Петербург. Степан Тарасович Овсянников и его дело.

На Песках, между проспектом Бакунина, 3-й Советской, Мытнинской и Старорусской улицами расположен Овсянниковский сад. Свое название он ведет от фамилии купца Степана Тарасовича Овсянникова, на средства которого этот сад был создан. Купец этот активно занимался благотворительностью, однако в русской истории он известен в первую очередь как фигурант одного из самых известных уголовных дел дореволюционной России.

Овсянников родился в Москве, в купеческой семье, изначально принадлежавшей к старообрядчеству, но перешедшей в единоверие. В 1835 г. он начал свою купеческую деятельность и до начала 1860-х гг. значился в Петербурге в числе временных купцов, по 1-й гильдии. Он вел крупную оптовую торговлю зерном и мукой, имел конторы в разных городах. В Петербурге центром хлеботорговли была Калашниковская пристань на одноименной набережной (ныне Синопская набережная). Овсянникову здесь принадлежало 65 лавок и амбаров.

Купец жил в собственном доходном доме, расположенном на углу проспекта Бакунина и Херсонской улицы (пр. Бакунина, 9/Херсонаская ул., 2). Дом был построен в 1861-1862 годах по проекту архитектора Н. П. Гребенки.

Хотя у Овсянникова был еще один доходный дом расположенный в более престижном районе (Итальянская ул., 14), он предпочитал жить именно здесь, неподалеку от своего бизнеса и рядом с другими купцами-хлеботорговцами.

Овсянников активно занимался благотворительностью, совершая разнообразные пожертвования на общественные нужды. А в 1857-м году он взял под свое покровительство Военную богадельню, в которой призревались ветераны Крымской войны. Богадельню переименовали в Инвалидный дом имени С.Т. Овсянникова, а сам он стал ее директором. В награду за это ему присвоили чин статского советника.

В 1864-м году по инициативе и на средства Овсянникова по проекту архитектора Н. П. Гребенки перед его домом был разбит общедоступный сквер, по повелению Александра II названный Овсянниковским.

Казалось бы, перед нами образцовый пример предпринимателя и мецената. Однако была у Овсянникова и темная сторона, в итоге приведшая его к уголовному преступлению. Свое состояние он сделал в первую очередь на поставках муки для армии. Начав в 1847-м году с заемных 200 тысяч рублей, к 1860-м годам он стал «двенадцатикратным миллионером», королем петербургской хлебной биржи. Снабжение армии (как и вообще казенные поставки) традиционно было связано в России с взяточничеством и казнокрадством. А конец эпохи правления Николая I был в этом процессе одним из пиков. Позволю себе привести цитату из «Крымской войны» академика Тарле:

Я исполнил приказание князя и крайне удивился, когда отведав увидел, что это был не кофе, а вода, окрашенная сухарями последней приемки. Определить вкус этой жидкости было невозможно, она пахла гнилью и драла горло. Догнав главнокомандующего, я доложил ему о том, чем питаются солдаты. Его как бы передернуло, и он почти вскрикнул: „Ах, это, верно, из Южной армии нам прислали те самые сухари, которые во множестве были забракованы войсками Горчакова. Интендантство сбыло их ко мне, и то, что мы давеча видели с тобой, был не тютюн... а те же несчастные сухари».

Однако в 1860-е годы в области армейских поставок стали потихоньку наводить порядок. Дошла очередь и до Овсянникова, против которого в 1863 году было возбуждено несколько уголовных дел. Хотя благодаря своим связям Овсянников и не оказался в тюрьме (по суду он в 1867-м году был «оставлен в подозрении»), в 1864-м году Военный совет исключил его из списка казенных поставщиков.

Параллельно с расследованиями было решено ввести новую систему поставок. Теперь желающий снабжать мукой расквартированный в Петербурге Гвардейский корпус, должен был за свой счет построить паровую мельницу по последнему слову техники. При этом и поступающее на мельницу зерно, и выходящая с нее мука подвергались жесткому контролю. Условия эти оказались избыточно жесткими и поставщиков искали долго, пока заключить контракт не предложил коммерции советник Фейгин (за спиной которого, по всей вероятности, стоял Овсянников).

Мельница, расположенная на участке на углу Обводного канала и Измайловского проспекта была построена в 1867 - 1869 годах. Автором здания был известный специалист в области промышленного строительства Р. Б. Бернгард.

