В память о первой обороне: «севастопольские обеды» Петербурга 1860-х годов
Известно замечание, сделанное будущим американским писателем Марком Твеном в 1867 году при визите в город – «Помпея сохранилась куда лучше Севастополя».
Впрочем, мысль о Помпеях, видимо, была очевидна для посетителей Севастополя того времени, во всяком случае великий князь Константин Николаевич, младший брат императора Александра II, генерал-адмирал и руководитель Морского ведомства, записывая в дневнике впечатления от осмотра Севастополя 5 августа 1861 года (то есть задолго до М. Твена), отметил: «Город – совершенная Помпея».
Но удивительным образом в это «время безвременья», в целом закончившемся для Севастополя к середине 1870-х годов, когда было создано севастопольское градоначальство, доведена до города железная дорога, и открыт коммерческий порт, севастопольская субъектность никуда не ушла, а только окрепла.
Представляется, что важную роль в сохранении этой субъектности сыграли так называемые «севастопольские обеды» – ежегодные встречи участников Севастопольской обороны, проходившие в Петербурге.
Постепенно их структурирующее значение для поддержания «севастопольского духа», очевидно, исчезало (а «обеды» продолжались вплоть до Первой мировой войны), но в 1860-е годы именно здесь собиралась «севастопольская семья», поддерживая в актуальной памяти современников, в первую очередь, в столице Российской империи Петербурге, события 11-месячной обороны Севастополя. В частности, именно на «севастопольском обеде» была концептуально оформлена идея Музея севастопольской обороны, и произошло это в 1869 году.
***
Вообще первая волна «обедов» с участием героев Севастопольской обороны пришлась на рубеж 1855 – 1856 годов. Крымская война на тот момент не только не закончилась, но даже еще не начались мирные переговоры России, Британии и Франции. Стоит отметить – если чествование выживших героев было довольно распространенным явлением и не только в России, то возникшую чуть позже традицию ежегодных «обедов» можно признать явлением уникальным.
25 ноября 1855 года в Петербурге, в Инженерном замке, где размещалась кондукторская рота Николаевского инженерного училища, состоялся «праздник инженеров» в честь Тотлебена. Как известно, Тотлебен прославился в ходе севастопольской обороны как инженер-создатель в осажденном городе крепостных сооружений, и в таковом качестве героя и чествовали в его альма-матер.
18 декабря 1855 года в Английском клубе в Москве был дан торжественный обед генерал-лейтенанту С.А. Хрулеву, «герою 6-го июня», а 29 декабря в Пажеском корпусе в Петербурге – выпускнику корпуса генерал-адъютанту князю В.И. Васильчикову, как его назвали в прессе – «севастопольскому генералу».
8 января 1856 года Хрулева чествовали уже в столице Российской империи – в Михайловской артиллерийской академии.
Спустя месяц, в феврале 1856 года, снова в Москве в связи с прибытием шести экипажей черноморских моряков, направлявшихся в Кронштадт и Архангельск, была устроена непрерывная программа «обедов» на протяжении целой недели – в доме московского генерал-губернатора графа А.А. Закревского от имени «московских дам» под руководством его жены, от московского дворянства в Английском клубе, от купеческого клуба. Мероприятия назывались «в честь адмиралов, штаб и обер-офицеров Черноморского флота и раненых генералов, штаб и обер-офицеров прочих войск», при том, что в составе экипажей был только один высший морской чин – контр-адмирал П.И. Кислинский, в будущем – севастопольский комендант.
Любопытно, что на «празднике инженеров» в честь Тотлебена присутствовал великий князь Николай Николаевич, который был генерал-инспектором инженеров, а на чествовании Хрулева – великий князь Михаил Николаевич, по роду службы – артиллерист.
Оба младших сына Николая I были частью «севастопольской семьи» на том основании, что они участвовали в Инкерманском сражении в 1854 году. Братья неизменно принимали участие в «севастопольских обедах» 1860-х годов, с тем только отличием, что Николай Николаевич посещал обеды «петербургских севастопольцев» лично, а Михаил Николаевич, назначенный в 1862 году наместником на Кавказе и главнокомандующим Кавказской армией, – через присылку телеграмм за подписью «кавказских севастопольцев».
Насколько можно судить по публикациям газеты «Русский инвалид» – главной газеты военно-морской тематики, «петербургских севастопольцев» к концу 1860-х годов было около 60, а «кавказских севастопольцев» – порядка 20.
