Крымская война как «момент истины» для России
Аннотация. В статье предпринята попытка показать, что Крымская война явилась своеобразным «моментом истины» для России. Акцент сделан на анализе той части консервативной публицистики второй половины XIX в., для которой доминирующими стали идеи о враждебности России и Запада, проистекающей из различий цивилизационного характера и политического панславизма.
Ключевые слова: Крымская война, общественно-политическая мысль, консервативная публицистика, внешняя политика, панславизм.
Крымская война без всякого преувеличения стала «моментом истины» для России, причем сразу в нескольких аспектах. Выделим некоторые из них. Первый аспект. Прежде всего война выявила критическое для России, прогрессирующее военно-экономическое отставание от передовых европейских держав и сделала не только необходимыми, но и неизбежными дальнейшие реформы.
Нет необходимости подробно останавливаться на этом сюжете, неоднократно исследованном в литературе. Укажем лишь на некоторые хорошо известные цифры. За 1825–1860 гг. удельный вес России в совокупной выплавке чугуна пятью странами (Англия, США, Германия, Франция, Россия) упал с 15 до 5 % (попутно отметим, что в конце XVIII в. в России выплавлялось чугуна больше, чем в Англии; в 1860 г. по производству чугуна Англия превосходила Россию в 16 раз). В 1860 г. удельный вес России в мировом производстве составлял 1,72 %, что было меньше, чем доля Франции, в 7,2 раза, меньше, чем доля Германии, в 9 раз, меньше, чем доля Англии, в 18 раз (см., напр: [10, с. 34–35]). Второй аспект. Война, что называется, встряхнула все слои русского общества и заставила его говорить о необходимости реформ. «Настоящая война вызвала в русском обществе явления доселе небывалые. Она дала толчок, от которого оно расшевелилось до самых низших слоев.
Интересы каждого лица и сословия были живо затронуты тяжелыми обстоятельствами, в которых находится отечество, и каждый поневоле устремил все свое внимание на общественные дела», – писал К.Д. Кавелин в «Записке о письменной литературе», напечатанной в герценовских «Голосах из России» [2, с. 37]. Те же мысли встречаются и в совместном, К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина, «Письме к издателю», опубликованном в том же сборнике: «У нас в настоящее время кипит война, поглощающая все силы государства, война, которая расшевелила русское общество и раскрыла все внутренние наши язвы, государственные и общественные. <…> У нас теперь все пришло в движение; все, что есть порядочного в обществе, устремило взоры и внимание на исправление внутренней нашей порчи, на улучшение законов, на искоренение злоупотреблений. Мы думаем о том, как бы освободить крестьян без потрясений всего общественного организма, мы мечтаем о введении свободы совести в государстве, об отмене или по крайней мере об ослаблении цензуры» [2, с. 21–22].
При этом два виднейших теоретика русского либерализма особенно подчеркивали, что неудачи России в войне не вызывают у них чувства радости или злорадства. Стремясь опубликовать за границей, в сборнике, издаваемом приверженцами идей социализма, свои критические размышления о бедственном состоянии современной им России, они не руководствовались «положительной нелюбовью к отечеству», стремлением «создать новые затруднения» правительству, и без того находящемуся в чрезвычайно трудном положении, «найти точку опоры для оппозиции или недовольных в России», «надеждой завязать тесные связи между революционными элементами в России и Западной Европе» [2, с. 10]. Все перечисленное выше К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин отвергали как предательство: «Нет! Наша любовь к родине выше всяких подозрений. Русский и изменник – два понятия, которые между собою никак не клеятся» [2, с. 10]. Наделавшая в свое время много шума записка курляндского губернатора П.А. Валуева «Дума русского», содержавшая беспощадную критику внутреннего положения дел в стране, также была инспирирована во многом неудачами в Крымской войне. «Грустно… <…> …Я болен Севастополем», – читаем в самом начале [1, с. 349].