Строительство ее обошлось в 900 тыс. рублей, и сумма эта оказалась неподъемной для Фейгина. Вскоре он обанкротился, а основную часть его долгов на сумму 755 тысяч рублей скупил Овсянников. Однако Военное министерство по прежнему не желало допускать Овсянникова к поставкам, и тогда он пригласил к себе в партнеры другого известного миллионера — Василия Александровича Кокорева. Авторитет Кокорева подействовал, и в мае 1872-го года Овсянников и Кокорев получили контракт.

Еще до заключения контракта Кокорев одолжил Овсянникову 700 тысяч рублей под залог мельницы и ее оборудования. Согласно контракту, в случае продажи мельницы с торгов за сумму, меньшую чем 700 тысяч рублей, Овсянников должен был доплатить Кокореву разницу (но не больше, чем в сумме 400 тысяч рублей). После этого Кокорев выдал Овсянникову доверенность на ведение дела и непосредственного участия в руководстве мельницей не принимал.

Овсянников принялся за дело, но вскоре выяснилось, что контракт не дает тех прибылей, которые Овсянников ожидал. Помол каждого куля муки обходился в 50-55 коп., тогда как стандартная цена того времени была от 15 до 30 коп. за куль. К тому же по условиям контракта мельницу можно было задействовать только для исполнения работ для казны. В результате дорогостоящее предприятие простаивало без работы восемь месяцев в году.

Сперва Овсянников попытался поправить свои дела привычным жульничеством — продать качественную муку на сторону, а государству продать ту, что похуже. Однако чиновники хорошо знали, с кем имеют дело. Речная полиция задержала людей Овсянникова в момент продажи казенной муки с баржи на Неве, а когда интендантские чиновники обнаружили на складах мельницы постороннюю муку, они опечатали помещение и выдали предписание немедленно вывезти посторонний продукт. Ничего не дали и попытки расширить производство. Овсянников пытался перекупить контракт на снабжение мукой армейских частей в Олонецкой, Новгородской и Петербургской губерниях или получить контракт на снабжение мукой флота, но оба раза ему отказали.

В этой ситуации Овсянников решил кинуть своего партнера — Кокорева. В августе 1874 года он выставляет мельницу на торги за долги. Первоначально мельницу оценили в 1,5 миллиона рублей, что отпугнуло практически всех возможных покупателей. В итоге, в аукционе участвовали только сам Овсянников и шесть подставных лиц, а поскольку аукцион шел на понижение, мельница была продана всего за 108 тысяч рублей. Даже с 400-тысячной прибавкой он должен был вернуть Кокореву всего 508 тысяч вместо 700.

Однако Овсянников допустил ошибку: он не стал сразу возвращать Кокореву деньги. В результате Кокорев воспользовался правом залогодержателя получить залог без всяких торгов и через суд забрал мельницу себе, а Овсянников остался лишь ее арендатором. Более того, на мельнице появился управляющий Кокорева, который провел ревизию, по итогам которой Овсянников остался должен Кокореву еще 236 тысяч. К тому же по городу поползли слухи, что Кокорев решил сам взять на себя исполнение подряда по поставке муки, уже без участия Овсянникова. И Овсянников решил, что единственным выходом для него будет поджог фабрики, лишал Кокорева возможности конкурировать с ним в поставках муки для армии, а кроме того, принуждал Военное министерство по-крайней мере на некоторое время отказаться от требования о перемоле муки на паровой мельнице.

Итак, 2 февраля 1876 года мельница сгорела. Непосредственным надзором за расследованием этого события занялся известный юрист Анатолий Федорович Кони, занимавший в то время должность прокурора Санкт-Петербургского окружного суда.

Как он вспоминал, на следующий день после пожара министр юстиции граф Пален поинтересовался у него: «Не знаете ли вы чего-нибудь о причинах пожара этой огромной паровой мельницы на Измайловском проспекте против станции Варшавской дороги?» «"Вероятно, я получу в свое время полицейское извещение, если есть признаки поджога", - отвечал я и, приехав в прокурорскую камеру …, действительно нашел коротенькое сообщение полиции о том, что признаков поджога, вызвавшего пожар мельницы коммерции советника Овсянникова, не оказывается. Меня смутила краткость этого заявления, его ненужность по закону и его поспешная категоричность в связи с рассказом графа Палена. Я поручил моему покойному товарищу, энергичному А. А. Маркову, поехать на место и произвести личное дознание». По результатам дознания, разумеется, стало очевидным, что поджог был и выгоден этот пожар был именно Овсянникову.