Несмотря на явную немногочисленность «севастопольцев», возникавших как целостность каждый год в связи с «обедами» в Петербурге, смысл этого слова того времени стоит признать уникальным – «севастопольцами» называли не людей, рожденных в городе, и даже не людей, в нем служивших, а военно-морских чинов, вплоть до великих князей, бывших участниками 11-месячной Севастопольской обороны.
Думается, что экстерриториальность самого слова «севастополец» повлияла на формирование представления и в правящей элите, и в образованном обществе, в среде интеллигенции, о Севастополе как явлении, не схватываемом только далекой территорией на Крымском полуострове. А это, в свою очередь, вылилось в сознательные усилия со стороны правящей элиты Российской империи по стремительному возрождению города в первой половине 1870-х годов, когда стартовало его мощное развитие по всем направлениям: управленческом (создание градоначальства), коммерческом (открытие торгового порта), стратегическом (проведение железной дороги).
Автор жизнеописания Тотлебена и его многолетний помощник военный историк Н.К. Шильдер отметил, что «севастопольские обеды» возникли сразу после Крымской войны.
Однако в «Записках Петра Кононовича Менькова», еще одного «генерала обороны», приводится другая дата, видимо, более соответствующая действительности – 1859 год. Как пишет Меньков, инициатором идеи регулярного сбора «севастопольцев» в Петербурге был А.А. Столыпин:
«С 1859 года по инициативе одного из участников Севастопольской обороны А.А. Столыпина многие из живущих в Петербурге или приезжавших туда севастопольцев собирались ежегодно 20-го января на товарищеские обеды, служившие поддержанием той нравственной связи между лицами, проведшими одиннадцать месяцев на верхах Севастополя, которая отличала всех участников славной Севастопольской обороны.С 1863 года эти «севастопольские обеды» приняли особое, более общее значение; на обеды начала собираться вся наличная семья севастопольцев – моряки и представители всех родов оружий Севастопольской обороны слились в одну общую родную семью. В этом году постановлено было учредить ежегодные севастопольские обеды и собираться на них 11-го февраля – день славной борьбы за Селенгинский и Волынский редуты» (за предоставление этой информации благодарю петербургского историка Марину Федотову – Л.У.).
С 1863 года – который указывает Меньков в своих воспоминаниях как год превращения частных обедов в публичное мероприятие, – объявления о «севастопольских обедах» стали ежегодно появляться в газете «Русский инвалид». Так, объявление 1867 года гласило:
«По примеру прежних лет, участвовавшие в обороне Севастополя собираются 10 февраля сего года в гостинице «Демута» для обеда, в 5 часов по полудни. Вход назначен по 5 р. серебром с особы. Желающие принять участие в этом обеде приглашаются заблаговременно обращаться за получением билетов к содержателю упомянутой гостиницы. Форма одежды в сюртуках с эполетами».
В то же время в газетах 1860-х годов отсутствует информация о том, что собой представляли сами обеды – кто в них участвовал, какие темы на них обсуждались, как менялся состав участников из года в год. За исключением двух лет – 1868 и 1869 годов.
Как известно, в 1869 году в Севастополе был открыт Музей севастопольской обороны.
Музей располагался в 5 комнатах первого этажа дома Тотлебена – таким был подарок героя обороны городу, в который он регулярно приезжал и который выбрал его почетным гражданином несколькими годами ранее, в 1866 году. Сам дом был только что построен на том месте, где жил Тотлебен во время осады, и это был также подарок – императора Александра II знаменитому инженеру. Руководил строительством дома Тотлебена городской голова Севастополя купец П.А. Телятников.
Однако в публикациях о создании Музея нет информации о том, когда же именно Тотлебен подарил первый этаж своего дома под музейную экспозицию.
А произошло это на «севастопольском обеде» в Петербурге 11 февраля 1869 года.
Во 2-м томе монографии «История Севастополя» говорится о том, что впервые мысль о создании музея была высказана одним из участников обороны П.В. Алабиным в первом номере 1869 года газеты «Русский инвалид», при этом «Петр Владимирович подробно изложил цели, задачи, направления деятельности будущего музея, подчеркнув, что его основание – «это будет долг чести оставшихся в живых перед прахом наших друзей и братьев»».
Итак, Алабин в газетной публикации накануне очередного «севастопольского обеда» обозначил необходимость музея, а на самом обеде состоялось обсуждение этой темы.