Только «вместе с первою значительною войною» можно, полагал автор, в полной мере оценить все результаты внутренней и внешней политики, положение страны. Сам П.А. Валуев выразил его в нескольких емких словах: «Сверху блеск; внизу гниль» [1, с. 354]. Одними из главных причин подобного положения дел автор «Думы русского» считал «повсеместный недостаток истины», «всеобщую официальную ложь» [1, с. 354]. Уповая на Бога и «своего Государя», П.А. Валуев одновременно ставил в пример Морское министерство, которым «правила твердая рука генерал-адмирала, носящего титул императорского высочества» (великий князь Константин Николаевич), единственное, пожалуй, не погрязшее во всеобщей лжи, не обнаруживавшее, «подобно другим ведомствам, беспредельного равнодушия ко всему, что думает, чувствует или знает Россия» [1, с. 357–358]. К слову сказать, великий князь Константин Николаевич высоко оценил статью П.А. Валуева, назвав ее «весьма замечательной», и фактически призвал следовать его примеру.
Так, Константин Николаевич высказал пожелание видеть в «Морском сборнике» – органе Морского министерства – написанные «весьма смело и сильно» статьи («нравственно-философские рассуждения»), в которых содержалось бы «порицание системы лжи, замашки показать товар лицом, высказать небывалые заслуги свои и утаить недостатки, упущения и ошибки», и выразил готовность «вознаградить авторов самым щедрым образом» [13]. Весьма показательна реакция на Крымскую войну и кружка славянофилов. Они с энтузиазмом встретили начало войны, надеясь на освобождение славян, но были уверены, что сделать это можно только при условии радикального внутреннего обновления и очищения. Неудачи в войне тем более заставляли славянофилов думать о реформах: она показала неспособность николаевской военно-бюрократической машины решать назревшие задачи. А.И. Кошелев в качестве выхода предлагал созыв Земской думы, призванной укрепить единство царя и народа, оказать правительству финансовую помощь, наконец, подвигнуть власть к реформам. К.С. Аксаков, выступивший с резкой критикой николаевского режима, губительно влиявшего на все сферы общественной жизни, находил, что совещательный Земский собор мог бы стать важным элементом системы межсословных отношений и связи народа с государством (см.: [6, с. 83–88]). Третий аспект.
Из сказанного выше видно, что Крымская война придала ускорение развитию различных направлений русской общественной мысли. Обратим здесь внимание на один принципиальный момент. Консервативная мысль предшествующего периода достигла своей кульминации в учении славянофилов. Отправной точкой славянофильской историософии был, как известно, тезис о различии исторических судеб России и Европы. Эти различия имели многочисленные проявления. Так, в Европе в основе складывания государств были завоевания, в России – добровольное призвание варягов. В Европе доминировало индивидуалистическое начало, в России – коллективистское; русская община выступала не только в качестве административно-хозяйственной единицы, но выражала весь склад, образ жизни русского человека, являла собой «нравственный союз», «торжество духа». На Западе христианство отравлено и извращено рационализмом римской культуры, отсюда рассудочность и внутренняя раздвоенность (между верой и рассудком) сознания европейцев.
В России можно видеть мистическое созерцательное начало, основанное на чувстве единения с Богом, отсюда – целостность религиозного восприятия. Исходная посылка пореформенных консерваторов, выступавших идейными наследниками классического славянофильства, оставалась той же. Но из нее развивались уже идеи враждебности Запада в отношении России, неизбежности войны двух цивилизаций: романо-германской и славянской (русской). Эти идеи стали доминирующими для определенной части консервативной публицистики. Состояние всеобщей враждебности, в котором оказалась Россия накануне и в период Крымской войны, очень эмоционально зафиксировал М.П. Погодин: «Враги стремятся на нас отовсюду, как будто кто их погоняет. Страшные силы их уже в походе; другие, еще страшнее, заготовляются; на всех путях становятся нам преграды и строятся ковы, со всех сторон возбуждаются новые противники и вызываются новые опасности. <…> По удивительному и непредвиденному ходу дела все наши враги пришли в напряженное, почти насильственное состояние, неистовство против России, и она подвергается нашествию, вещественному и невещественному, не двадесяти, а чуть не семидесяти двух языков, которых сочло священное предание.
Я говорю нашествию невещественному, ибо не одна сила идет против нас, а дух, ум, воля, и какой дух, какой ум, какая воля! На что эти враги не решатся, чего не выдумают, в чем усомнятся и на чем остановятся, если уже на то, как говорится, пошло? Останется ли для них что-нибудь священное? Они грозят, следовательно, не одному Кронштадту и Севастополю: их надо ожидать везде – в церкви и спальне, на ученье и молитве, за обедом и ужином, в висок и под ложечку, по головам и в сердце, в полдень и полночь, в будни и Светлое Христово Воскресенье» [11, с. 286, 288–289].
