом, первые столкновения на море, хотя и происходили на большей дальности, нежели это ожидалось до войны, никого не навели бы на мысль, что нужно немедленно начинать учиться стрелять на 60–80 кабельтов.

Перекидная стрельба.

Вот тут все было куда интереснее, так как наши офицеры полагали, что им удалось добиться попадания с 13,5–14 верст, то есть примерно с 78–81 кабельтова (артиллерийского).

Но как это произошло?

Началось с того, что 26 февраля японские броненосцы с дистанции около 88 кабельтов стреляли из-за Ляотешана, при этом их крейсера, встав на удалении 8–10 миль от входа на внутренний рейд, пытались корректировать огонь. Всего было израсходовано 154 снаряда, достигнуто 3 попадания («Аскольд», «Ретвизан», «Севастополь»), при том что оба попадания в броненосцы пришлись в броню, и ни в одном случае она не была пробита.

Делать какие-то выводы на основании подобной статистики было крайне затруднительно.

С одной стороны, достигнутая японцами точность (1,95 %) откровенно разочаровывала, тем более что русские корабли стояли неподвижно. Но, с другой стороны, непонятно было, удавалось ли японцам корректировать огонь или же они просто стреляли по площади? Ясно было лишь то, что такие обстрелы несут определенную угрозу, и им нужно противодействовать, почему на нашей эскадре были приняты меры по организации ответного огня.

Кстати, 26 февраля по японцам пытались стрелять наши береговые батареи, и было даже мнение, что, возможно, удалось добиться попаданий в, «по видимому, «Такасаго» и крейсер типа «Токива», приблизившиеся к берегу.

Оговорюсь сразу – речь совсем не о том, что нашим артиллеристам удалось попасть в японские крейсера. Но у наших адмиралов не было послезнания, и при принятии того или иного решения они могли оперировать лишь известной им информацией, которая зачастую носила предположительный характер. Скажем, если бы при стрельбе на 80 кабельтов по вражескому кораблю нашим офицерам показалось, что они регулярно попадают в цель, то это могло подвигнуть их пытаться стрелять на такие дистанции и дальше, хотя бы на самом деле никаких попаданий и не было.

Так вот, хотя и неизвестно, с какого расстояния русские моряки «наблюдали» попадания во вражеские крейсера (которых на самом деле не было), но оно не могло быть большим.

Дело в том, что основная масса береговой артиллерии не могла стрелять дальше 8 верст (8 480 м или 46 кабельтов), и только новейшие 254-мм орудия – порядка 60 кабельтов. Все дело в том, что последние имели в своем распоряжении только бронебойные и чугунные снаряды. Бронебойными на большие дистанции было стрелять бессмысленно, тем более что они даже не были снаряжены взрывчаткой. Чугунными же разрешалось стрелять только практическим зарядом, с которым такие снаряды летели немного далее 10 верст, то есть 58 кабельтов.

Соответственно, даже предположение, что береговая артиллерия добилась успеха, едва ли могло подтолкнуть наших моряков срочно учиться стрелять на дистанции свыше 60 кабельтов.

В следующий раз японцы попытались бомбардировать крепость 9 марта 1904 года.

В этот день от подошедшей японской эскадры отделились «Фудзи» и «Ясима», которые, приблизившись к маяку Ляотешана, открыли огонь. В ответ «Ретвизан» и «Победа» выпустили 29 снарядов, добившись, как считали наши наблюдатели, одного попадания (точность 3,45 %), при этом в официальных документах фигурировала дистанция 13,5 или 14 верст, то есть 78–81 кабельтова.

Казалось бы – вот оно, свидетельство роста дистанции артиллерийского боя!

Но дело в том, что японские броненосцы в этот раз предпочли вести обстрел не на ходу, а с места, так что, когда русские снаряды стали ложиться близко к «Фудзи», он, по мнению наших наблюдателей, в какой-то момент даже давал задний ход. Совершенно очевидно, что стрельба со стоящего корабля по другому, прочти неподвижному, очень мало напоминает реальный морской бой. И, если даже в таких, в общем-то, льготных условиях удалось добиться всего 3,5 % точности, то много ли можно ожидать в настоящем сражении, когда оба корабля не только движутся, но и маневрируют?

Отечественная историография отмечает, основной эффект ответной стрельбы русских броненосцев свелся к тому, чтобы заставить японцев двигаться во время обстрела и тем самым снизить точность их огня.

Так что, по моему мнению, делать далеко идущие выводы о возможности успешно вести артиллерийский бой на больших дистанциях на основании попадания в «Фудзи» было едва ли возможно. Особенно с учетом того, что японская официальная история вообще отрицает это попадание, хотя и сообщает, что русские снаряды ложились неподалеку от броненосца.


А вот когда вражеские корабли двигались, попадать в них было еще сложнее.

Третий обстрел русской эскадры состоялся 2 апреля, его производили «Ниссин» и «Касуга». При этом японские крейсера, хоть и убавили ход, но не пытались стрелять с места. Русская эскадра ответила, израсходовав 34 снаряда, из которых 28 выпустил «Пересвет», но попаданий не достигла.

Таким образом, перекидная стрельба наших кораблей не могла «присоветовать» Морскому министерству срочно учиться стрельбе на 60–80 кабельтов.

С боем при Шантунге все получилось куда интереснее.

Первая фаза сражения в Желтом море, состоявшегося 28 июля 1904 года, в основном проходила на исключительно больших для Русско-японской войны расстояниях. Японцы, по мнению наших наблюдателей, открыли огонь примерно на 80–90 или даже 100 кабельтов. В дальнейшем, по многим рапортам, расстояние между главными силами не падало менее, чем до 57–60 кабельтов, и лишь кратковременно, примерно в 13:00 сократилось до менее чем 50 кабельтов. Но вскоре увеличилось снова, и в дальнейшем составило 60 кабельтов и более до самого конца первой фазы.

Всеми очевидцами отмечалось, что был длительный период времени, когда корабли вынуждены были сражаться только главным калибром, так как для 152-мм орудий расстояния были слишком велики.

Мог ли этот опыт свидетельствовать о необходимости срочно учиться сражаться на большой дистанции?

Да, но лишь в том случае, если бы наши или японцы, стреляя на 60–100 кабельтов, добились какого-то успеха. Вот только, по мнению наших моряков, удача не сопутствовала ни одной из сторон. Офицеры 1-й Тихоокеанской эскадры не считали, что сумели в первой фазе сражения нанесли значимый ущерб неприятелю. И когда В. К. Витгефт приказал командирам кораблей доложить о повреждениях, ни один из них не сообщил о чем-то существенном.

А вот японцы кое-что отметили.

В лекции, прочитанной К. Або британским офицерам уже после войны, упоминалось о серьезных повреждениях и потерях, которые причинил русский 152-мм снаряд «Полтавы», угодивший в «Якумо» с расстояния в 13 000 ярдов, то есть порядка 65 кабельтов.

То, что некий русский снаряд поразил «Якумо», не вызывает сомнений – русские источники считают, что это был 305-мм снаряд. К. Або отмечал гибель 22 человек, как о том говорит японская официальная история. Другие источники отмечают гибель 9 человек и ранение еще 12, но во всяком случае потери были значительными.

Однако дистанция в 65 кабельтов выглядит более чем сомнительно, потому что максимальная дальность стрельбы шестидюймовок «Полтавы» составляла всего только 53 кабельтова. Впрочем, в рамках данной статьи и калибр снаряда, и дистанция, с которой он на самом деле поразил японский крейсер, совершенно не интересны. По одной простой причине: наши моряки не считали, что попадание в «Якумо» было достигнуто с большого расстояния.

