Феномен великого русского святого Сергия Радонежского, день памяти которого мы отмечаем 8 октября, — в полной победе над страхом и величайшей внутренней свободе. В победе над любым земным страхом и в невероятной внутренней свободе от всего, что тревожит, не дает нам быть радостными в нашей обычной земной жизни. При этом святой победитель ни в коей мере не был борцом в привычном понимании — борцом «с язвами общества» или хотя бы просто с несовершенством жизни. Больше того, он не был даже обличителем, как другие святые монахи, например, основатель Киево-Печерской лавры Феодосий.

 

Но внутренняя свобода — результат победы над страхом, у святого была так велика, внутренняя гармония и радостное восприятие бытия были в нем настолько сильны, что это не только покоряло самых властительных современников скромного монаха, но и простиралось через толщу веков, порождая сонм последователей. Кстати, не в одной России.

Богословский журнал Orthodox Word за 1997 год опубликовал историю про то, как американский турист, серьезно увлекающийся буддизмом, любопытства ради посетил Троице-Сергиеву лавру. Став впоследствии монахом Адрианом, бывший адепт восточных практик так описывал свои ощущения: «Впервые приложился я к мощам святого. И в этих «мертвых костях», казалось, было больше жизни, чем во всей южной Калифорнии».

К сожалению, биография святого — неважно, будут ли это жития, написанные его знаменитым учеником святым Епифанием Премудрым (конец XIV века), или же исследования профессора Голубинского (1909 год), — сегодня часто воспринимается скептически. Ум, привыкший переоценивать рациональную сторону жизни, спотыкается на первом же описании чуда, произошедшего со святым, когда тот был еще ребенком, и чтение с досадой отбрасывается. Нас ли, привыкших к череде все новых достижений науки и техники, мгновенно коммуницирующих с любой точкой света, удивлять историями про то, как святой Сергий, находясь в монастыре, за многие километры от Куликова поля, провидел ход битвы? Или как святой воскресил испустившего дух подростка? Реанимация-то уже давно обыденность! Американский политик и публицист Патрик Бьюкенен называет наш век эпохой десакрализации — когда и технический прогресс, и кинематограф, с его ненасытностью к новым трюкам, обесценивают чудо как сверхъ­естественное явление, нарушающее законы природы. Кого сейчас поразишь рассказом о том, как из под руки Сергия Радонежского забил чистейший родник — сюжет не раз эксплуатировался в голливудских фильмах разного пошиба, про мистические видения святого я вообще молчу. Да что там наш Сергий Радонежский! Вон Питер Джексон, режиссер «Властелина колец», умудрился хапнуть целую Армию мертвых из Библии, и ничего. И то верно: куда там ветхозаветному пророку Иезекиилю, по слову Божьему воскресившему поле мертвецов, когда есть красавец на роль Арагорна, а эффектное зрелище явно в кассу! Голливудские продюсеры — народец проворный: и Библию, и жития всех святых они давно прошнорили на предмет какого-либо еще неосвоенного киноиндустрией дива.

Вот и получается, что чудеса, выставленные на первый план жизнеописателями святых, с тем чтобы впечатлить читателя, привлечь его внимание, сегодняшнюю публику от святого только отторгают. И это несправедливо. Хотя бы потому, что для самих святых чудеса никогда не были не только самоцелью, но даже и чем-то значимым: Сергий Радонежский не просто настаивал на сокрытии фактов творимых чудес. Он запрещал очевидцам распространяться о них под страхом смерти. Поэтому, рассказывая о святом Сергии, чудеса внешние, видимые, мы обойдем молчанием.

