По ту сторону.

Дом профессора оказался не таким раем псевдоанглийского стиля, как у владельца кабриолетов. Это была простая деревенская изба – пятистенок. Часть избы была в перестройке, другая часть была вполне жилой. Тут было полно народа. Студенты копошились вокруг стола и печи, которую, несмотря на жару, растопили и пекли там картошку. Обычная русская печь, видимо тоже была когда-то тут, но теперь ее место занял книжный стеллаж. Осталась голландка, выложенная редкой красоты изразцами. В большой комнате между двух окон распахнутых настежь, стоял огромный стол на резных деревянных ножках. Над ним нависало зеркало, в котором все отражалось в необычном наклонном ракурсе. Старинные венские стулья с сетчатыми спинками, окружали стол, на котором расположились несколько бутылок водки с замоченными там чесноком и перчиком, с банками соленых огурцов и уже запеченной картошкой в мундирах. Небольшой кусочек колбаски мелькнул и тут же исчез в движениях рук голодных студентов.

 Но портят эту красоту

 Сюда приехавшие ту,

Туристы, бля, моральные уроды…

 На диване сидел солидный, довольно полный мужчина и с серьезным видом выводил эти куплеты, подыгрывая себе на гитаре. Его курчавые, с сединой волосы растрепались, лицо раскраснелось, круглые, голубые глазки весело смотрели на слушателей сквозь толстые стекла очков. Большие руки с толстыми пальцами на удивление легко справлялись со струнами.

 Одна девчонка на двоих,

 И даже нет штанов на них,

 а шорты, бля, а шорты, бля, а шорты…

 Ребята весело смеялись, кое-кто пытался подпевать.

 – Это он, – дернула меня за рукав Ольга.

 – Кто – он? – не поняла я.

 – Любимый….

 – Какой любимый? Из леса? – вспомнилась мне вдруг реклама.

 – Да ну тебя, из какого еще леса. Он специалист по древней Руси.

 – Да ему ж лет 50…

 – 54, – уточнила она и улыбнулась.

 Я еще раз посмотрела на гитариста. Играл он самозабвенно. Он, несомненно, был бы первым парнем на любой деревне. Но чтобы вот тут, в городе, в столичном вузе… молодые девчонки,…да еще и любовницей…

 – А вы как относитесь к основному вопросу, - услышала я сзади. Обернувшись, я увидела высокого лысоватого парня, худого как жердь, сутуловатого, с маленькими глазками – щелочками.

 – Я занимаюсь фотосинтезом, – быстро проговорила я.

 - Она не знает основного вопроса, – вдруг вступилась за меня Ольга.

 – А что в Белоруссии евреев что ль нет? – строго спросил лысоватый

 – А при чем здесь Белоруссия? – не поняла я. – Я же в Москве учусь.

 – Есть, есть, - забормотала Ольга. – Вот моя мама учила в школе немецкий, а потом перешла в другую школу, оказалось, что она идиш учила.

Все рассмеялись. Мы отошли в соседнюю комнату, к голландской печи. Хрупкая девушка с большим носом весело открыла боковые дверцы духового шкафа.

 – Не готово еще, надо подождать, - улыбнулась она.

 – Так как ты относишься к евреям? – парень в очках с сильными линзами вкатился в комнату и полез к печке.

 – Да погоди, – остановила его девушка.

 – Толерантно, – буркнула я.

 Очкарик внезапно отвернулся, демонстративно показав мне затылок.

 – Сергей, ты чего? – девушка у печки тревожно посмотрела на него.

 – Да ничего. После слова толерантность пропало желание задавать вопросы. Ну что, Ир, когда доставать будешь? Ребята уже заждались.

 В дверях показался невысокий, даже маленький еще один очкарик. Лет 40 на вид, клетчатая рубашка и рассеянное выражение глаз под стеклам делали его похожим на какого-то известного ботаника.

 – Владимир Петрович. Григорий Аполлонович вас заждался.

 – Почему Аполлонович? – шепнула я Ольге. – Он что, иностранец?

 – Ты что, с ума сошла? С под Рязани он.

 – А почему Аполлонович?

 – А у него отец Аполлоном был, – улыбнулась Ольга.

 Невысокий подошел к печки и, добродушно улыбаясь, достал селедку и колбасу. Посмотрел на паутину на окошке и снова улыбнулся.

– Эх, какая красота. Всю неделю мечтал увидеть эту паутину, - у него был тихий и мягкий голос.

 Ребята засмеялись и потащили продукты на стол.

 – Это препод из МГУ, - шепнула мне Ольга. – Друг нашего.

 Мы снова вошли в зеркальную комнату, где наигрывал на гитаре славянист.

 – А вы что, скинхеды что ль? – бросила я от порога.

 – Ха-ха-ха, скажи еще – шахиды, - весело заржал юркий паренек у стола, яростно открывавший банку с ветчиной.

 – Клуб самоубийц? – не сдавалась я. Мой глаз уже начал слезится, хотя тут, как ни странно, никто не курил.

 – А вот и картошечка, - вошла в комнату Ирина, неся на огромной тарелке горку дымящегося картофеля в мундирах.

 – Шахид – это смерть за идею, - включился вдруг профессор. – А самоубийцы, они вне систем и идей.

 – По-моему, и те другие не хотят подчиняться и повиноваться. И те, и другие просто мстят людям за то, что они так с ними поступили, - Ольга с вызовом взглянула на своего разлюбезного, а я с удивлением посмотрела на нее.

 – Да ты просто гламурная альтруистка, - снова заржал тот парень с носом шлагбаумом, что с увлечением добирался до мясных внутренностей жестянки.

 – Необходимо корригировать понятия и явления, а ты валишь все в одну кучу, – профессор посмотрел на Ольгу, потом на картошку и пересел к столу.

Все заняли места, кто – где. Я уселась на небольшой диванчик, на котором только что проигрывались шедевры песенного блатняка. Ольга села рядом, положив на тарелочку картофелину для нас двоих и всучила мне в пальцы стопку с водкой.

 – Ну! За новый крутой подъем! – поднял свою стопку профессор и выпил одним махом.

 Я глотнула водки, – оказалось, что она с перцем. Откусила огурца.

 – Я тоже знаю много умных слов, - меня вдруг понесло. – У меня диплом по фотосинтезу, - почему–то вдруг проинформировала всех я, хотя вряд ли водка подействовала так быстро.

 – Так ты биолог, – с интересом посмотрел на меня очкарик из МГУ. – Тебе просто не понять, что происходит.

 – Да, вряд ли она сможет ориентироваться в основном вопросе, - закивал славянист.

 – Да вы просто ксенофобы! – раскраснелась я.

 – Ты что, разве не знаешь, что жиды считают себя избранными, а ты гой, с которым даже жить - грех, обманывать тебя считается благом. Сожительство с акумами – тоже, что сожительство со скотом. Гой не есть ближний, - заученно выпалил студент с очками-лупами.

 – Да, Марин, – вдруг вступила в разговор Ольга. - Это жуткая религия…

 – Избранным – это когда что? – покосилась я на Ольгиного очкарика.

 – Солнце освещает землю, дождь оплодотворяет землю только ради иудеев.

 – Так это же диагноз, - рассмеялась я. – Что сейчас историки стали заниматься психическими патологиями?

 – А что скажешь насчет того, что запрещено иудеям спасать акумов от какой-либо опасности? – азартно выкрикнул третий очкарик-студент.

 – Это что, – с удивлениям воскликнула я. – В Москве менталитет такой – ненавидеть евреев?

 С порога зазвучал заливистый смех. Еще один юркий пожилой мужчина радостно ввалился в комнату и сразу же схватил свободный стул.

 – У вас тут еще вечер, или уже утро? За новый крутой подъем уже пили? Или уже с добрым утром? – он поднял налитую ему стопку и весело хлобыснул ее, даже не посмотрев ни на кого.

 – ФСБешник, - шепнула мне на ухо Ольга.

– А откуда такая плитка на голландской печке? – вдруг не выдержала я напора своего любопытства.

 – Григорий Аполлонович, а откуда у вас тут на печи плитка? – зыркнул на меня своими быстрыми глазками вновь прибывший.

 – Так эта ж деревня барская была. Когда тут революция-то была, они церковь-то и разграбили. Вот это плитка - это из церкви, а вот зеркало и стол – из барского дома.

 – Стулья, наверное, тоже? - подхватила я.

 – А что такое со стульями?

 – Да венские они. Настоящий венский антиквариат.