«Якумо» получил это попадание в период между двумя фазами, когда догонял главные силы Х. Того и приблизился к русским кораблям. Согласно рапорту фон Эссена, по нему открыли огонь шедшие концевыми «Полтава» и «Севастополь», при этом расстояние между «Полтавой» и «Якумо» (опять же, по мнению фон Эссена) составляло не более 40 кабельтов. Таким образом, вне зависимости от того, с какого расстояния на самом деле был выпущен поразивший «Якумо» снаряд, у русских моряков не имелось оснований считать, что это было результативное попадание с 65 кабельтов.

Если же смотреть на опыт боя при Шантунге в целом, вполне очевидно, что, пока японский флот сражался на большой дистанции, он не достигал своей цели – не мог остановить русские корабли, прорывающиеся во Владивосток. Успех пришел лишь в ходе следующей фазы, когда главные силы Х. Того догнали 1-ю Тихоокеанскую эскадру, вступили в бой на дистанции 40–45 кабельтов и далее сократили ее до 24 кабельтов и даже менее.

Таким образом, бой при Шантунге скорее опроверг полезность боя на дистанции в 60–80 кабельтов, нежели подтвердил ее. И потому нет ничего удивительного в том, что участвовавший в этом бою Черкасов (старший артиллерийский офицер «Пересвета») по результатам сражения считал 60 кабельтов максимальной дистанцией артиллерийского боя, а Гревениц придерживался той же точки зрения даже и после Русско-японской войны.

О материальной части

Начнем с простого – 254-мм и 305-мм башенные установки русского флота технически не слишком годились для стрельбы на такие дистанции. В ходе перекидной стрельбы 2 апреля броненосец «Полтава», произведя два выстрела на угле возвышения, близком к максимальному, столкнулся с тем, что стали вылетать заклепки пиллерсов. На «Севастополе» сломался станок. На «Пересвете» при стрельбе на 90 кабельтов отмечались слишком сильные сотрясения и периодический выход из строя электрической подачи в башнях.



В принципе, наши башни не имели каких-то катастрофических недостатков, речь шла о необходимости некоторой доработки, но кто и когда делал бы ее в ходе войны?

Далее. Стрельба на такие дистанции совершенно не была обеспечена имеющимися в те годы возможностями управления огнем. Даже самые современные дальномеры, поступившие на русский флот уже после начала Русско-японской войны с базой, составлявшей 4,5 фута, не могли определять подобные дистанции с приемлемой точностью. Конечно, можно было, определив расстояние до неприятеля хотя бы и в самом большом приближении, уточнить ее пристрелкой, но тут были свои сложности.

Как известно, в русском флоте повсеместно пристреливались из 152-мм пушек. С учетом того, что максимальная дальность таких орудий на эскадренных броненосцах типа «Бородино» достигала 62 кабельтов, это была предельная дистанция, на которой можно было начинать пристрелку. Поскольку максимальная дальность орудий в бою обычно чуть ниже паспортных значений, пожалуй, следует говорить о том, что технически шестидюймовки могли пристреливаться и вести бой где-то на 57–60 кабельтов максимум.

Но – лишь при условии, что в боекомплекте есть подходящие для этого снаряды, падения которых будут хорошо различимы. По мнению наших морских офицеров, падения японских фугасных снарядов были вполне хорошо видимы на 60 кабельтов, но у нас таких снарядов не было. Что же до имевшихся стальных фугасных, не взрывающихся о воду, или же чугунных, которые хоть и имели взрыватель моментального действия, но несли лишь небольшой заряд черного пороха, то падения таких снарядов можно было наблюдать примерно на 40 кабельтов. Не то, чтобы пристрелка нашими «цусимскими» снарядами на 60 кабельтов была совсем невозможна, но она, очевидно, требовала идеальных погодных условий, которые на море случаются далеко не всегда.

Таким образом, для того, чтобы воевать на дистанциях 60–80 кабельтов требовалось пристреливаться из 305-мм орудий. Которые, увы, на тот момент мало подходили для этой задачи.

