Лариска — дочь мента

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Лариска была дочь мента, хотя, глядя на нее, стоящую на коленях и совершающую аупариштаку, никогда бы не сказал.
Все в этой истории необычно и исполнено символического значения. Случилось она еще в те давние счастливые времена, когда Минск входил в первую группу обеспечения и в магазинах все можно было купить – и молоко, и масло, и сыр, и творог, и яйца, а если постоять в очереди, то и хорошее мясо, и колбасы по пол палки в одни руки.
Ее папа сухумский мент по имену Заза, племянник генерала, баловень большой грузинской семьи, делал блестящую карьеру. Был в двадцать пять лет уже в звании майора. Раз, и залетел у себя в Грузии на чем–то позорном, скандальном. Был понижен в звании и направлен, с положительной правда, характеристикой в образцовую советскую республику Беларусь на должность обычного опера районного отделения милиции.
У ментов в Минске тогда левых заработков не было. Вопросы решались за бутылку или обед в ресторане. Сухумский мент быстро понял, что для человека с его привычками в холодном равнодушном Минске – отсос, голяк, а в отношениях с коллегами воинская субординация, жизнь в общаге МВД. Что его таким образом семья наказала, сослала в эту БССР на исправление на неопределенный срок. Обиделся и стал вести себя вызывающе по отношению ко всему советскому обществу.
Был у Зазы в личной собственности старый автомобиль, конфискат, запчасти к которому штучно изготавливались в каком–то закрытом свердловском НИИ — резвый быстрый дизельный фольксваген. Мент заправлял машину соляркой, которая в те годы вообще была бесплатной, и немало экономил. Вот на этой, хоть и маскировочного болотного цвета, но из–за необычности своей формы, приметной машинке, гонял сухумский мент Заза по Минску со скоростью 80 км. в час и часто залетал под красный свет.
Минских гаишников это конечно злило, и когда они начинали ругать Зазу в эфире, тот садился на гаишный канал и делал беларуским ментам по рации хорошую оборотку. Так и сказал тогда в одной из перепалок инспектору Олехновичу, который стоял на проспекте Ленина в последнем стакане возле Парка Челюскинцев: «Я тебя ебал, я твою жену ебал, я твою дочку ебал, я всю твою домовую книгу ебал».
Старшина Олехнович был старый гаишник, из партизан. Неплохой мужик, беларус. Свои его любили, начальство уважало. Да, была у него дочка...
Конечно, Заза этих подробностей не знал, потому что был в ментовской минской жизни чужой, и про дочку ляпнул случайно, просто не следовало распускать язык. Вот и попал в неудобное положение. В тот же вечер Олехнович Зазу вычислил, остановил и стал свидетельствовать на состоянеие алкогольного опьянения. Заза в самом деле был слегка выпивший, хватанул где–то недавно рюмку хорошего портвейна. Что для грузина ничто, у беларусов — состояние алкогольного опьянения средней тяжести. Сухумский мент стал напрягать, засветил корки, а когда Олехнович принялся звонить в центральную, вытащил пистолет и стал гаишнику угрожать. Олехнович оказался проворнее, пистолет отнял, дал грузину пару раз по морде и сказал: « Я здесь с пятидесятого года стою. Я еще Цанаву видел. Тот тоже любил быструю езду и давил пешеходов, которые не достаточно резво перебегали перед его машиной дорогу. В протоколах они называли это «оперативная необходимость». Я сам однажды писал под диктовку этого Цанавы такой протокол. По–русски Лаврентий Фомич говорил хорошо, но был у него, как у тебя акцент. Так вот, помни, такого больше не будет. Мы не позволим вам давить наших пешеходов. Пистолет я тебе верну, но ты пообещай мне, что возьмешься за ум и будешь жить как все люди.
— Жить как вы? – мент противно скривил губы и сделал пальцами козла. Что я должен сделать, чтобы как вы.
— Для начала жениться, — сказал гаишник.
— На ком я могу жениться в этом Минске, у вас каждый день дождь.
— На моей дочке, — сказал Олехнович. – Вспомни, что ты по рации сказал. За базар нужно отвечать. Ты же крутой мент, сухумский. Женишься, заведешь детей, тебе особо и трудиться не нужно, она уже на втором месяце. Остепенишься. Будешь залупаться, посажу. Не посмотрю, что у тебя где–то там волосатая рука есть. У меня выход на самого Машерова, я с ним в одном партизанском отряде был.
— Кто отец ребенка? – спросил Заза.
— Ты, — сказал Олехнович.
— А биологически?
— А хер его знает.
Как сказал Олехнович, так оно и вышло — сухумский мент женился на дочери беларуского мента, получил квартиру, родилась Лариска. Когда девочка подросла, все увидели, что это красавица редкой рыжей красоты.
Когда мы познакомились, она носила старый растянутый с дырками между ниток свитер, через которые были видны частые веснушки, любила надевать его на голое тело. Мы делили ее с одним художником из Троицкого. Лорка говорила, что я трахаюсь хуже его, а ему, что он трахается хуже меня. В конце концов она смогла нас поссорить. Вышла замуж за повара из кооперативного кафе.
А до всех еще дел, когда мы с ней только встретились и так понравились друг другу во всем, что между нами возникло короткое чувство, которое называется «любовь», я однажды, глядя на нее сказал:
— Ты такая красивая. Кто же был твой отец?
— Ничего не знаю о нем. Они уничтожили все его следы, все фотографии, любые признаки того, что он когда–нибудь, где–нибудь был. Никогда ничего о нем не говорили, и мама молчит. Знаю только, что он был рыжий.
— А как же ты узнала?
— Сказали, какой смысл было скрывать – это же хорошо видно.
— Чем ты занимаешься? — спросил я.
— Учусь, — сказала она.
— Что изучаешь?
— Камасутру.
Она показала мне папку с ксероксом Камасутры в виде рисунков–таблиц, в которых визуально разьяснялись все сексуальные практики. Каждый раз, когда мы уединялись с ней для любви, меня ждало испытание. Если упражнение удавалось она, зачеркивала клеточку. Говорила, что не выйдет замуж, пока не пройдет всю книжку.
Я любил с ней поговорить, у нее было яркое сильное воображение и хороший образный язык. Она рассказала мне эту историю, и я до сих пор не знаю, что здесь правда, а что этой странной девушки, выдумка.

Написал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать