Ещё из Вахштайна, о социологии города
Дата ещё довоенная, 22 февраля 2022.
В заголовок вынесена фраза, которую Вахштайн наверняка предназначал для цитирования. Его фирменная манера (на мой взгляд, он ею несколько злоупотребляет, но не мне судить).
Виктор Вахштайн: «Кто не хотел быть клоуном у урбанистов, становился урбанистом при клоунах»
Некоторые фрагменты.
В конце XIX века была популярна такая идея: отдельные науки развиваются и специализируются, а значит, сильнее отдаляются друг от друга, становятся менее чувствительны к чаяниям простых людей и к запросам управленцев. Давайте создавать «междисциплинарные гетто» — регионы знания о конкретных объектах, в которых результаты исследований из разных дисциплин будут переводиться на человеческий язык, синтезироваться и использоваться в практических целях. Отсюда, например, проект создания педологии — «науки о ребенке». Почему бы не объединить достижения психологии, биологии, антропологии и социологии в комплексную интегральную науку, подчиненную целям воспитания гармонично развитой личности? Если бы педология не была уничтожена машиной политического террора в 1936-м, сегодня форумы тревожных родителей и активистов от образования назывались бы «педологическими».
Урбанистика сегодня — это то, чем могла бы стать педология. Создавалась она в той же логике междисциплинарного гетто. Берем результаты исследований из социологии, экономики, психологии и географии, переводим на язык обывателя, густо посыпаем сверху лозунгами («Город для человека!», «Город равных возможностей!», «Город инноваций!»), добавляем политических призывов к архитекторам и планировщикам, транслируем эти «научно обоснованные» рецепты властям или широкой общественности (в зависимости от вкусов, убеждений и целевой аудитории конкретного урбаниста). Так что никакой своей «оптики города» у урбанистики нет.
Напротив, социология города — это дисциплина со своим языком описания, набором аксиом и теоретических различений, со своими собственными познавательными задачами. Социолога не интересует, как сделать города безопаснее, комфортнее, привлекательнее и ярче. Его интересует, например, какая из нескольких конкурирующих моделей объяснения городской сегрегации лучше работает в современном мегаполисе. Как трансформируются социальные связи людей в ситуации локдауна, и как это сказывается на городской повседневности. От чего зависит наше восприятие общественных пространств. Как архитектура здания влияет на поведение в нем.
...
Все же город — это не про численность населения. И даже не про расположенные на его территории объекты (хотя, скажем, в средневековой Чехии городом считался любой населенный пункт, в котором были суд, таможня и пивоварня).
Город — это про гетерогенность. Он создается не тем, что в нем есть, а степенью различия между тем, что в нем есть. Чем сильнее контраст между населяющими его группами, их повседневными практиками, природными и технологическими объектами, событиями и социальными связями, тем больше в населенном пункте собственно «городского». В этом отношении ни Иннополис, ни советские моногорода, ни, увы, станица Каневская городами не являются.
...
Городская социология формируется на пике урбанизации конца XIX — начала ХХ веков. Стремительно разрастающиеся города включают в себя множество этнических и конфессиональных анклавов: польских, ирландских, итальянских, еврейских etc. Фильм «Банды Нью-Йорка» отлично иллюстрирует то, что называли «городом» и «сообществами» классики нашей дисциплины. Получается, что идея городской гетерогенности и идея городского сообщества — дальние родственники. Именно из столкновения, противостояния, напряженного сосуществования чужеродных «анклавов» и рождается представление о необходимом для города «градиенте различия».
...
«Право на город» — это радикальная, романтическая (и отчасти реваншистская) концепция, появившаяся в 1960-х годах в Париже на волне студенческих протестов. Ее создатель, теоретик-марксист Анри Лефевр, обратил внимание на, казалось бы, очевидный факт: городское пространство куда хуже адаптировано к потребностям горожан, чем, скажем, пространство деревенское. Сельские территории — продолжение образа жизни своих обитателей. Но территория города сформирована не практиками его жителей, а властью и бизнесом.
Логика бизнеса — максимизация прибыли и минимизация издержек (например, транспортных). Логика власти — «рафинирование пространства»: удаление неудобных социальных групп, «зачистка» центра под видом его реновации, усиление контроля за территорией. В итоге городские пространства становятся чем-то вроде глиняных табличек, на которых власть и бизнес оставляют свои письмена.
Противопоставить им Лефевр предлагает два «права на город»: право соучастия и право оккупации. Ответом на отчуждение городов должен стать захват общественных пространств. Его книга выходит в 1968 году, когда радикально настроенные студенты из-за «МКАДа» (парижского бульвара Периферик, на западной окраине которого был расположен нантерский кампус — сердце студенческой революции), устремляются в город. Вытесненные на окраину «от греха подальше», они реализуют свое право оккупации в логике: «Этот город был нашим. Вернем его себе».
Но спустя полстолетия идея «права на город» уже не выглядит ни революционной, ни романтической, ни тем более реваншистской. В усеченном и обезвреженном виде она закрепляется в нормативных документах и стратегиях пространственного развития мировых мегаполисов. Про право на оккупацию благополучно забывают, оставляя лишь право соучастия. Во многом как раз из-за «заклинания сообщества», о котором мы говорили раньше.
...
Исследователь концептуализаций отвечает на три класса вопросов: 1) Как устроена та или иная концептуализация? На каких аксиомах она стоит? Что она делает видимым и значимым, а что — спорным или неважным? Какой словарь описания и какие стратегии объяснения предлагает? Чему противостоит? 2) Откуда она взялась? Какова ее история и траектория эволюции? Кто ее предки и ближайшие родственники? 3) Как она работает? К чему принуждает? От чего заставляет отказаться и что предлагает взамен?
...
Социолог «переводит» город на язык своих концептуальных переменных, выделяя:
1. Социальных агентов — коллективных («знать», «чернь») и индивидуальных («князь») — которые находятся друг с другом в напряженных динамических отношениях.
2. Социальные отношения — силовые и смысловые, синхронные («простолюдины / дворяне») и диахронные («старая аристократия / новая номенклатура») — которые связывают разных агентов.
3. Ресурсы — блага (материальные, символические, культурные etc.), которые размещены в физическом пространстве и за которые борются агенты.
4. Социальные практики (производства, присвоения, символической номинации) — то, что делают агенты, используя доступные им ресурсы.
5. Физическое пространство — конкретные места, в которых размещены агенты и ресурсы.
Благодаря бурдьевистской концептуализации «физический» город становится ареной борьбы агентов и — одновременно — восковой табличкой, на которой оставляют следы их практики.
...
Пока тема города была «на хайпе», результаты исследований падали, как семена на удобренную почву, и оказывались частью общественных дискуссий раньше, чем проходили внутренние профессиональные обсуждения. Социологи города засыпали учеными, а просыпались экспертами. Данные становились частью программ развития, газетных колонок, публичных лекций и постов в фейсбуке, растворялись в веселом урбанистическом многоголосье, «не долетая» до академических статей. Кто не хотел быть клоуном у урбанистов, становился урбанистом при клоунах. Когда вся эта вакханалия общественного интереса закончилась, появилась возможность вымести мусор, починить мебель и почитать книги.