Причем, подчеркивал публицист, враждебны по отношению к России не только правительства, но и народы европейских государств: «Правительства нас предали, народы возненавидели»; «Политика ее [России] возбудила против нее слепую ненависть народов и доставила ей черную неблагодарность государей…» [11, с. 274, 276]. Сходные мысли высказывал и П.А. Валуев в уже названном сочинении, датированном концом августа 1855 г.: «Друзей и союзников у нас нет. <…> Везде проповедуется ненависть к нам» [1, с. 350]. Примечательно, что свои историософские размышления о различиях между Россией и Европой Н.Я. Данилевский начинает с сопоставления двух событий. Первое произошло в 1864 г., когда Пруссия и Австрия напали на Данию и отторгли ее территории при почти полном равнодушии остальной Европы. Другое событие случилось в 1854 г.: ведущие европейские державы объединились в борьбе против России. Из этого сопоставления Н.Я. Данилевский делает вывод о враждебности и европейских правительств, и европейских обществ к России, о неизбежности войны с Западом: «Европа видит… в Руси и в славянстве не чуждое только, но и враждебное начало»; «При доказанной долговременным опытом непримиримой враждебности Европы к России можно смело ручаться, что, как только она [Европа] устроит свои последние домашние дела, когда новые элементы политического равновесия ее системы успеют отстояться и окрепнуть, первого предлога (как во время Восточной войны) будет достаточно для нападения на Россию, а таких предлогов доставят всегда в достаточном количестве Восток и Польша» [3, с. 51, 424]. Мысль о враждебности Запада к России, неизбежности большой войны, в которой против России вновь выступит коалиция европейских держав, неоднократно проводилась и Р.А. Фадеевым: «Нет сомнения, что в душе, в общественном настроении, независимо от дипломатических интересов, Западная Европа в общей массе нам враждебна»; «… Мы никогда не будем иметь сепаратной войны, одиночного поединка, какой был у Австрии с Францией, у Австрии с Пруссией и т. д. Россия слишком сильна, и последствия поражения с нашей и с противной стороны слишком неравны, чтобы кто-нибудь вышел на нас один на один. Мы знаем с точностью лишь то, что, когда нам придется меряться с кем-либо силами, противником нашим будет не нация, а большой союз!» [12, с. 328, 330]. При этом Р.А. Фадеев отмечает одно важное обстоятельство.
В силу различий в «историческом воспитании» Европа и прежде не питала к России особой симпатии. Но коалиция западных стран против России сложилась тогда, когда Россия начала проводить самостоятельную внешнюю политику, отвечающую ее национальным интересам и направленную на выполнение исторической миссии. Именно такой, по Р.А. Фадееву, политикой стала попытка в ходе Крымской войны решить восточный вопрос. По времени это совпало с окончанием, как его называл публицист, воспитательного периода русской истории, начавшегося петровскими реформами, в течение которого Россию пытались приобщить к плодам европейской цивилизации. Теперь Россия вступает в новый период своей истории, в том числе и в области международных отношений: «С тех пор как Россия стала становиться русской, – отмечает Р.А. Фадеев, – мы всегда должны быть готовы к такому обороту дел [большой коалиции западных стран], полагаясь только на себя» [12, с. 330]. Четвертый аспект.
Он непосредственно связан с тем, что было сказано выше. Часть консервативных публицистов обращала внимание своих читателей на отсутствие у России с начала XIX в. внешней политики, отвечавшей национальным интересам страны. Более того, подчеркивалось, что Россия, действуя в ущерб собственным национальным интересам, при этом активно защищала чужие, если не сказать чуждые. М.П. Погодин приводил убедительные примеры того, как «Россия пятьдесят лет служила Европе», начиная с помощи «императора Павла австрийцам против властолюбивых притязаний Французской республики» и заканчивая предотвращением в 1851 г. Николаем I готовой вот-вот начаться войны Австрии и Пруссии, «которая неминуемо бы привела обеих на тот же край погибели, вместе с Германией». Подводя итог этой политике как «очевидно несостоятельной», «вредной» и «безуспешной», публицист выражал надежду, что впредь Россия будет отстаивать свои, а не чужие интересы: «Наверно, мы будем теперь умнее и, крывши столько времени чужие крыши, подумаем наконец и о своей» [11, с. 276]. Сходные мысли высказывал и другой публицист, М.Н. Катков: «Так называемый Священный Союз, в который посажена была тогда Россия, держал ее в сфере совершенно чуждых ей интересов, разобщал ее правительство со страной и делал его орудием других правительств, которым оно приносило в жертву и вещественные, и нравственные силы своего народа» [5, с. 150].
