Достоевский развенчал социализм за 50 лет до русской революции

Это был конец. Какие мысли должны были промелькнуть в голове заключённых в тот драматический момент? Один из них, Фёдор Достоевский, в письме к брату даёт нам представление о том, что творилось в его голове, когда, как он считал, его жизнь вот-вот ускользнёт.

«Не более минуты оставалось мне жить. Я вспомнил тебя, брат, и всё твоё; в последнюю минуту ты, ты один был в моём уме, только тогда я понял, как я люблю тебя, дорогой брат мой!»

Но перед тем как Достоевского подвели к столбу, стражники объявили, что его императорское величество, царь Николай I, помиловал их, пощадив их жизнь. Возможно, это была жестокая шутка, наказание само по себе, чтобы предупредить этих людей об исправлении жизни, которую они едва не потеряли. Вместо смертной казни заключённые были приговорены к четырём годам ссылки в Сибирь.

Достоевский принял это предупреждение близко к сердцу, ведь после этого его жизнь и его убеждения изменились навсегда. В письме Достоевского к брату мы видим, что перемены уже начались, поскольку он пишет:

«Никогда ещё не было во мне такого здорового изобилия духовной жизни, как теперь».

Его утверждение о даре жизни — теперь, после почти полной её утраты, дошедшее до него с поразительной ясностью и силой — сияет почти визионерским вдохновением:

«Когда я оглядываюсь на прошлое и думаю, сколько времени было потрачено впустую, сколько времени было потеряно в заблуждениях, в ошибках, в безделье, в незнании того, как жить, как я не ценил время, как часто я грешил против своего сердца и духа, — моё сердце обливается кровью. Жизнь — это дар, жизнь — это счастье, каждая минута могла бы стать веком счастья. … Теперь, изменив свою жизнь, я возрождаюсь в новой форме».

Оставляя за собой прогрессивные идеи

Достоевский действительно нуждался в «новой форме». Причиной того, что Достоевского едва не казнили, а затем сослали в глубинку, стала его причастность к кружку Петрашевского — клубу интеллектуалов, обсуждавших утопический социализм, и тайной революционно-террористической группе, входившей в него и стремившейся осуществить эту «утопию» даже насильственными методами.

Во времена Достоевского Россия созрела для радикальной политики, и, как и многие молодые люди, он был вовлечён в опьянение новыми, «прогрессивными» идеями, в первую очередь социализмом. Именно эти идеи Достоевский начал стряхивать с себя, как мёртвые листья с дерева, во время пребывания в Сибири.

Тот день, когда Достоевский смотрел в дуло ружья палача на реальность смерти, преследует его художественную литературу, в том числе роман 1866 года «Преступление и наказание».

В романе молодой студент Раскольников, принявший прогрессивные и нигилистические идеи, решает убить старуху-ростовщицу. По пути к совершению преступления его внимание привлекают самые разные, казалось бы, незначительные детали.

«Проходя мимо Юсуповского сада, он глубоко задумался о строительстве больших фонтанов и об их освежающем влиянии на атмосферу всех площадей. … Затем его заинтересовал вопрос, почему во всех больших городах люди не просто движимы необходимостью, но каким-то особым образом склонны жить в тех частях города, где нет ни садов, ни фонтанов. … „Так, наверное, люди, которых ведут на казнь, мысленно хватаются за каждый предмет, встречающийся им на пути“, — промелькнуло у него в голове».

Наблюдение Раскольникова о психологии осуждённого, несомненно, является отражением опыта самого Достоевского. Может показаться парадоксальным, что человек, которого собираются убить (или который собирается совершить убийство), может думать о чём-то другом, кроме этого факта, и всё же не так уж трудно представить, что, когда остаются считанные секунды, всё становится важным, всё заслуживает внимания. Разум цепляется за всё, что может, отказываясь признать великую реальность, которая вот-вот произойдёт. Или же разум внезапно получает возможность глубже понять важность всего, когда оно ускользает.

Опыт Достоевского в юности повлиял на «Преступление и наказание» даже более глубоким образом, чем эта случайная ссылка.

Под влиянием несостоявшейся казни и последующей сибирской ссылки Достоевский прошёл путь от человека, готового совершить насилие ради социалистической утопии, до человека, категорически противящегося социализму. На протяжении всего романа «Преступление и наказание», написанного примерно через 15 лет после возвращения из Сибири, он многократно подвергает нападкам социалистические идеи. Во многом роман представляет собой философскую битву между новыми философиями — нигилизмом, социализмом и утилитаризмом — и старым взглядом на мир, основанным на христианской этике и стремлении сохранить традиции.