 – Ты что, специалист по антиквариату?

 – Нет, я специалист по животным. Агрессия – это от животных. Человек похож на животное.

 – На какое? На амебу, или на шимпанзе? – хихикнул парень-владелец ветчины. Все весело заржали.

 – Да что ты можешь понимать со своей биологией! – друг встала Ольга, сунув тарелку мне на колени. – Ты же не разбираешься в мировых религиях. Ислам, иудаизм, там множество своих ответвлений.

 – Это ты про тех, кто Христа распял? – я вдруг тоже рассмеялась. – А может это придумали антисемиты? Что тогда?

 – Вообще-то я атеист… то есть критично отношусь к любой религии с позиции археологии и науки, - Ольгин очкарик даже не взглянул на меня.

 – Ну и что? Гитлер был прав?

 – Гитлер сам был евреем, - ответил мне третий лысоватый.

 – И что? Теперь будем снова жидов убивать? – я удивленно посмотрела на него.

 – Ну что же делать, другого выбора нет, - послышалось со стороны профессора.

– Человечество не потому воинственно и агрессивно, что разделено на враждебно противостоящие друг другу партии. Оно структурировано именно таким образом потому, что это создает раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии, - это азы, - я вспомнила институтские семинары.

 – Кем? – прищурился фсбешник.

 – Что – кем?

 – Кем структурировано?

 – Да ты почитай Ветхий завет, там есть такие жуткие вещи, у тебя волосы станут дыбом… поверь… – откусывая свой кусок колбаски, вмешалась хрупкая девушка.

 – Это ты про ортодоксов? – послышался вопрос от двери. Там стоя пил и ел еще один парень. Его тарелка стояла прямо на книгах в стеллаже.

 – Безграмотность народа – поражает.

 – Я что-то с одним глазом вас понять не могу… - растерянно посмотрела я на компанию, переводя свой глаз с одного присутствующего на другого. – Вы что, предлагаете бить жидов – спасать Россию? Это, вроде, очень старо. А я считала, что в Москве живут рассудочные скептики.

 – Тебе просто тонкости иудаизма неизвестны.

 – Это не наука, - вдруг разозлилась я.

 – Что? – профессор удивленно поднял брови над очками.

 – Что, что… История ваша – не наука. Вы потеряли угол зрения и теперь занимаетесь черти чем. Вернее, вы и не имели его.

 – Угол-то нам зачем? – рассмеялся мгушник. – Может туда и горох насыпать?

 – Ты о марксизме? – от двери послышался громкий вскрик и звон стекла.

 – Не бисер же… Лучше кнопки… - развлекуха шла во всю.

 – Свиньям это - тьфу, - фсбешник был настроен скептически.

 – Да нет, в целом. Концепции нет. А когда нет концепции – нет науки. Вы не знаете, зачем вы копаете, что именно вы ищете, и что этим хотите доказать.

 – Позитивизм – тоже позитивно.

 – Что может быть позитивного в том, чтобы складывать битые черепки, не представляя себе зачем и почему это делается?

 – Вы не правы, девушка. Существует такой аспект как различные мнения ученых, концепции, теории происхождения, развития и гибели. В спорах рождается истина. Надеюсь, с этим вы не будете спорить? - профессор наклонил голову, поднял правую руку и одним указательным пальцем дотронулся до переносицы, поправляя сползшие очки, при этом он обвел всех присутствующих взглядом из-под лобья. Жест был заучен, так же, как и фраза, наверняка повторяемая им много раз, из года в год, на какой-нибудь определенной лекции.

 – Я и говорю, история – не наука. Истинность и ложность определяется не мнением людей, а результатами дальнейших исследований. Доказуемая истина и все то, что она с собой несет, конечно, не подойдет тем, кто болтает о верах и сумасшедших как о серьезном факторе развития.

 – Ваши гносеологические пролегомены несостоятельны. Либо они годятся только для биологии. Дилетантство в любой области смехотворно. Научный подход в истории – это прежде всего изучение мнение ряда ученых, которые занимались этой проблемой. Историография называется. Это вам не в зоопарке сидеть за какашками птичек наблюдать! Интересно, что хотите доказать вы, наблюдая спаривание крокодилов?

 Все снова рассмеялись.