Одновременно публицист отмечал особенность политики европейских стран в отношении России. С одной стороны, они стремились направить политику России в своих собственных интересах. С другой – делали все, чтобы исключить для России возможность отстаивать свои национальные интересы. «Все политическое искусство европейских правительств по отношению к России состояло в том, чтобы вовлекать ее правительство в такие положения и сочетания, которые наименее соответствовали бы ее собственным интересам и в которых она служила бы посторонним для нее целям, сколь можно более в ущерб себе. <…> Там, где хоть скольконибудь выступал наружу русский интерес в европейских делах, можно было с уверенностью ожидать, что все правительства станут против нас заодно. Не могла быть допущена никакая комбинация, выгодная для России, не мог быть поднят никакой вопрос, который хотя бы отдаленным образом обещал разрешиться в русском смысле.
Русская политика в Европе могла что-нибудь значить только в той мере, в какой она отреклась от своего национального характера…» [5, с. 147–148]. Так же как и М.П. Погодин, М.Н. Катков полагал, что внешняя политика России должна преследовать национальные интересы и отличаться твердостью в их отстаивании: «Итак, задача иностранной политики требует, прежде всего, чтобы мы знали, чего мы хотим, чтоб у нас была определенная программа действий, чтобы мы были чутки к интересам нашего государства и правильно ценили их, давая предпочтение главному и существенному, и чтобы во всем существенном мы были незыблемо тверды и отнюдь не давали бы повода рассчитывать на нашу уступчивость» [5, с. 150]. О бескорыстном служении не своим, а европейским интересам в продолжении почти полутора веков, начиная с Петровских реформ, говорил Ф.М. Достоевский: «Да и когда, часто ли Россия действовала в политике из прямой своей выгоды? Не служила ли она, напротив, в продолжение всей петербургской своей истории всего чаще чужим интересам с бескорыстием, которое могло бы удивить Европу, если б та могла глядеть ясно, а не глядела бы, напротив, на нас всегда недоверчиво, подозрительно и ненавистно» [4, с. 45]. Проводниками чуждой России внешней политики были дипломаты. В.П. Мещерский с ностальгией вспоминал о временах Екатерины II, когда «послами, советниками, резидентами, секретарями» назначали «русских людей – умных, самостоятельных, с принципами, убеждениями и верой».
По мнению публициста, но вое поколение отечественных дипломатов начинало формироваться благодаря военно-политическим успехам Александра I. Оно знаменовало собой полный разрыв с традициями екатерининской дипломатии и фактически полную дипломатическую капитуляцию перед Европой. В итоге появился принципиально новый тип российского дипломата, полным воплощением которого стал К.В. Нессельроде. «Отчуждение от духа екатерининской эпохи и завет извиняться в своей народности и силе были восприемниками этого новорожденного детища, и пока европейская дипломатия создавала Меттернихов и Талейранов [то есть дипломатов, отстаивавших интересы своих государств], русская создала Нессельроде. <…> Служить интересам какой-то идеальной гармонии в Европе и не тревожить ее притязаниями нашего народного бытия: таков в главных чертах был лозунг нашей новой нессельродовской дипломатии» [8, с. 185].
Новая внешняя политика, надеялся В.П. Мещерский, приведет со временем к вымиранию дипломатов «старого завета» (к которым он относил не только К.В. Нессельроде, но в еще большей степени А.М. Горчакова) и появлению наконец подлинных «сберегателей государственных интересов». Пятый аспект. Крымская война способствовала распространению идей панславизма. Его зарождение следует, видимо, отнести к 1830-м гг., когда пробуждается интерес к славянской проблематике, начинается активное изучение истории славянских народов. В панславистских идеях того времени превалировал культурный компонент. Во второй половине XIX в. у ряда публицистов консервативного направления на первый план выходит уже политический панславизм. Наиболее полно и аргументированно идеи политического панславизма были выражены Н.Я. Данилевским («Россия и Европа») и Р.А. Фадеевым («Мнение о восточном вопросе»).