«Я предложил судебному следователю по особо важным делам, Книриму, начать следствие и немедленно произвести обыск у Овсянникова, а наблюдение за следствием принял лично на себя» - пишет далее Кони. «Овсянников, не привыкший иметь дело с новым судом и бывший в былые годы в наилучших отношениях с местной полицией, причем за ним числилось до 15 уголовных дел, по которым он старым судом был только "оставляем в подозрении", не ожидал обыска и не припрятал поэтому многих немаловажных документов. Среди них, между прочим, оказался именной список некоторым чинам главного и местного интендантских управлений с показанием мзды, ежемесячно платимой им, влиятельным поставщиком муки, военному ведомству. Я отослал эту бумагу военному министру Д. А. Милютину. (всего список был на сумму 41 тыс. 460 рублей 26 копеек).

Вечером в тот же день в камере следователя по особо важным делам был произведен допрос Овсянникова. Он отвечал неохотно, то мрачно, то насмешливо поглядывая на следователя и очень недоброжелательно относясь в своих показаниях к Кокореву. В конце допроса я отвел Книрима в сторону и сказал ему, что нахожу необходимым мерою пресечения избрать лишение свободы, так как иначе Овсянников, при своих средствах и связях, исказит весь свидетельский материал. "И я нахожу нужным то же", - отвечал Книрим. "Надо, однако, дать старику, ради здоровья, некоторые удобства, и если вы ничего не имеете против Коломенской части, где есть большие и светлые одиночные камеры, куда можно, с разрешения смотрителя, поставить свою мебель, то я распоряжусь об этом немедленно". - "Прекрасно, - сказал Книрим, - а я напишу краткое постановление".
- "Господин Овсянников, - сказал я, усаживаясь сбоку стола, на котором писал Книрим, - не желаете ли вы послать кого-нибудь из служителей к себе домой, чтобы прибыло лицо, пользующееся вашим доверием, для передачи ему тех из ваших распоряжений, которые не могут быть отложены". - "Это еще зачем?" - спросил сурово Овсянников. "Вы будете взяты под стражу и домой не вернетесь". - "Что? - почти закричал он. - Под стражу! Я? Овсянников? - и он вскочил с своего места. - Да вы шутить, что ли, изволите? Меня под стражу?! Степана Тарасовича Овсянникова? Первостатейного именитого купца под стражу? Нет, господа, руки коротки! Овсянникова!! Двенадцать миллионов капиталу! Под стражу! Нет, братцы, этого вам не видать!" - "Я вам повторяю свое предложение, а затем как хотите, только вы отсюда поедете не домой", - сказал я. "Да что же это такое! - опять воскликнул он, ударяя кулаком по столу. - Да что я, во сне это слышу? Да и какое право вы имеете? Таких прав нет! Я буду жаловаться! Вы у меня еще ответите!" Его прервал Книрим, который прочел краткое постановление о взятии под стражу и предложил ему подписать. Тут он смирился и послал на извозчике одного из сторожей за старшим сыном».

В ходе следствия выяснилось: «1) что паровая мельница Кокорева загорелась одновременно в трех различных местах, причем доказано, что в каждом пункте горение началось самостоятельно; 2) что ввиду сего пожар мельницы произошел, несомненно, от умышленного поджога; 3) что перед пожаром была выпущена вода из труб и бака мельницы, распущены рабочие и вообще приняты меры, способствовавшие беспрепятственному распространению пламени; 4) что принятие этих мер на мельнице не вызывалось уважительными соображениями и меры эти могут быть объяснены только в смысле необходимых к поджогу приготовлений; 5) что мельница была со всех сторон заперта и постороннему человеку было невозможно совершить означенный поджог; 6) что, напротив, выбор времени и пунктов мельницы, наиболее удобных для успеха поджога, указывает, что поджог совершен кем-либо из живущих на ней, хорошо знакомых с ее устройством; 7) что таким лицом представляется ночной сторож Рудометов; 8) что Рудометов в момент, когда загорелась мельница, находился один на самом месте поджога; 9) что Рудометов не поднял своевременно тревоги, не принял мер к тушению огня и дал о начале пожара неправдоподобные объяснения; 10) что Рудометов — вполне близкий и преданный человек управляющему Овсянникова Левтееву, коим были деланы приготовительные к поджогу распоряжения; 11) что означенные распоряжения не могли быть сделаны без ведома и разрешения Овсянникова; 12) что объяснения Овсянникова и Левтеева об убытках, причиненных первому из них поджогом, опровергнуты следствием; 13) что, напротив, Овсянников получил от поджога мельницы значительные денежные выгоды; 14) что заявление Овсянникова о возможности поджога мельницы Кокоревым для получения страхового вознаграждения совершенно не согласно с обстоятельствами дела; 15) что, напротив, вследствие принятых Овсянниковым мер Кокорев лишался права на означенное вознаграждение и терпел от поджога значительные убытки; и, наконец, 16) что поджог был существенно нужен Овсянникову, чтобы устранить конкуренцию Кокорева в подрядных делах и отомстить за лишение мельницы, которую Кокорев выиграл от него по суду».

