Михаил Петренко: «Хорошие певцы год сидят без работы, просто без заработка!»
Именитый оперный бас о спектаклях без публики, знакомстве со Сладковским и «совсем» русской музыке
Вечер русской музыки предложили на этой неделе зрителям в ГБКЗ им. Сайдашева Государственный симфонический оркестр РТ и Александр Сладковский. ГСО РТ исполнял фрагменты из опер Глинки, Римского-Корсакова, Бородина, а за вокальную сторону отвечал Михаил Петренко, исполнивший с оркестром знаменитые русские народные песни. Перед концертом «БИЗНЕС Online» поговорил с известным певцом о первом общении с «татарскими симфониками», «ковидной» жизни лучших оперных домов мира и работе с Черняковым и Шеро.
Я предложил, Александр Витальевич откликнулся
— Михаил в вашем послужном списке оперного певца огромное количество названий и практически все главные оперные дома мира. Как, наряду с Мусоргским и Вагнером, у вас в репертуаре появились русские народные песни? Вспоминается сразу эффектный номер «Эй, ухнем» на концерте — открытии Мариинки-2. Или любой оперный бас из России, наследник Шаляпина, должен петь такую музыку?
— Я комфортно чувствую и в такой русской, совсем русской музыке, и, допустим, в немецкой. У меня очень много в репертуаре немецкой музыки, того же Вагнера. Плюс я считаю, и не один так считаю, что народная музыка занимала особое место в творчестве наших композиторов великих — и у Чайковского, и у Римского-Корсакова, и у Глинки, и так далее. Долго перечислять. И не случайно всегда настаиваю, чтобы делать такую программу именно с симфоническим оркестром, а не с оркестром народных инструментов, потому что считаю, что эта музыка уже может считаться академическим, классическим жанром.
— Как вообще возникла идея вот такого концерта с оркестром Александра Сладковского? Вы ведь с маэстро давно знакомы?
— Мы давным-давно знакомы с Александром Витальевичем. Он дирижировал еще в оперной студии Петербургской консерватории¸ когда я там был студентом. Он меня чуть-чуть постарше. И так мы работали. Единственное, что это был студенческий театр был, но мы, действительно,. работали, занимались творчеством каким-то. Скажем так, Сладковский был одним из моих первых музыкальных руководителей.
— Но с тех пор работать вместе не приходилось?
— Прошло что-то около 25 лет. И вот мы решили прервать эту не самую лучшую страницу. Мы постоянно пересекаемся где-то в каких-то нетворческих ситуациях, просто по жизни, достаточно регулярно видимся. И решили все-таки каким-то образом разрешить это недоразумение, возродив наше творческое сотрудничество вот с такого концерта.
— Почему именно с подобной программы?
— Я предложил, Александр Витальевич откликнулся. Это было тоже давно, мы разговаривали на эту тему впервые два или три года назад по телефону, но раньше нынешней даты ничего не было. То есть оркестр работает на полную катушку, значит, все хорошо. Я, с одной стороны, расстроился, что придется долго ждать, с другой — порадовался, что у оркестра все в порядке.
— Ваши впечатления от ГСО РТ?
— Замечательно. Звучит оркестр прекрасно, потрясающе. Мне понравилось, очень радушный прием, никакого снобизма, красивый звук, красивая игра, музыканты очень отзывчивые… Пока такое впечатление.
— Вы, кстати, программу из русских народных песен исполняете только в России или она востребована и западной публикой?
— К сожалению, я реже пою эту музыку, чем немецкую или французскую. Надеюсь, что это опять же будет чаще. Нет, за рубежом пою много русской музыки, но это обычно или Шостакович, или «Песни и пляски смерти» Мусоргского, или Стравинский.
— С народными песнями западные импресарио предпочитают не рисковать?
— Я не знаю, трудно сказать. Не было пока таких предложений. Хотя я думаю, что это, безусловно, было бы интересно.
Повторю, у меня есть достаточно обширная опять же русская камерная программа. И с ней я чаще выступал, но вот, к сожалению, концерт отменился в Концертгебау в Амстердаме. А потом я сам заболел этим ковидом. В Гамбурге отменился у меня сольный концерт, а там Чайковский, Рахманинов. Пока не знаю…
Слушайте, если так начинать расстраиваться по этому поводу, то пошел и повесился
— Вообще, вот эта «ковидная» жизнь, конечно, на оперном мире очень сказалась. Такое ощущение, что, кажется, не осталось ни одного серьезного певца, который бы не переболел…
— Переболели, наверное, те, кто работает, потому что на сцене, к сожалению, не предохраниться никак. К счастью, никто из моих коллег… Никакого такого совсем криминального течения болезни не было. Кто-то сильнее, конечно, болел, единицы, но в основном прошло у всех примерно как грипп.