Оба публициста говорили о необходимости создания всеславянской федерации во главе с Россией и со столицей в Константинополе: «…всеславянская федерация, с Россией во главе, со столицею в Царьграде – вот единственно разумное, осмысленное решение великой исторической задачи, получившей в последнее время название восточного вопроса» [3, с. 385]; «Славянские народы должны стремиться к двум целям: каждый отдельно – к самостоятельной политической и общественной жизни у себя дома, все вместе – к теснейшему племенному союзу с Россией и к русскому главенству в военном и международном отношении. Каждому племени нужен свой государь для домашних дел и великий славянский царь для дел общих» [12, с. 408]. Идеи политического панславизма легко прочитываются также в публицистике К.Н. Леонтьева и Ф.М. Достоевского. К.Н. Леонтьев видел в обозримой перспективе две России, «неразрывно сплоченные в лице государя»: одна – «Россия – империя, с новой административной столицей (в Киеве)», другая – «Россия – глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре» [7, с. 282]. Ядром этого «Восточного союза», кроме России, должны стать, по К.Н. Леонтьеву, славяне.
О необходимости «единения всего славянства», разумеется «под крылом России», писал Ф.М. Достоевский, считая, что с достижением этой цели «Константинополь – рано ли, поздно ли, должен быть наш» [4, с. 47–48]. Для всех названных публицистов освобождение славян и их объединение под главенством России рассматривалось как ее историческое предназначение, не исполнив которого она бы потеряла, выражаясь словами Н.Я. Данилевского, «причину своего бытия, свою жизненную сущность, свою идею». Кроме того, создание всеславянской федерации рассматривалось ими как одно из проявлений и необходимых условий борьбы двух типов цивилизаций: западноевропейской и славянско-русской. «Тут идет речь не о пограничных столбах, а о том, кто станет в близком будущем первым народом Старого Света; лучше сказать, о том, кто успеет расчистить себе место, чтобы вырасти во весь свой природный рост телом и душой (в истории эти два вида возрастания связаны неразрывно) – Русь или Германия?», – писал по этому поводу Р.А. Фадеев [12, с. 424–425]. При этом публицисты слабо верили в возможность самостоятельного существования освободившихся от австрийского и турецкого владычества славян.
По мысли Р.А. Фадеева, без объединения под главенством русского царя «самостоятельность как балканских, так и дунайских народов несбыточна»: «Если их освободить сегодня без объединения около России, завтра они очутились бы в прежнем и еще худшем положении» [12, с. 408]. Сходные перспективы для славян, предоставленных их собственной судьбе, без России, рисовал и Н.Я. Данилевский: они будут поглощены австро-турецкой федерацией, где подвергнутся ассимиляции и «обезнародению» [3, с. 359]. Вместе с тем реализация идеи политического объединения славян вокруг России не рассматривалась названными публицистами как самоцель. По К.Н. Леонтьеву, «для векового бытия этого мало, очень мало». Славянское единство для него – шаг к достижению высшей цели, «развитие своей собственной, оригинальной славяноазиатской цивилизации» [7, с. 279], которое должно завершиться образованием, как было сказано выше, «Великого восточного союза» во главе с Россией, «с новой культурной столицей на Босфоре». Ф.М. Достоевский рассматривал «единение всего славянства» как «первый шаг» на пути мессианского, всемирно-исторического предназначения России [4, с. 47]. Н.Я. Данилевский и Р.А. Фадеев видели в славянстве некую духовно-нравственную опору.
Главным русским недугом Н.Я. Данилевский считал «европейничанье». Освободиться от этого «духовного плена и рабства» он надеялся с помощью «тесного союза» со славянами [3, с. 263, 300]. Р.А. Фадеев надеялся на «помощь» славян в преодолении глубокого духовного кризиса русского общества, который проявлялся, среди прочего, в утрате нравственных ориентиров, а главное – культурно-национальной идентичности. «Что мы выиграем нравственно с восстановлением славянского мира? Мы выиграем то, что будем знать, кто мы и куда идем. До сих пор мы одни между всеми народами земли, имеющими будущность, не знали этого ясно. У нашего образованного сословия действительно потеряна почва под ногами» [12, с. 430].
