Оккупационные пенсии: «ненужная гуманность» Адольфа Гитлера
Политика Гитлера в отношении славянских «унтерменшей» была истребительной: для покоренных славян нацисты отводили роль рабов, трудящихся на благо германских колонизаторов. Разумеется, эта задача не афишировалась, а во время войны немцам приходилось идти на некоторые уловки, чтобы попытаться расположить к себе население СССР или, по меньшей мере, снизить его настрой на сопротивление. Для этого работала пропаганда, объявлявшая целью немецкого «натиска на Восток» (Drang nach Osten) избавление Европы и России от «жидо-большевизма».
В ходе войны на оккупированных немцами территориях (более 8%) оказалось более 80 млн советских граждан (т.е. более 40%). И с ними, как считали некоторые из числа захватчиков, нельзя было совсем уж не считаться, пока Красная армия еще цела. В речах, газетах и плакатах пропагандисты акцентировали внимание советского человека на недостатки жизни при большевиках — колхозы, дефицит товаров и услуг, голод, антирелигиозная политика, политические репрессии. Все немецкое, напротив, прославлялось, и прежде всего — немецкое правление, «освобождение».
Долой «ненужную гуманность»
В первое время находились люди, которые этому верили (человек вообще не хочет верить в худшее), верили, что с немцами можно договориться и как-то пожить и при них. Жизнь ведь продолжалась. В начале периода оккупации немцы даже предприняли несколько действий, которые должны были подтвердить декларируемые ими благие намерения. Во-первых, обещали роспуск нелюбимых многими крестьянами колхозов и разрешили увеличение приусадебных участков — и кое-где даже реализовали это на деле. Во-вторых, отменили на несколько месяцев налоги и разрешили частную торговлю, что позволяло снабжать продовольствием города. В-третьих, позволили восстановить православные храмы. В-четвертых, платили зарплаты и даже ввели в городах систему распределения хлеба по карточкам для безработных, инвалидов и иждивенцев, чтобы снизить вероятность голодных бунтов в тылу. Выдачи хлеба были нерегулярными и маленькими, а сам хлеб паршивого качества, но оккупанты заявляли, что заботятся о народе.
Для себя же они давно все решили. Генерал-фельдмаршал фон Рейхенау еще 10 октября 1941 г. сказал: «Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью».
Так что фактически народу пришлось самому о себе заботиться. В городах и на селе расцвела меновая торговля — горожане меняли на еду любые вещи и оказывали крестьянам разные услуги в обмен на продукты. Немцы позволяли — и для пропаганды полезно, и им не вредит (все равно все, что нужно и в любых объемах можно реквизировать силой).
Цельной экономической политики у оккупационных властей не было. Ее выработка откладывалась до конца войны. Гитлер в то время еще только фантазировал: к примеру, носился с идеей засеять всю Украину крапивой, которая, как писали немецкие ученые, не сорняк, а отличная универсальная культура (и техническая, и кормовая).
Вся социально-экономическая политика (как и ее методы) была «лоскутной» — непоследовательной, бесплановой, ситуативной и состоящей из отдельных эпизодов, по сути — реакций на текущие проблемы. А дела в экономике шли плохо. Единственный вектор, которому все было подчинено — это максимальная эксплуатация. Как скомандовал рейхсмаршал Г. Геринг: «Необходимо принять все меры к немедленному и возможно более полному использованию оккупированных областей в интересах Германии».
Военные комендатуры и управы в городах и сельской местности занимались, в первую очередь, реквизициями топлива, еды, смазочных материалов, иного сырья и продукции. Кроме того, восстанавливали и обеспечивали работу инфраструктуры военного значения (дороги, электростанции
«Германский большевизм»
Наряду со всеми зверствами в некоторых городах парадоксальным образом существовали и элементы политики, направленной на «умиротворение» населения, и так уже доставшего «дубину народной войны». Пока одни немцы грабили, другие пытались «подружиться» с жертвами грабежа. Один из способов — допущение социальных пособий и пенсий для горожан. На фоне многочисленных преступлений «забота о стариках» выглядела совершенно фантастично.
Там, где немцы вводили пенсии, они старались ориентироваться на советские нормы (мол, «мы не хуже большевиков»). В СССР пенсионное обеспечение ввели еще в 1920-е гг. для некоторых категорий трудящихся (учителя, ученые) и на отдельных предприятиях. Более или менее упорядочили систему пенсий в 1932 г., тогда же пенсии и стали всеобщими. Пенсионный возраст установили для женщин в 55 лет, для мужчин — 60 лет (при минимальном трудовом стаже 25 лет) [Прим.: кстати, на удивление, оккупанты фактически сохранили также многие советские учреждения, а также советские паспорта как удостоверение личности и советские рубли как платежное средство оккупированных областей, так что правление немцев даже звалось «германским большевизмом"]. В деле пенсионного обеспечения немцы тоже не стали выдумывать много нового, лишь плохо имитировали старое.