На самом деле сильно расстраиваться в нашем случае— это грех, потому что я знаю, как многие наши коллеги, прекрасные исполнители, сидят без работы уже год! Хорошие певцы год сидят без работы, просто без заработка!
— В России или в Европе?
— В мире. Поэтому я сейчас радуюсь, когда говорю про себя и про своих российских коллег. Или зарубежных коллег, у которых есть возможность сюда, к нам, приезжать, потому что у нас работают и залы, и театры, и так далее. Так что, все тоже познается в сравнении.
— За какие из проектов, которые у вас сорвались из-за коронавируса, особенно обидно?
— Слушайте, если так начинать расстраиваться по этому поводу, то пошел и повесился. Жизнь идет. Мы предполагаем — Бог располагает. И жизнь вносит свои коррективы.
— При этом некоторые из наших певцов сейчас уже выезжают в Европу…
— Ну, смотрите, там кто-то выезжает. Но, во-первых, это все стримы. Стримы — пустой зал, стоят операторы, камеры, и все. Уже не то! Ну что стримить, сколько это можно смотреть, эти бродкастинги? Уже тошнит. Опера — это живое искусство, живое общение, обмен энергией со зрителем, они дают мне энергию, я даю им. Вы не можете загрузить живой музыкальный опыт или передать его через экран. Невозможно!
— Кто-то вообще строит в оперном мире прогнозы на будущее, когда все-таки зарубежные оперные дома вернуться к нормальной работе?
— Никаких прогнозов. Прогнозы строят уже больше года. И эти прогнозы не сбываются.
— Просто отмена целого сезона «Метрополитен опера» — это, кажется, уже какой-то практически мини-апокалипсис.
— Это не отмена, они просто закрылись на год! Сотни людей профессиональных остались без работы, их просто уволили.
— У вас наверняка есть хорошие знакомые из хора или оркестра «Метрополитен опера», которых просто распустили по домам. Чем занимаются эти люди?
— Есть, конечно, хорошие знакомые, я там пел 20 лет, в этом театре. Чем эти люди сейчас занимаются? Вот читал, у кого-то¸ допустим, до того как попасть в хор, был другой опыт, скажем, риэлторский бизнес. Он занялся опять этим риэлторским бизнесом. Многие разъехались. Там же, в Америке, они передвигаются достаточно спокойно. Ну, короче, кто в родные штаты, кто в Монтану, кто в Цинциннати. Кто чем занимается. Люди просто остались без работы.
А есть кто-то — кому платят какие-то деньги, пособия, в Европе насколько я знаю. Но опять же, кому-то этого может не хватать, потому что у людей были другие условия жизни до этого всего, другие кредиты, другие счета, которые не покрыть этими пособиями и компенсациями.
Все, что не некролог, — это реклама, мой принцип такой
— О творчестве, конечно, непросто спрашивать, когда такая ситуация кругом. Но все-таки, учитывая, что недавно вы приняли участие в громкой премьере Большого — «Садко» Дмитрия Чернякова. Вы, действительно, любите режиссерский оперный театр?
— Если это оправдано, пускай хоть летают, хоть на головах прыгают. Если режиссер, а в данном случае Дмитрий Черняков, меня может убедить, а он смог меня убедить, он все время меня убеждает в своих идеях, то почему нет? Это только в удовольствие — работать, творить, репетировать.
Работать с Черняковым каждый раз — это сумасшедший совершенно опыт, интересный опыт. Просто он большой художник, я считаю, может быть, спорный, конечно, но любой большой художник так воспринимается в свое время. Но для артистов, для нас, если один раз понравилось с ним работать, то это уже будет всегда! Кто-то его не принимает, естественно, не может с ним работать.
— В том числе и артисты?
— Артисты, естественно. Да, не существует к нему такого среднего отношения. Или обожают Чернякова, или терпеть не могут, а третьего не дано.
— Как он объяснял, почему ваш Руслан в его знаменитом «Руслане и Людмиле», первой премьере Большого театра на исторической сцене после реконструкции, не должен быть героем, а простым парнем, попавшим в неприятные обстоятельства?