Приходится констатировать, что надежды консервативных мыслителей на славян были утопией, порожденной Крымской войной. Славянолюбие русского общества находило слабый отклик среди тех, на кого оно было направлено. Во время так называемого славянского съезда 1867 г. почти по всем основным вопросам славянские гости и русские хозяева не нашли общего языка. Славянские делегаты были наиболее единодушны в вопросе о том, что Россия должна сыграть освободительную роль в отношении славян. Что же касается будущих взаимоотношений, то подавляющее большинство отвергло мысль о каком-либо организационно-политическом и языковом единстве (см.: [9, с. 208–215]). В заключение хочется сказать о политической актуальности 160-летнего юбилея окончания Крымской войны. Некоторые проблемы, затронутые в настоящей публикации, не потеряли своей значимости и сегодня. Как только Россия оправилась от потрясений, связанных с распадом СССР, и заявила о своей готовности отстаивать собственные национальные интересы, а не плестись, как в 1990-е, в фарватере внешней политики Запада, она столкнулась с откровенно враждебным отношением к себе со стороны западных стран.
И чем сильнее и самостоятельнее в своей внешней политике становится Россия, тем более враждебным становится, как и 160 лет назад, отношение к нам тех, кого из дипломатических соображений (впрочем, при этом не без доли иронии) называют нашими партнерами. А это значит, что уроки Крымской войны еще рано забывать. Россию стремятся изолировать. Она же не должна стремиться к самоизоляции. Напротив: должна быть готова и открыта к сотрудничеству со всеми, кто этого захочет, но на равных условиях. При этом надеяться и рассчитывать следует в первую очередь на самих себя, не особенно-то доверяя щедрым обещаниям, дружеским похлопываниям по плечу, широким (но фальшивым) улыбкам. Прикрывать всем этим свою враждебность к нам «наши партнеры» научились давно и, кажется, в первую очередь.
Список литературы
1. Валуев, П. А. Дума русского (во второй половине 1855 года) / П. А. Валуев // Русская старина. – 1891. – № 5. – С. 349–359. 2. Голоса из России. – Вып. 1, кн. I. – М. : Наука, 1974. – 152 с. 3. Данилевский, Н. Я. Россия и Европа / Н. Я. Данилевский. – М. : Книга, 1991. – 574 с. 4. Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30 т. / Ф. М. Достоевский. – Т. 23 : Дневник писателя за 1876 год, май – октябрь. – Л. : Наука, 1981. – 424 с.
5. Катков, М. Н. Идеология охранительства / М. Н. Катков. – М. : Ин-т рус. цивилизации, 2009. – 800 с. 6. Китаев, В. А. XIX век: пути русской мысли / В. А. Китаев. – Н. Новгород : Изд-во Нижегород. гос. ун-та, 2008. – 355 с. 7. Леонтьев, К. Н. Записки отшельника / К. Н. Леонтьев. – М. : Рус. кн., 1992. – 544 с. 8. Мещерский, В. П. За великую Россию. Против либерализма / В. П. Мещерский. – М. : Ин-т рус. цивилизации, 2010. – 624 с. 9. Никитин, С. А. Славянские комитеты в России в 1858–1876 годах / С. А. Никитин. – М. : Изд-во МГУ, 1960. 10. Пантин, И. К. Революционная традиция в России: 1783–1883 гг. / И. К. Пантин, Е. Г. Плимак, В. Г. Хорос. – М. : Мысль, 1986. – 343 с. 11. Погодин, М. П. Вечное начало. Русский дух / М. П. Погодин. – М. : Ин-т рус. цивилизации, 2011. – 832 с. 12. Фадеев, Р. А. Кавказская война / Р. А. Фадеев. – М. : Эксмо, 2003. – 640 с. 13. Циркулярная записка его императорского высочества великого князя Константина Николаевича, предназначенная к рассылке всем главным чинам управления // Русская старина. – 1891. – № 5. – С. 360.
Кузнецов Олег Викторович