Ни о каких серьезных пенсиях речи не шло. На селе их не было вовсе (там заставляли выбрать старосту, собирали налог зерном и другими продуктами, сгоняли на работы, — вот, как правило, и все). Да и не во всех городах оккупанты ввели пенсии (т.к., повторимся, социальная политика на Востоке не была унифицированной). Историки к этой теме обращались мало, в основном на уровне краеведения, так что более или менее подробные сведения, полученные из актов местных архивов, у нас есть только по нескольким городам и областям. Так, известно, что в самоуправляющейся коллаборационистами «Локотской республике» (в основном, Брянская обл.) с населением в 580 тыс. человек в начале 1943 г. были введены пенсии по возрасту, пособия по инвалидности, по болезни, беременности и для кормящих матерей (все за счет восьмипроцентного налога с зарплат).
Чуть больше благодаря Т. Г. Курбату мы знаем о системе социального страхования в оккупированном Таганроге. Там пенсии и пособия предназначались для «граждан, лишившихся нормальной трудоспособности», «пострадавших от большевистского насилия» (т.е. репрессированные по политическим мотивам), и «беднейшего населения» города. Постоянную пенсию получали инвалиды, семьи без кормильца и старики. Степень инвалидности определяли врачи. Инвалидам полагалось от 100 до 125 рублей ежемесячно. Семьи без кормильца получали в зависимости от количества детей от 75 рублей в месяц (1 ребенок) до 100 рублей (2 ребенка и более). 100 рублей в месяц выделялось для стариков (по советским нормам — мужчинам с 60, женщинам с 55 лет). Выплаты обеспечивались подоходным налогом с горожан (до 10%). Евреи, коммунисты и их семьи, «семьи эвакуированных с большевиками», семьи работников НКВД и добровольцев Красной армии и флота не имели права на пособия.
Похоже выглядела и описанная Е. В. Дьяковой система социального страхования в оккупированном Харькове. Там пенсии горожанам с октября 1942 до августа 1943 гг. выплачивал пенсионный подотдел отдела общественной опеки городской управы (управляли отделом русские и украинские коллаборационисты). Город немцы захватили еще в октябре 1941 г., но то «денег не было», то еще что-то, так что пенсии стали платить лишь через год. К тому времени Харьков пережил сильный голод, и многие сироты и старики умерли. В отличие от Таганрога, здесь решили не отнимать пенсию у бывших коммунистов, комсомольцев и сотрудников ЧК, ОГПУ и НКВД (зато отняли льготы по квартплате). Конечно, вне закона стояли евреи.
В Харькове, если сравнивать с Таганрогом, пенсионный возраст был повыше, более «современным» — 65 лет для мужчин и 55 лет для женщин. Выплаты полагались также инвалидам и лицам, отличившимся перед государством и обществом (последним аж от 300 до 1000 руб.). Инвалидам размер пенсии определили в 135−150 рублей, обычным пенсионерам (по возрасту) — в 120 руб.
Когда решение о выплатах было принято, население о нем не проинформировали должным образом. К тому же, сотрудников управы (всего 16 человек) явно не хватало для реализации задачи выплаты пенсий. В результате люди стояли в очередях по 2−3 дня, и многие без толку. В октябре 1942 г. пенсию успели выдать только 2876 пенсионерам (26,1% от 11 034 зарегистрированных), в ноябре — 4711 пенсионерам (34%). Со временем показатели не улучшились. В июне 1943 г. пенсию получили только 895 человек.
Выплачиваемые суммы (100−150 руб.) от прожиточного минимума отличались сильнее, чем Гитлер от матери Терезы. В Харькове осенью 1942 г. 1 кг хлеба на рынке стоил 150−200 рублей, 10 яиц — 65−90 руб., литр молока — 33−42 руб., 1 кг картофеля — 25−45 руб., литр масла — 323−450 руб. В 1943 г. цена буханки хлеба доходила уже до 300 рублей. Зарплаты в оккупации, тоже, кстати, были нищенские — 300−700 рублей, реже больше. Потому и товарно-денежные отношения повсеместно сменялись натуральным обменом. Нацистские пенсии не могли никому серьезно помочь, а значит, не могли и достичь своей цели — появления симпатии к оккупантам.
Налоги (подушный в 120 рублей в год для всех граждан от 18 до 60 лет) немцы собирали куда эффективнее, чем выплачивали пособия. Правда, как пишет Б. Н. Ковалев, от налога освобождались инвалиды, беженцы без дохода, безработные и этнические немцы. Эффективно взимался и подоходный налог (от 0 до 10% от зарплаты в зависимости от ее размера). Даже многие искренние коллаборационисты, сидевшие в горуправах и комендатурах, со временем отвернулись от немцев, увидев их бесчеловечную политику на Востоке.
Жестокая оккупация закончилась в ноябре 1944 г. Вслед немцам с их «пенсиями» и другими проявлениями «освободительной» политики летели только пули и проклятия советских воинов.