Как следует из подробного обзорного материала в журнале «Морской сборник», брошюру Алабина на «обеде» 1869 года в длинной речи представлял уже упоминавшийся генерал Меньков.
Среди прочего он сказал: «Мы отодвинулись от славной эпохи севастопольского погрома на такое расстояние, с которого уже возможна историческая оценка событий… и враги, громившие Севастополь, оценили беспримерный подвиг защиты; в арсеналах своих они устроили особые отделы – севастопольские музеи!.. Не позволяю себе сомнения, что мысль устройства севастопольского музея, который будет лучшим памятником восточной войны и севастопольской защиты, найдет сочувственный отклик в сердце каждого из деятелей незабвенной эпохи».
Именно в ответ на эту речь Тотлебен, который выступал на «севастопольских обедах» в Петербурге распорядителем и первым тостующим, и передал в дар музею «принадлежащий ныне ему дом в Севастополе, тот самый, в котором он жил во время обороны».
Следующим тостом контр-адмирал Свиты его Величества А.А. Попов предложил обратиться с просьбой к великому князю Николаю Николаевичу, который также присутствовал на «обеде», – возглавить создание музея.
Николай Николаевич, в свою очередь, отметил, что «будет в состоянии вести дело по устройству музея только при помощи Эдуарда Ивановича и при содействии «Военного сборника» и «Русского инвалида»» (позднее в этих изданиях появились объявления о сборе средств и вещей для Севастопольского музея).
Итак, концепция музея первой обороны была оформлена на «севастопольском обеде» в Петербурге в феврале 1869 года.
Сложно достоверно сказать, почему идея музея возникла и получила поддержку «петербургских севастопольцев» именно в 1869 году, причем к осени этого же года она уже была реализована (в сентябре Тотлебен и великий князь Николай Николаевич торжественно открывали музей в Севастополе).
Тем не менее можно предположить, что Музей во многом обязан своим стремительным рождением скандалу, разразившемуся в периодической печати годом ранее – в 1868 году, после публикации в журнале «Русский архив» анонимных воспоминаний о Севастопольской обороне под названием «Из записок севастопольца».
«Русский архив» был широко известным и статусным полунаучным изданием, единственным в своем роде, т.к. он занимался не просто исторической публицистикой, в которой утверждения автора – на совести самого автора, а публикацией источников по истории России, в том числе – воспоминаний известных государственных и общественных деятелей.
Тем удивительнее на страницах этого издания были анонимные воспоминания (имя автора до сих пор не установлено), хамские по тону и оскорбительные по содержанию, ставившие под сомнение не просто героизм двух «главных» адмиралов обороны – В.А. Корнилова и П.С. Нахимова, но и их человеческие морально-нравственные качества.
***
Главный «удар» в «Записках севастопольца» был направлен на Нахимова.
Так, анонимный автор писал о его морально-нравственных качествах: «Нахимов был самый простой моряк, известный в то время только в одном Севастополе; честная, добрая душа, «Алексей, Божий-человек»… странный, ужасно неопределенный характер, но решительно без всяких талантов. Все, что можно сказать о нем вдруг и подумавши: не глупый человек, добрая душа! И только… Такая фигура и свойства были облечены в довольно неопрятный сюртук и штаны. Впрочем, сюртук постоянно украшался эполетами, которые, точно так же постоянно, были моложе чином и старше Черного моря. При осаде Севастополя адмирал один-одинешенек щеголял в сюртуке и в эполетах. Впрочем, мне случилось однажды видеть его в шинельке из люстрина, тоже довольно неопрятного фасона.
Необыкновенная доброта адмирала нарушалась иногда, хоть и редко, каким-то шумным вихрем бестолковых криков, которых, в сущности, никто не боялся и которые ровно ничего не значили. Он даже, временами, представлялся жестоким и закатывал матросам неопределенное количество линьков, но решительно всегда без злобы, а так, из рутины…
Если я упомянул о некоторых неровностях его нрава, о диких криках и тому подобном, это было в нем только исключением из общего правила. Обыкновенно он глядел добреньким. Иной раз ему приходила блажь и прикинуться генералом, как надо быть, но это не удавалось, природа отказала ему в генеральских свойствах. Сколько ни пробовал, ничего не мог он сделать по этой части, и, наконец, в отчаяньи махнул рукой: «не выходит!» и остался чем-то вроде…матроса. …Это было нечто совсем особенное в своем роде: «Павел Степанович Нахимов – Алексей, Божий человек», и только».