25 ноября 1875 года начался судебный процесс. Защита Овсянникова пыталась было  доказать, что причиной пожара было самовозгорание, однако вызванный в качестве эксперта выдающийся химик Александр Михайлович Бутлеров опроверг такую возможность.

Суд в итоге постановил: "Подсудимого коммерции советника, потомственного почетного гражданина С. Т. Овсянникова, как имеющего более 70 лет, лишив всех прав состояния, сослать в Сибирь на поселение в отдаленнейших местах; подсудимого ржевского 2-й гильдии купца А. П. Левтеева, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы в крепостях на 9 лет; подсудимого ржевского мещанина Д. А. Рудометова, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы в крепостях на 8 лет".

Сам Кони в мемуарах с особым удовольствием подчеркивал, что «это дело было настоящим торжеством нового суда. Немецкая сатирическая печать даже не хотела верить, чтобы двенадцатикратный (zwolffache) миллионер Овсянников мог быть арестован, а если бы это и случилось, то выражала уверенность, что на днях станет известным, что одиннадцатикратный (elffache) миллионер Овсянников выпущен на свободу»

В ссылке Овсянников прожил более пяти лет. Впрочем, благодаря своему состоянию он сумел добиться для себя серьезных послаблений. А в 1881-м году, после многочисленных ходатайств Овсянников получил высочайшее дозволение на возвращение прав состояния, принадлежавших ему до суда. Ему разрешили проживать в Европейской России во всех местах, кроме столиц, поэтому после возвращения из ссылки он жил в Царском Селе (которое в то время еще не было частью Петербурга). В 1882 году он даже подал прошение о восстановлении в правах потомственного почетного гражданства, но оно осталось без удовлетворения, скорее всего, из-за смерти просителя. Точная дата смерти С.Т. Овсянникова и место погребения неизвестны.

Паровую мельницу, послужившую причиной конфликта, восстанавливать в качестве мельницы не стали. В 1877-1880-м годах архитектор Ю. О. Дютель перестроил ее в гостиницу «Варшавская».

Однако, у этого здания видимо была плохая карма, поскольку совсем рядом с ним произошло еще одно знаменитое преступление. В 1904-м году эсер-террорист Е. С. Созонов

бросил напротив этого здания бомбу в карету министра внутренних дел В. К. Плеве.

Плеве погиб.


(большой фоторепортаж с места происшествия, к которому относятся и эти фотографии, можно увидеть здесь: https://humus.livejournal.com/3971704.html
Созонов был арестован, сидел в тюрьме и на каторге, а в 1910-м году покончил жизнь самоубийством.

Овсянниковский сквер вплоть до 1895 года содержался на средства сперва самого Овсянникова, а затем его вдовы, Е. С. Овсянниковой. В 1895-м году сквер перешел в ведение Санкт-Петербургского городского общественного управления и стал содержаться на городские средства. В 1952-м году его переименовали в Сад имени Н. Г. Чернышевского, поскольку на территории Конной площади, где позднее расположился сквер, проходила гражданская казнь Н. Г. Чернышевского.

За долгие годы сад многократно менял свой облик: в нем появлялись и исчезали фонтаны, беседки, менялся рисунок дорожек. Однако жители Петербурга по-прежнему зовут сад Овсянниковским.