Что касается праведности святого, о которой также преобильно сообщается в житиях, то и тут засада: в праведность верится с еще большим трудом, чем в чудеса. Только по обратной причине. Если с чудесами вокруг явный перебор, то праведность — увы! — днем с огнем не сыщешь. А раз так, то и читать про эту неуловимую материю — зря напрягаться. В итоге выходит, что манера изложения, вдохновляющая наших прадедов, для нас становится непреодолимой — непреодолимой стеной между нашим великим предком и нами. Поэтому давайте поговорим о вещах, нам близких, о чудесах внутренних и потому глазу невидимых. О том, как святой Сергий Радонежский, смиренный монах в залатанной рясе, двух влиятельных князей мирил.

Дело было в 1385 году. По разные стороны кровавого стояния два княжества. Два князя. Два единоверца. Два соплеменника. Два ближайших соседа (может, слово «ближайший» здесь ключевое?). Два представления, как жить и каким быть государству. Один народ. Одна вера. Одна общая вражда. Князь Московский Дмитрий Донской и князь Рязанский Олег. Сейчас уже сложно докопаться до корней раздора, слишком велико нагромождение последующих кровавых разборок, да и междоусобицы тогда были делом обычным. Только к 1385 году Москва, «некогда скромная, честная кротостью, — по образному выражению Бориса Зайцева, — уже катилась в истории как снежный ком, росла, наматывая на себя соседей». Рязань не наматывалась. Рязань с Москвой еще воевала. Причем как! Используя ослабление Москвы после нашествия Тохтамыша, захватила Коломну, разграбив ее, а потом перебила москвичей под Пересвитском (сейчас Луховицкий район). Дмитрий Донской, терпя поражения и от орды, и от соседа, решает послать в Рязань послов с выкупом за пленных и просьбой о мире. Послы возвращаются ни с чем. И тогда Дмитрий Донской обращается за помощью к тому, в ком он нашел опору перед Куликовской битвой. К смиренному и скоромному настоятелю монастыря Сергию Радонежскому. И старец идет. Причем в прямом смысле слова. Пешком. «Семидесятилетними ногами по грязям и бездорожью русской осени, верст двести!» (Б. Зайцев).

Деталь номер один: Дмитрий Донской молит Сергия Радонежского стать миротворцем с лета, но святой медлит пару месяцев — до Рождественского поста. Хоть и ясно, что летом дорога легче, зато в пост сердце открыто для покаяния, а значит, и для принятия Божьей воли. Деталь номер два: старец из Радонежа в это посольство не берет с собой дорогих подарков, вообще ничего не берет. Всегда в одной залатанной одежде черноризца, он уже многие десятилетия свободен — от вещей и ценностей нашего мира. Деталь номер три: отправляется святой в долгий путь, лесами и по вражеской земле абсолютно бесстрашно, и тут даже не стоит гадать, какие опасности могли подстерегать немолодого человека на таком пути. Но, видно, святой ощущает себя защищенным некой великой силой, уповает на нее, причастен к ней. Кстати, способность нашего монашества быть носителем этой величайшей духовной силы (верующие называют ее благодатью) у монахов тибетских не одно столетие вызывает неподдельное восхищение.

 

Мы не знаем точных слов, сказанных святым рязанскому князю Олегу. Летопись сообщает: «Преподобный игумен Сергий, старец чудный, тихими и кроткими словесы… беседовал с ним (князем Олегом) о пользе душевной и о мире, и о любви. Князь же великий Олег преложи свирепство свое на кротость и утишись, и укротись, и умились вельми душою, устыде бо столь свята мужа, и взял с Великим Князем Дмитрием Иванычем вечный мир и любовь в род и род».

Кстати, информация к размышлению. Телеги к 1385 году уже были изобретены. Да и Дмитрий Донской, преклоняющийся перед смирением святого и его невероятной внутренней силой, не моргнув, предоставил бы столь важному послу самые совершенные средства передвижения. Как вы думаете, почему Сергий прошел этот путь от скромной кельи молитвенника до княжьих покоев, от вражды до мира, от разрозненных княжеств до единого государства, пешком? Небольшая подсказка: вы обратили внимание, что слова «смирение», «усмирять», «мирить» и выражение «мир в сердце» — одного корня?