В воспоминаниях негативно характеризовался и Корнилов, который, по мнению автора «Записок», совсем не радовался победе в Синопском сражении, т.к. она выпала на долю не его, а Нахимова.
Досталось в «Записках» и Севастополю эпохи до-Крымской войны, описанному как никому неизвестное в России место бесконечных офицерских кутежей и рыночных бабьих склок, место настоящего «Садома и Гоморры».
В частности, анонимный автор писал: «Городок рос и крепчал, безучастно со стороны России. Кто знал об этом? Скажите на милость, много ли раз слышали вы на школьных лавках имя Севастополь? Кто из нас 15 лет тому назад думал и представлял себе, что там, на юге России есть первая в мире бухта, живет семья лихих моряков, и ими правит необыкновенный деятель, под рукою которого всё так и кипит?»
«Записки севастопольца» спровоцировали большую дискуссию в печати, шедшую в течение 1868 года в самых разных периодических изданиях, как специализирующихся на военно-морской тематике (газеты «Русский инвалид» и «Кронштадтский вестник», журнал «Морской сборник»), так и обычной периодике (главная ежедневная газета столицы «Санкт-Петербургские ведомости»). Анонимные воспоминания анализировались и позднее – в частности, в многотомном сборнике материалов по истории Крымской войны и обороны Севастополя, собиравшихся под эгидой наследника цесаревича Александра, будущего Александра III, в начале 1870-х годов.
В дискуссии приняли участие не только моряки-участники обороны Севастополя – среди которых наиболее известна статья биографического жанра капитана 1 ранга А. Асланбегова «Адмирал Павел Степанович Нахимов», вышедшая вначале в «Русском инвалиде» и «Морском сборнике», а затем и в «Русском архиве» – том самом журнале, где были опубликованы скандальные «Записки севастопольца».
Специальную статью анонимным воспоминаниям посвятил сам руководитель «Русского архива» – известный историк П.И. Бартенев, по сути, извинявшийся за публикацию в своем журнале.
В этом же журнале вышел материал управляющего морским ведомством контр-адмирала Н.К. Краббе, который сам был участником Крымской войны (хотя и не принимал участие в Севастопольской обороне), а в 1860-е годы являлся «правой рукой» руководителя Морского ведомства великого князя Константина Николаевича, младшего брата Александра II, вдохновителя основных реформ его царствования.
Краббе, в первую очередь, обращал внимание на особый характер журнала «Русский архив» как собирателя источников для будущих исследований: «Честь нашего флота и справедливость требуют, чтобы рядом со статьею, выражающею личное воззрение одного неизвестного лица, историк имел пред собою единодушное заявление полнейшего негодования всего русского флота к лживым обвинениям со стороны анонимного автора».
В таком же духе был выдержан и «севастопольский обед» 11 февраля 1868 года, отчет о котором впервые был опубликован в целом ряде периодических изданий (газеты «Русский инвалид» и «Московские ведомости», журнал «Морской сборник»).
В «Русском инвалиде» отмечалось, что «собрание оказалось многочисленнее, чем в прежние годы» (всего присутствовало 65 человек).
Здесь нет смысла цитировать все выступления того обеда, посвященные, в первую очередь, фигуре Нахимова, его человеческим качествам, талантам руководителя и отношению к нему со стороны матросов и солдат, но стоит отметить, что в речи Тотлебена уже мелькает мысль, оформившаяся годом позже в тему создания музея, а именно – необходимость сохранения памяти о героях обороны: «Кому из защитников Севастополя могло прийти на ум, что при нас еще настанет время, когда нужно будет привести убедительные факты в удостоверение истинно высоких заслуг Корнилова и Нахимова? ...Как свидетели их подвигов, наша священная обязанность защищать их честь».
О необходимости передачи памяти о Севастопольской обороне потомкам говорил в своем выступлении уже упоминавшийся капитан 1 ранга Асланбегов, статью которого о Нахимове не только постоянно вспоминали в ходе обеда, но отклик на которую пришел даже с Кавказа, от великого князя Михаила Николаевича, главного среди «кавказских севастопольцев».
Среди прочего, Асланбегов в своей речи на обеде сказал: «Мы не только твердо и непоколебимо удержим в сердце своем вечную память севастопольского года, но постараемся внушить должное уважение и потомкам».