 – Да нет, – вдруг устала я. Мой голос стал тихим. Я встала и подошла к столу. Взяла водку и доверху наполнила свою опустевшую стопку. Спор явно был не в мою пользу. Молча опрокинув, как заправский алкаш, перченую жидкость в рот, я вдруг поняла, что не сказала самого главного. – История годится лишь, как иллюстрация к биологии. В раздел – эволюция. Там, где развитие человека. Чтобы можно было проследить, как социум борется с животными инстинктами.

– Долго же придется учиться, - рассмеялся очкарик с гитарой.

 – Опять ты со своими инстинктами! – воскликнула Ольга. – Человек…

 – Да, да… - прервала я ее – это звучит гордо… Только надо сначала найти в нем человеческое… Вернее –выработать…

 – Дрессировать что ль? – рассмеялся носатый парень. Он смеялся как лошадь, скорее ржал, растопырив грязные пальцы, замусоленные картошкой и солеными огурцами.

 – Абсолютно. Как собаку Павлова, - я снова села на диван, качнувшись на последнем движении. Фсбешник подхватил меня. Его глаз внезапно оказался совсем рядом с моим, я испуганно отшатнулась. Все снова рассмеялись. Парень в сильных очках потянулся к профессорской гитаре. Аккорд прозвучал тихо и ненавязчиво. Легкий перебор звуков был виртуозен.

 – А как же пирамиды? Зачем их строили? – Ольга смотрела на меня, выпучив глаза.

 – Ну, надо же было людей чем-то занять, - откликнулась я.

 – А войны?

 – Уничтожение наиболее агрессивной и тупой части, чтобы смогли выжить остальные. Посмотрите, как резко поумнело человечество после второй мировой… Дал потомство… и вали на фик…

 – Да ты шутишь?! Скажи еще, что нам немцы экологию почистили. Мы тут серьезные вещи обсуждаем, а ты...

 – Естественно почистили. Сравни запад и восток Московской области. Сразу все ясно будет. 1993 год. Абхазия. Посмотрите, что сейчас в Абхазии. Она стала сталкеровской зоной, чистой, с прозрачным морем, с взорванными причалами, но зато кристально-просвечивающим озером Рица и свободными, зелеными его берегами. Свободными от лживых и вороватых абхазцев.

 – Может там заповедник устроить?

 – Уже. Он уже там есть. Не понимаю, как можно жить в раю и еще воровать, обманывать, хитрить.

 – И кто после этого проповедует национализм? Да ты же типичный скинхед.

 – Я только объясняю реальность. Больше ничего.

 – Да ты сумасшедшая, - послышалось из угла, где сидел студент с прищуренными глазами.

 – А как же евреи?

– Они не агрессивны, но у них не развита эмоциональная часть мозга, если они не создадут себе героическую историю, не про то, как они обманывали и хитрили, накапливали и богатели, - это каждый бельчонок может, - а как они сражались, про то, что вызывает мурашки на кожи от нахлынувших эмоций, если этого не будет – они вымрут.

 – Вот, ты сама признаешь!

– Ты сама себе противоречишь! – Ольга даже встала. – То ты против агрессии, то ее надо развивать.

 – Единство и борьба противоположностей, - все весело рассмеялись. – Ты сама загнала себя в угол. Твой угол… зрения, - тихо прибавил лысоватый, и закрыл один глаз.

 Это было откровенно грубо.

 – Тут нет противоречия. Агрессия – это эмоции. Это часть мозга, и она должна быть тоже развита. Эмоции - это любовь, чувства. Любовь и агрессия – это результат работы одной и той же части мозга.

 – Поэтому, по-твоему жидовская литература не эмоциональна?

 – Да плевать мне на евреев, - мне стало внезапно очень скучно, как будто бы тот самый старый учебник, который я только что листала с Ланой, опять оказался у меня в руках, открытый на еще одной затертой и зазубренной странице. – Да плевать мне на евреев, - снова повторила я. – Но если на площади стоит статуя христианского святого, то надо либо ее убрать, либо рядом поставить статую, иль что там у них, иудейского и мусульманского. Либо убрать все.

 – Не все так просто, - улыбнулся сидящий рядом очкарик.

 – То, о чем ты говоришь, это называется политкорректностью. Для этого нужно сильное государство. Советская политкорректность дорого обошлась России. Сколько денег шло в республики, чтобы они были с нами и не очень выпячивали свои статуи.