Проблема заключалась в том, что наши 305-мм/40 пушки, которыми в основной массе были вооружены российские эскадренные броненосцы времен Русско-японской войны, даже по паспорту могли стрелять не чаще, чем раз в 90 секунд, но в реальности даже и двухминутная готовность к выстрелу считалась хорошим достижением. Пристреливаться из таких артсистем было чрезвычайно сложно.

Чем чаще стреляли орудия, тем проще было старшему артиллеристу «отбросить» неизбежные и не зависящие от взятого прицела погрешности, такие как рассеивание и ошибка при «выборке» угла качки. Поэтому в идеале к моменту, когда управляющий огнем увидит падение залпа, посчитает и определит нужные поправки, орудия должны быть готовы произвести следующий залп. Шестидюймовки, вполне способные производить несколько выстрелов в минуту, отвечали этой задаче, а вот двенадцатидюймовки, с их более чем двухминутной паузой – нет.

Низкая скорострельность отечественных 305-мм орудий затрудняла пристрелку, требуя повышенного расхода снарядов на нее. В то же время, двенадцатидюймовые снаряды были слишком большой ценностью, чтобы можно было позволить себе разбрасывать их попусту.

Даже ретроспективно, с учетом послезнания, едва ли можно было ожидать, что при отсутствии качественных дальномеров, счетно-решающих устройств и т.д. эскадренным броненосцам, сражающимся на 60–80 кабельтовых удалось бы добиться точности в 3–4 %. Но если и так, то русские броненосцы, имея штатный боекомплект в 60 снарядов на орудие, при полном израсходовании боекомплекта могли рассчитывать на 7–10 попаданий. И поскольку снаряды на таких расстояниях не пробивали сколько-то толстую броню, рассчитывать на нанесение решающих повреждений было нельзя. Так какой же смысл сражаться и расходовать драгоценный боекомплект, не имея надежды добиться решающего результата?

В промежутке между Русско-японской и Первой мировой войной появились куда более совершенные дальномеры, ряд модернизаций позволил увеличить скорострельность 305-мм/40 орудий примерно до одного выстрела в 45–50 сек., в составе приборов управления артиллерийским огнем появились счетно-решающие устройства. Все это создало предпосылки для эффективной стрельбы на дистанции 70–100 кабельтов.

Но в Русско-японскую войну этих предпосылок еще не было.

О теории артиллерийского боя

Увы, но уровень отечественной артиллерийской науки не позволял эффективно стрелять на большие расстояния. Хотелось бы отметить, что Черноморский флот, который в период перед Первой мировой войной показывал на учениях отличную точность при стрельбе на большие дистанции, добился этого не сразу и не вдруг, но путем большой практики, сравнительного испытания разных методик и огромного, по доцусимским меркам, расхода тяжелых снарядов.

Для того чтобы успешно стрелять на большие дистанции имеющимися в распоряжении Российского императорского флота снарядами, необходимо было производить пристрелку залпами, использовать вилку и оценивать перелеты и накрытия по отсутствующим всплескам. В Русско-японскую войну методик, которые учитывали бы все это, просто не существовало. Гревениц включил в свои инструкции пристрелку залпами, но непонятно, произошло это в ходе Русско-японской войны, или уже после нее? З. П. Рожественский отдельным приказом утвердил необходимость вилки – но ничего сверх того.

Таким образом, для того чтобы разработать методику стрельбы на большие дистанции главным калибром, требовалось проведение множества опытных стрельб, их анализ и т.д. и т.п. – на это у вступившей в войну Российской империи не было ни времени, ни ресурсов. И даже если бы такие методики и были созданы, то толку с них было бы немного, потому что времени на обучение артиллеристов все равно уже не оставалось бы.

Предположим, что опыт боя при Шантунге все-таки инициировал бы создание методики стрельбы на 60–80 кабельтов. Но когда это было делать? Пока командиры написали бы свои рапорты, пока их передали бы в Петербург, пока их там проанализировали и приняли бы соответствующие решения, во всяком случае, прошли бы недели, то есть решение было бы принято в лучшем случае в середине августа 1904 года. А 2-я Тихоокеанская эскадра покинула родные берега 2 октября 1904 года, иначе говоря, до ее ухода оставалось от силы полтора месяца. Странно было бы ожидать, что за это время удалось бы создать методику стрельбы на «сверхдальние» (по тем временам) расстояния: черноморским артиллеристам после войны на это понадобилось куда больше времени.