От этих утверждений оставался только шаг до мысли о создании музея Севастопольской обороны. И этот шаг и был сделан год спустя.
Таким образом можно полагать, что именно скандальная публикация «Из записок севастопольца» вытолкнула посетителей «севастопольских обедов» в публичное поле дискуссий об обороне города, и как ее непосредственные участники они не могли не взять на себя ответственность за сохранение для потомков памяти об этом героическо-трагическом событии.
***
«Севастопольский обед» 1868 года интересен не только тем, что говорилось его участниками по поводу анонимных воспоминаний, но и тем, что «петербургские севастопольцы» обсуждать не стали.
А именно – прозвучавшую в «Записках севастопольца» критику по адресу Николая I, в правление которого армия подвергалась муштре, но не была оснащена новейшим вооружением, имевшимся в распоряжении противников России в Крымской войне.
Все речи на «севастопольских обедах», судя по доступным публикациям, обычно касались героизма защитников города, их личных качеств, боевых навыков, стойкости духа, готовности бороться до конца в условиях превосходящих сил противника. В 1861 году в газете «Русский инвалид» вышла статья графа Д.Е. Остен-Сакена под названием «Оборона против нападающих на оборону Севастополя», в которой бывший начальник Севастопольского гарнизона со ссылками на иностранных авторов доказывал, что «севастопольцы» своей 11-месячной обороной совершили невозможное с точки зрения осадной науки.
Во всех этих рассуждениях о личном героизме защитников города, очевидно, была фигура умолчания, которая была связана с властью эпохи Крымской войны в целом, персонифицированной в лице императора Николая I и его ближайшего окружения, к которому относился, например, его личный друг, морской министр и начальник Главного морского штаба более 20 лет князь Меньшиков.
Н.К. Шильдер приводит в жизнеописании Тотлебена такую историю. Когда в 1863 году Тотлебен поднес Александру II только что вышедшую первую половину его труда «Описание обороны г. Севастополя», то император прочитал вступительное письмо автора к самому Александру и вернул книгу со словами – «А ты забыл батюшку».
Шильдер пишет: «Тотлебену пришлось взять назад «Описание обороны», переделать вступительное письмо и затем во всех отпечатанных, уже подготовленных к продаже экземплярах изменить …отрывок, придумав следующую редакцию: «Но превыше всех была оценена служба севастопольских защитников блаженной памяти государем императором Николаем Павловичем, повелевшим считать севастопольскому гарнизону месяц обороны за год службы, и Вашим Величеством, когда при посещении Крымской армии, вскоре после оставления Южной стороны Севастополя, Вы осчастливили войска милостивыми словами: «Я горжусь Вами»» (выделенное полужирным – это вставка в текст, сделанная Тотлебеным после замечания императора – Л.У.).
Далее Шильдер, больше всего известный сегодня среди профессиональных историков как автор первой биографии Николая I, с явным сожалением отмечает – это было практически всё, что нашел нужным сказать Тотлебен в своем многотомнике об императоре, при котором разворачивалась драматическая оборона Севастополя.
Очень обтекаемо в многотомном труде Тотлебена говорилось и о князе Меньшикове, в первую очередь о том, ожидал ли тот высадки союзников в Крыму. Сообщая об этом в жизнеописании Тотлебена, Шильдер снова, по сути, обвиняет знаменитого инженера в необъективном взгляде, только не на императора, а на одного из его ближайших сподвижников.
Очевидно, был возможен и другой взгляд на тему «Севастопольская оборона и Николай I».
Этот взгляд явно разделяла газета «Русский инвалид», на страницах которой, например, публиковались прочувствованные стихи об императоре, ушедшем из жизни в разгар Севастопольской обороны, и материалы о двух войнах «России с Западом» (имелась в виду Отечественная война 1812 года и, как тогда говорили, Восточная война 1854 – 1856 годов) – такая постановка вопроса как бы снимала ответственность с Николая I за неудачный для России ход войны.
Этот взгляд явно доминировал при чествовании генерал-лейтенанта Хрулева в Москве в декабре 1855 года, на котором с главной речью выступил академик М.П. Погодин, один из известнейших историков Московского университета николаевского царствования, славянофил, издатель «Москвитянина», дом которого был центром литературной жизни Москвы. И если на «празднике инженеров» в честь Тотлебена в Петербурге в ноябре 1855 года славили нового императора – Александра II, то в Москве на торжественном обеде Хрулеву, в первую очередь вспоминали об императоре умершем.