— Он не объяснял, он просто предложил это, убедил меня в этом. Да, это просто слабый парень, который попал в передрягу и идет по этому квесту. Просто парень. Как фильм «Игра», что-то такое. Примерная идея такая.
— И вы приняли эту идею?
— Если бы было иначе, я бы уехал, наверное, и пел кто-то другой.
— В Большом тогда премьера прошла со скандалом и улюлюканьем. Как певцы относятся к подобному поведению публики, даже если претензии не к ним, а к постановщикам?
— Да с радостью! Все, что не некролог, — это реклама, мой принцип такой. Поэтому пускай кричат. Ура! Это лишний ажиотаж создает. Хуже, когда не кричат, не говорят. А когда какой-то ажиотаж происходит, это значит… Но я имею в виду именно творчество, не какие-то закулисные скандалы, понимаете, сексуальные скандалы, вот вся эта параллельная жизнь — кто с кем, кто чего. А именно если этот ажиотаж происходит из-за творчества, то думаю, значит, все правильно!
— Черняков, с которым вы работали много раз, переживает, что его старые спектакли в Мариинке без надзора режиссера идут абы как…
— Знаете, тут палка о двух концах. То есть существуют спектакли, которые живут вот просто. Допустим, в Мариинском театре есть два спектакля — «Дон Жуан» в постановке Йоханнеса Шаафа и «Макбет» в постановке Дэвида Маквикара. Их поставили 20 лет назад. Шааф уже умер, Маквикар, слава богу, жив. Но он сюда не приезжает.
А бывает другое, что за спектаклем нужно следить, ухаживать за ним, как за каким-то растением, понимаете? Он не может расти, как дерево. Он растет, как нежное растение, за которым нужно ухаживать, лелеять, чтобы режиссер сам вводил туда новых певцов, чтобы те певцы, которые с ним отработали, помогали ему в этом. И не всегда есть такая возможность
— А у вас бывали конфликты с режиссерами?
—Конечно. Бывало, что пел и больше никогда мы не работали вместе. Ну, бывает, жизнь.
— Можете фамилии какие-то назвать?
— Ой, давайте не будем…
— А любимые режиссеры, с которыми приходилось работать?
— Ну их не так много. Патрис Шеро, наверное, прежде всего. Мы делали «Электру» Рихарда Штрауса, это последняя его постановка. Очень жаль, что он после нее сразу же ушел. Шеро — художник, шаман какой-то, просто даже это не объяснить. Он колдует, сидит там за этим столом и колдует, просто управляет артистами, этим всем. Это процесс просто какой-то, даже не процесс, это поток. Работа с ним — это такой поток какой-то энергетический. Очень удивительный экспириенс.
Власть некоторым товарищам голову тоже сносит
— Есть какие-то партии, который вы исполняли в знаменитых театрах со звездными дирижерами и режиссерами, но секрет которых только еще предстоит открыть?
— Да каждый раз. Останавливаться, говорить, что я мастер, вот это пою, и это должно быть так, не хуже, не лучше. Это значит все, это деградация! Есть роли, которые пел, может, уже десятки раз, и все равно всегда или есть, куда расти, или просто мы же меняемся, каждый день другие. Мы меняемся, и можно попробовать другое направление в рамках одной роли.
— Вы где-то в интервью сказали, что раз вы бас, то поете или стариков, или злодеев. Вот, интересно, Борис Годунов — это злодей?
— Ну не добряк точно. Он скорее шизофреник, чем злодей. Ну или, в принципе, больной человек. В силу того, что он не пережил власти, в силу того, что какие-то иногда правильные мысли… Это как раз тот случай, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Вот опера «Борис Годунов» как раз про это. И этот персонаж про это. Ну, плюс наложилась власть. Власть некоторым товарищам голову тоже сносит.
— С возрастом вы думаете о том, как будут меняться ваши партии, может быть, о будущем окончании карьеры? Есть, вообще, такие мысли?
— Мысли есть, но вы же видите, что происходит. Последний год доказал нам, что наши мысли никого особенно не волнуют. Я не могу сказать, что такой фаталист. Но делаю то, что должен делать сегодня. А что принесет завтра… We’ll never know (мы никогда не узнаем — прим. ред.). Вот сегодня надо спеть хорошо концерт в Казани.