Но даже если бы и создали, когда было обучать этой методике комендоров 2-й Тихоокеанской? В походе? Так он сам по себе представлял собой исключительно сложное и тяжелое мероприятие, аналогов которого, вообще говоря, в прошлом не имелось.

И российские, и иностранные военные корабли на Дальний Восток, конечно, ходили. Но походы эти осуществлялись отдельными кораблями или небольшими отрядами, в мирное время, когда любые гавани и порты готовы были их принимать. Здесь же надо было протащить через полмира большую эскадру, составленную из очень разных кораблей, значительная часть которых была просто не предназначена для таких переходов (миноносцы), другая – только что построена и не имела практики и времени на выявление и устранение технических неисправностей.

Не стоит забывать, что изначально, при выходе кораблей З. П. Рожественского, длительные стоянки на Мадагаскаре и у берегов Аннама совершенно не планировались, то есть времени на длительные учения не предполагалось. Кроме того, возникал все тот же ресурсный вопрос – для подобного обучения требовался большой расход крупнокалиберных снарядов, который эскадра позволить себе не могла.

Аналогии, конечно, весьма условны.

Но на мой взгляд, предложение 2-й Тихоокеанской эскадре изучать новые методики артиллерийского боя в походе в чем-то сродни рекомендации советскому танковому корпусу образца 1941 года не только вступить в бой с фашистами сразу после 800-километрового марш-броска, но и чтобы он еще, по дороге, освоил и отработал тактические приемы, используемые германскими «панцерваффе». При том что средства связи и дополнительные автомобили, которые для этого необходимы, в наш корпус не завезли, а топлива и боеприпасов выдали лишь чуть больше обычного.

А что же японцы?

В силу вышесказанного, совершенно неудивительно, что Х. Того после боя при Шантунге совершенно не стремился к бою на большой дистанции. Готовясь к Цусиме, он предполагал необходимым начинать бой на 33 кабельтовых (6 000 м) и не рекомендовал стрелять более чем на 38 кабельтов (7 000 м).

Выводы

Российский императорский флот совершенно не был готов стрелять на 60–80 кабельтов в Русско-японскую войну.

Для этого у него не было никаких предпосылок. Полученный опыт не говорил о необходимости стрельбы на такие расстояния. Не имелось методик такой стрельбы: собственно говоря, лучшие из имеющихся методик не были оптимальными даже и для боя на 40–60 кабельтов. Материальная часть имела 3 критичных и неустранимых в военное время недостатка: малая точность дальномеров, низкий темп стрельбы и техническая ненадежность тяжелых артиллерийских установок при стрельбе на дистанции, близкие к максимальным.

В то же время опыт предыдущих сражений свидетельствовал, что если даже сражение и начнется на большом расстоянии, то противник будет стремиться сократить его хотя бы до 30–40 кабельтов или даже ближе.

З. П. Рожественский в своем приказе писал:


Логика здесь вполне очевидна.

Поскольку русская эскадра превосходит японский флот в тяжелых орудиях, то на малых дистанциях, где 254–305-мм снаряды смогут пробивать вражескую броню, она будет иметь преимущество. Японцы, обладая превосходством в скорости, будут стремиться держаться на расстоянии, исключающем поражение наиболее защищенных частей своих кораблей бронебойными снарядами.

З. П. Рожественский распорядился переходить на бронебойные снаряды калибром 254–305-мм с 20 кабельтов, и можно было предполагать, что японцы на такое расстояние подходить не будут. Не имея превосходства в скорости, навязать им сближение было нельзя. В то же время Х. Того добился успеха при Шантунге во 2-й фазе сражения, где дистанция боя уменьшалась с 40–45 до 24 кабельтов.