Среди прочего, Погодин говорил: «Мы все желаем мира, лишь бы он был честен и благороден, чтоб нам не стало стыдно ни пред нашим Петром под Полтавою и при Пруте, ни пред Екатериною с Румянцевым, Потемкиным и Суворовым, ни пред Александром с его славными сподвижниками 1812 года, ни пред покойным государем, который ясно теперь видит с высоты все дела любезной ему России и который здесь свято охранял нашу честь…»
Торжественный прием черноморским морякам, организованный генерал-губернатором Москвы графом А.А. Закревским – человеком «николаевской системы», также носил явно про-николаевский характер, помещая Севастопольскую оборону в контекст «борьбы России с Западом». Еще один историк Московского университета, друг Погодина и соиздатель «Москвитянина» С.П. Шевырев на обеде, имевшем место 19 февраля 1856 года в доме Закревского, например, отметил:
«В день скорби всенародной, в первый раз, вступали они (имеются в виду черноморские моряки – Л.У.) в Москву: совершалась годовщина памяти по государе Николае Павловиче. Отрадно было думать, что в последнее время жизни своей он столько утешался ими и что последние дни Его царствования были озарены славою их подвигов».
Интересно, что Хрулев отсутствовал на «севастопольском обеде» 1868 года, хотя жил в Петербурге, а, очевидно, на тот обед «петербургские севастопольцы» собрали всех, кого могли, для противостояния анонимным «Запискам севастопольца».
В связи с этим можно предположить, что на «севастопольские обеды» собирались те участники Севастопольской обороны, которые возлагали ответственность за катастрофическую по численности погибших и раненых осаду на «прогнившую» властную систему Николая I, солидаризируясь с реформаторскими настроениями его сына.
Точнее, его сыновей, т.к. далеко не только ставший императором Александр видел необходимость кардинальных реформ, но и чуть ли не в первую очередь второй сын Николая – Константин. С ними обоими Тотлебен лично познакомился в сентябре 1855 года в Николаеве, куда он приехал для укрепления оборонительных сооружений города сразу же после оставления Севастополя. В тот момент туда только прибыли сразу три сына Николая I – император Александр II, новый руководитель Морского ведомства великий князь Константин Николаевич и генерал-инспектор инженеров, участник Инкерманского сражения великий князь Николай Николаевич – для знакомства с ситуацией на Черном море «на месте».
Стоит отметить, что спустя всего два месяца на «празднике инженеров» в Петербурге вместе с великим князем Николаем Николаевичем Тотлебена встречал генерал-адъютант Я.И. Ростовцев, на тот момент – начальник Главного штаба Его Императорского Величества по управлению военно-учебными заведениями, но оставшийся в российской истории как главный разработчик положений крестьянской реформы правления Александра II – отмены крепостного права.
«Правая рука» другого великого князя – Константина Николаевича, а именно этот сын Николая I был общим идейным вдохновителем реформ 1860-х годов – управляющий Морским ведомством Краббе, принявший в 1868 году участие в критике анонимных «Записок севастопольца», был горячим сторонником судебной реформы, реализуя вместе с великим князем ее положения применительно к военно-морским силам.
Еще один участник Севастопольской обороны – адмирал Г.И. Бутаков, начальник штаба Черноморского флота в 1855 – 1856 годах, посещавший «севастопольские обеды» 1860-х годов в Петербурге – вместе с тем же Константином Николаевичем был почетным членом Севастопольской морской офицерской библиотеки (находившейся на тот момент в Николаеве).
Другой участник «севастопольских обедов» – контр-адмирал А.А. Попов – также относился к ближайшему окружению Константина Николаевича (его имя постоянно мелькает в дневнике великого князя). Именно Попов предложил на обеде 1869 года возглавить дело по созданию Музея севастопольской обороны великому князю Николаю Николаевичу.
Итак, можно говорить о целой «команде» военно-морских сил, к которой принадлежали и «петербургские севастопольцы» и которая группировалась вокруг реформаторов Александровского царствования. В то же время этот круг людей видел и пороки новой пореформенной системы, в первую очередь – отнюдь не здоровое состояние общества, разбуженного вначале трагической Крымской войной, а потом – реформами, делавшимися в том числе на основании жесткой критики эпохи Николая I.
В этом плане показательна характеристика «Записок севастопольца», данная руководителем газеты «Кронштадтский вестник» контр-адмиралом Н.А. Рыкачевым – а эта газета, детище Рыкачева, ориентированная на морского офицера-интеллектуала, также находилась под покровительством великого князя Константина Николаевича.