 – Пчелы улетают из улья, когда слишком сытно. Происходит деление роя.

 – Это ты к чему?

 – К вопросу о птичьих какашках, - хмыкнул профессор.

 – Надо учиться думать, а не свободно отдавать капитанский мостик инстинктам, заложенным в нас природой. Всем сразу, или по очереди.

 – Я как раз об этом и говорю! – разозлился вдруг профессор. – Я мыслю, следовательно, существую!

 – Cogito, ergo sum. Я сомневаюсь – так будет точнее. А вы формируете обычное стадо, которое, не сомневаясь, узнает своих по отношению к основному вопросу, по значкам, флагам, символике, и прочее, как зверь по запаху узнает свою нору. То, что принимается на веру не может считаться наукой. Биологи провели однажды очень важный для социологии опыт на речных гольянах. Он удалил у одной рыбки передний мозг, отвечающий за реакции стайного объединения. Гольян ел и плавал как нормальный, с единственной разницей, что ему было безразлично, если никто из товарищей не следовал за ним, когда он выплывал из стаи. Если он видел корм, или по какой-то другой причине хотел куда-то, - он решительно плыл туда – и! представьте себе! Вся стая плыла следом! Безмозглое животное именно из-за своего дефеката стало лидером!

 – А ты сама не еврейка? – студент-очкарик подозрительно посмотрел на меня.

 Водка телка рекой. Перец, чеснок, уже выпадали из бутылок, у которых на донышке остались лишь проспиртованные овощи.

 – Все! – тихо сказал очкастый, выливая последнюю каплю водки. - Григорий Аполлонович, водка кончилась!

 Профессор встал и подошел к вешалке. Там висел замызганный рюкзачок.

 – Вот! – достал он новую бутылку. – Можжевеловая. Подарок.

 – За новый крутой подъем! – поднял он новую стопку.

 – Декапитацию, - вдруг предложила я, и все снова оглянулись на меня. И что со мной сегодня, подумала я. Куда я лезу, не хватало, чтобы меня побили эти фашисты. Да ладно - снова поправила я себя, это интеллигенты, просто мелят чепуху, говорить-то что-то надо. Повышенная разговорная активность при потреблении спирта.

 – А кого ты хочешь обезглавить?

 – Зверя, - голова моя кружилась, хотелось спать. Неудобно было встать так просто, посредине разговора и захлопнуть за собой дверь. Тогда точно побьют, - подумала не без улыбки я.

 – Жида?

 – Нет, – усмехнулась я. – Зверя в каждом из нас. Вот у вас тут стулья, печка в изразцах церковных, зеркала барские. Церковь что, небось, по кирпичику разобрали?

 – Да при чем здесь это?

 – Да при том, что человеку все равно на кого бочку катить! Барин, правительство, власть, француз на немца, начальник, церковь. Жиды всего-навсего тупы и жадны, ну недоразвиты эмоционально, это вам каждый биолог скажет.

 – Не пойму, куда ты клонишь?

 – Да все это придумано, чтобы Авель остался жить, - икнула я, радостно ухватившись за имя, которое они наверняка знают.

Хозяин дома вышел. Я увидела, что Ольга, немного выждав, тоже выскочила за ним. Глаз мой слипался, не в силах вынести еще и этот сыр-бор нелепых историков, которые несли чушь, может и прекрасную, но я своим одним этого разобрать не могла. Как же раздражают те, кто думает, что они все знают, тех, кто действительно знает все, - усмехнулась я про себя.

 Я поднялась с диванчика и, покачнувшись, направилась к двери.

 – Кем? – послышалось из-за стола.

 Я оглянулась. Обращались явно ко мне.

 – Что – кем?

 – Кем придумано?

 Я молча махнула рукой и хлопнула дверью в коридор.

 В темноте я не сразу нашла выход. Широкий проход между двумя половинами избы заканчивался постройками, бывшими когда-то скотным двором, а теперь переделанными под закутки для оставшихся ночевать. Два огромных фолианта в потрепанном бархате валялись тут, прямо на лавочке. Ничего себе, - подумала я, попытавшись поднять один из них. Откуда тут такие книги. Музей что ль какой грабанули. Я побрела дальше и, наконец, вышла под звездное небо.