Одно из самых ярких и красноречивых опровержений социалистической ошибки Достоевского принадлежит другу Раскольникова, буйному, наглому, но добросердечному Разумихину, чья фамилия, кстати, означает «разум» или «ум». Его стоит процитировать целиком:

«Вы знаете доктрину [социалистов]: преступление есть протест против ненормальности общественного устройства и ничего более, никаких других причин не допускается! … Всё у них — „влияние среды“, и ничего больше. Их любимая фраза! Из неё следует, что если общество будет организовано нормально, то вся преступность сразу же прекратится, поскольку не против чего будет протестовать, и все люди в один миг станут праведниками».

«Человеческая природа не принимается во внимание, она исключается, она не должна существовать! Они не признают, что человечество, развиваясь историческим живым процессом, станет, наконец, нормальным обществом, но верят, что социальная система, возникшая в каком-то математическом мозгу, организует всё человечество разом и сделает его справедливым и безгрешным в одно мгновение, быстрее, чем любой живой процесс!»

«Вот почему им инстинктивно не нравится история: „В ней нет ничего, кроме уродства и глупости“, и они объясняют всё это глупостью! Вот почему им так не нравится живой процесс жизни; им не нужна живая душа! Живая душа требует жизни, душа не подчиняется правилам механики, душа — предмет подозрений, душа — ретроград! Но то, что они хотят, хотя и пахнет смертью и может быть сделано из индийской резины, по крайней мере, не живо, не имеет воли, подневольно и не бунтует!»

«И, в конце концов, они сводят всё к возведению стен и планированию комнат и переходов в фаланстере [здание, предназначенное для создания автономной утопической общины]! Фаланстеры, конечно, готовы, но ваша человеческая природа не готова к фаланстерам».

Разумихин резюмирует, а затем разрушает центральный социалистический принцип: человек — это в конечном счёте материальная машина, которую можно запрограммировать на упорядоченное и благополучное поведение с помощью правильной системы и соответствующих воздействий окружающей среды. Для социалиста корень проблем в нашем мире можно свести к несправедливой социальной системе. Исправьте систему, и вы устраните проблемы. Эта система, кстати, требует разрушения старой структуры общества, которая, разумеется, по своей сути несправедлива и угнетает. Когда старые порядки исчезнут, а на их место придут новые научные социальные системы, жизнь людей станет счастливой, справедливой и процветающей.

Но социалисты, как отмечает Разумихин, упустили из виду одну важную деталь: винтик в этой социальной машине, который не встаёт на место. В уравнении есть одна переменная, которую невозможно предугадать. Это человеческая душа. В нас есть что-то, что нельзя запрограммировать, как машину, что-то, что по своей природе остаётся свободным, а значит, непредсказуемым. Именно эта сила, в большей степени, чем окружающая среда, определяет исход нашей жизни и судьбу целых народов. Истоки добра и зла в обществе лежат в этой тайной цитадели внутри каждого человека. Александр Солженицын, другой великий русский писатель, на себе испытал торжество социалистических идеологий, которые в своё время оспаривал Достоевский. Солженицын писал:

«Линия, разделяющая добро и зло, проходит через сердце каждого человека».

Являются ли поступки человека результатом среды или выбора? Является ли несправедливость следствием научной ошибки или греха? Что первично — система или душа? Как и вся великая литература, «Преступление и наказание» затрагивает такие фундаментальные вопросы.

Один из аргументов, который Достоевский приводит против социалистической доктрины, ещё более сильный, чем аргумент Разумихина, — это вовсе не аргумент. Это опыт. Это переживания Раскольникова до, во время и после совершения убийства — убийства, которое он оправдывает как уничтожение бесполезного человека, мешающего созданию правильного общественного «строя».

В ходе этой напряжённой психологической драмы и духовной эпопеи Раскольников сталкивается с силами, которые невозможно учесть в материалистическом социалистическом объяснении Вселенной, с силами, которые не подвластны никакой системе или идеологии: виной, сожалением, самопожертвованием, осуждением, прощением и любовью. И дело не в том, что кто-то убеждает его в реальности этих вещей — они просто есть, во всём своём таинственном великолепии.

«Жизнь заступила место теории», — пишет Достоевский.

Дочитав «Преступление и наказание», вы в глубине души понимаете, что люди — не машины, что душа существует, а значит, вместе с ней существуют и свобода выбора, и виновность, и возможность как настоящего горя, так и настоящей радости — радости, которую не может искусственно создать никакая «система».