Статья Рыкачева «По поводу «Записок севастопольца» отдельно упоминается в биографических материалах о нем, и это, конечно, не случайно – в отличие от других публикаций, критически разбиравших скандальные «Записки», издатель «Кронштадтского вестника» сумел подняться над темой просто защиты образов Корнилова и Нахимова. Рыкачев увидел в анонимных воспоминаниях отражение нигилистических настроений молодежи 1860-х годов – и хотя сам контр-адмирал нигде не упоминает термин «нигилисты», очевидно, речь идет именно о них.
Итак, Рыкачев писал: «Мизантропический стих Гейне, служащий эпиграфом Запискам севастопольца», лучше всего характеризует направление статьи… Автор делает коротенькую характеристику адмиралов Грейга и Лазарева, настоящих виновников процветания Черноморского флота и делает ее тем же тоном высокомерной оценки известной школы, не признающей авторитетов и позволяющей себе отзываться обо всем с каким-то тупым юмором...
Далее он… делает отвратительную характеристику состояния нашей армии перед Крымской войной. Перед войной у нас действительно не было штуцеров, не было многого, необходимого для снабжения армии, но у нас были солдаты, которыми мы вправе гордиться и которые показали себя в Севастополе и везде, где только встречались с неприятелем. Их действительно много учили церемониальным маршам, но они все-таки были теми славными солдатами, которым завидует Европа, вооруженная штуцерами, нарезными пушками и проч. и проч. Эти солдаты показали, что сила армии заключается не в одних только штуцерах и игольчатых ружьях, а заключается еще в чем-то другом, чего не может понять автор.
… Это опять юмор беспощадный, мизантропический юмор презрения ко всему человечеству.
… История… с сожалением… занесет в свои скрижали печальное повествование о том грустном направлении, которое родит желание уничтожать всё высокое, топтать в грязь всё то, чему удивляются и что боготворят массы. Направление это не опасно в далеком будущем, но оно еще так недавно отравляло нашу молодежь и, уничтожая веру в авторитеты, оставляло молодые поколения без руководителей, - без примеров, которым надлежит следовать. Это направление порождает преждевременное разочарование и мезантропию, делает человека бессильным, завистливым и злым. Разбивать авторитеты сделалось каким-то особенным наслаждением для некоторых из наших писателей и автор «Записок севастопольца» без меры, через край, вкусил этого наслаждения. … С высоты своей книжной мудрости он говорит обо всем свысока, разбирает ошибки Наполеона и Александра Македонского также легко, как ошибки какого-нибудь Сент-Арно, Канробера или нашего Даненберга. Одним словом, он ни дать, ни взять похож на того ученого, но бестолкового офицерика, который трется в Висбадене около Литвинова и Потугина в последнем мастерском рассказе Тургенева «Дым»».
В этих словах Рыкачева об авторе анонимных воспоминаний очень точно схвачено больное состояние молодого поколения – состояние, уже проявившееся в выстреле бывшего студента Д. Каракозова в Александра II в 1866 году, и проявившиеся буквально в том же 1869 году в деле Нечаева (которое, как известно, послужило для Ф.М. Достоевского толчком для написания романа «Бесы»).
Российское общество 1860-х годов испытывало серьезные проблемы с собственной идентичностью, и, конечно, не случайно реакция «петербургских севастопольцев» и их весьма высокопоставленного окружения на анонимные воспоминания сконцентрировалась на защите образа Нахимова.
«Народный адмирал» олицетворял для этого круга те границы, в которых было возможно здоровое общество будущего – с одной стороны, тотально не отвергающего власть, но и не сливающегося с ней полностью, с другой стороны, готового, несмотря на ее промахи и недостатки, бороться за поставленные ей цели, а с третьей стороны – умеющего находить общий язык с «простым народом».
В этом смысле «севастопольские обеды» были нужны не только «севастопольцам» и даже не только Севастополю, способствовав возрождению города, но и обществ, и власти в целом, т.к. они несли в себе именно этот заряд – народно-адмиральского героического духа.
Где-то именно в этой плоскости лежало эволюционное, а не революционное развитие страны, но даже в Севастополе к началу ХХ века (достаточно вспомнить события 1905 года в городе и на Черноморском флоте) этот заряд оказался исчерпан.
Любовь Ульянова