Следовало ожидать, что в Цусиме решительный бой как раз и будет вестись на 25–45 кабельтов, то есть на расстоянии, откуда японцы могли стрелять достаточно точно, но без захода в зону поражения бронебойных снарядов русских тяжелых орудий. Подобное предположение было вполне логичным, учитывало боевой опыт, приобретенный нашими моряками, и вполне соответствовало реальным японским планам. За исключением разве что того, что Х. Того в Цусимском сражении, серьезно повредив головные русские броненосцы, не боялся сходиться с русскими кораблями и ближе 20 кабельтов.

Таким образом, артиллеристов 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр следовало готовить для боя на дистанции 25–45 кабельтов, а если и дальше, то все равно в пределах дальности стрельбы шестидюймовой артиллерии, то есть не более чем на 60 кабельтов. Это можно было делать по существовавшим на тот момент методикам, позволяло осуществлять пристрелку из 152-мм орудий и не «перенапрягало» башенные установки тяжелых пушек.

Судя по показаниям старших артиллерийских офицеров, именно так и тренировалась 2-я Тихоокеанская эскадра.

Из рассказа старшего артиллерийского офицера броненосца «Орел» лейтенанта Шамшева:


Свидетельство старшего артиллерийского офицера броненосца «Сисой Великий» лейтенанта Малечкина:


Из воспоминания артиллерийского офицера крейсера «Адмирал Нахимов» лейтенанта Смирнова:


Обращает на себя внимание большой разброс в показаниях.

По моему мнению, это связано с нечеткостью формулировки вопроса о стрельбах Следственной комиссии, который звучал так: «Какие практические стрельбы были произведены судами 2-й эскадры и сколько сделано было выстрелов настоящими снарядами (а не учебными стволами) из каждой 6", 8", 10" и 12" пушки?»

Соответственно, прямого вопроса о дистанции не было вообще, и один офицер мог говорить о расстоянии в момент начала измерений ее дальномером, другой – в момент начала пристрелки, третий – о дистанции, с которой был открыт огонь на поражение. При этом, как известно, пристрелку осуществлял головной корабль отряда, таким образом, например, тот же Малечкин мог указывать дистанцию от «Сисоя Великого» до щита в момент, когда «Ослябя» начинал пристрелку.

В целом же, на мой взгляд, дистанции, на которых проводились артиллерийские учения 2-й Тихоокеанской эскадры, были вполне адекватными.

Но означает ли это, что артиллерийские учения 2-й Тихоокеанской эскадры на Мадагаскаре проведены идеально?

Я так не думаю.

Дело в том, что корабли 2-ой Тихоокеанской стреляли поотрядно: пристреливался головной корабль, а затем передавал дистанцию остальным. По моему мнению, подобный способ централизации не давал управляющим огнем других кораблей отрядов достаточной практики. На мой взгляд, З. П. Рожественскому стоило бы больше внимания уделить индивидуальной стрельбе кораблей, при которой старший артиллерийский офицер каждого корабля определял бы дистанцию и осуществлял пристрелку самостоятельно.

Но нужно понимать, что принцип сосредоточения огня по одной цели являлся в нашем флоте едва ли не основополагающим не только в те годы, но и много позднее (вспомним послевоенные методы черноморских броненосцев). Такая централизация, когда огнем отряда управляли бы лучшие артиллеристы «Суворова» и «Осляби», в теории могла позволить вести очень эффективный бой на средней дистанции.

С одной стороны, примеров успешной отрядной стрельбы 1-й Тихоокеанской эскадры в Русско-японской войне не было, как не было и попыток организовать такую стрельбу.

С другой стороны, вполне возможно, что З. П. Рожественский рассматривал поотрядное сосредоточение огня отряда на одной цели как некий сюрприз для адмирала Того. Средство хоть немного уравнять шансы в грядущем сражении.

Впрочем, последнее – не более чем мои догадки.

Продолжение следует...