«Евгений Онегин»: Слепой против Бешеного
Двухдневные гастроли Санкт-Петербургского государственного академического театра балета Бориса Эйфмана произвели в Астане ожидаемый фурор с примесью почтительного изумления.
Маэстро привез в столицу Казахстана свой балет «Евгений Онегин» — третью часть хореографической тетралогии по мотивам русской классики, куда также входят «Анна Каренина», «Чайка» и «Братья Карамазовы».
«Этот спектакль мы выбрали не случайно. Можно сказать, он представляет собой квинтэссенцию тех поисков, которые ведет мой театр уже почти сорок лет: это поиск возможностей через язык танца и тела выразить эмоцию души. Весь мир знает русский психологический театр драмы, а мы создаем новый жанр — русский психологический театр балета», — пояснил балетмейстер перед началом гастролей в «Астана Опера».
Премьера балета состоялась в 2009 году. Сначала он назывался «Онегинъ. Online», потом просто «Онегин». Со временем из названия исчезла всякая фасонистость, но и без того постановка представляет собой весьма смелый, как в 2009 году еще говорили, креатифф.
Музыка Чайковского в этом спектакле перемежается арт-рок-композициями Александра Ситковецкого — лидера популярной в 1980-е группы «Автограф». «Эти несовместимые вещи показали сложную атмосферу времени, которую я выбрал для своего балета», — объясняет постановщик.
Да, действие пушкинского «Евгения Онегина» в балете перенесено в 90-е годы ХХ века, в постперестроечную Россию с путчем, новыми русскими, молодежными дискотеками и дуэлями на ножах.
«Лихие девяностые» были травматическим опытом для всех. Сейчас этот опыт заново переосмысляется в обществе, и, что интересно, чем дальше уходит эта эпоха, тем меньше вызывает ностальгии. Эстетика 1990-х настолько своеобразна, что кажется вовсе несовместимой с высоким искусством.
— Почему же вы выбрали именно это время? — спросили мы Бориса Эйфмана.
— Потому что «Евгений Онегин» очень связан с декабристским восстанием и в какой-то степени спровоцирован им, — ответил балетмейстер. — Пушкин сам был связан с декабристами, входил в кружок «Зеленая лампа». Случайность уберегла Пушкина от участия в восстании, от репрессий. Но он был внутри этого, и в романе проходит нитью атмосфера революционных преобразований, тенденций, которые двигали Россию к изменению. Поэтому я решил, что если уж переносить действие в наше время, то начать стоит с путча 1991 года. А мне хотелось не просто проиллюстрировать роман, а именно перенести… Я вообще не сторонник формальных переносов действия из одной эпохи в другую. Я это очень редко делаю, наверное, это у меня единственный такой спектакль. Но мне очень хотелось посмотреть, как сегодня Татьяна может сказать: «Я другому отдана и буду век ему верна». Что может побудить современную женщину быть такой верной: любовь, преданность, страх? Что такое сегодня «лишний человек»? Что заставило молодого талантливого человека почувствовать себя лишним? Кто такой Генерал, муж Татьяны? В романе он «в сраженьях изувечен». И вы увидите этого в сраженьях искалеченного человека. В каких сраженьях? А в сраженьях вот этого путча. Актуальность того, что происходило в России сотни лет назад, — вот что меня волновало, и поэтому я сделал этот спектакль.
Чтобы погрузиться во внутреннюю драматургию этого романа и посмотреть, что за прошедшие почти двести лет изменилось, а что сохранилось в душе русского человека.
Не приходилось слышать, чтобы подобные путешествия во времени когда-либо объяснялись чем-то иным, кроме желания проверить классику на актуальность. И нельзя сказать, чтобы такой эксперимент когда-нибудь провалился, — во всяком случае, классика выдерживает все, что бы с ней ни делали. В нетленных образцах драмы, лирики и эпоса мы, как правило, имеем дело с проблемами любви и смерти, потому-то они и нетленны.
В балете Эйфмана, однако, любовь и смерть несколько тушуются за дымовой завесой публицистики. Начинается действие в «наши дни», сценой этакого фешенебельного бала под Первый фортепианный концерт Чайковского. Видно, что общество не аристократическое, а скорее олигархическое: одинаково одетые мужчины и женщины, одинаковые хищные отточенные движения. В общем, «не советую, молодой человек — съедят». На бал забредает Онегин, встречает Татьяну. Она хозяйка бала, уже новая, холодная светская дама, замужем за Генералом — недобрым чуваком в темных очках, с маячащими за спиной телохранителями. «Ужель та самая Татьяна?..»
И начинается флешбэк в 1991 год, причем над сценой зависает огромный круглый экран с титром «1991». На экране крутится «хроника бунта»: мелькают кадры демонстраций, пикетов. На сцене отплясывают пестро одетые толпы, очевидно, празднуя победу демократии. Надо полагать, действие происходит в Петербурге: все события разыгрываются на тревожном фоне силуэта вантового моста, похожего на Большой Обуховский. В вихре народных волнений мы видим троих друзей: Онегина, Ленского и того самого Генерала. Они переживают трагический разлом эпох единственно верным способом: пьют водку за кухонным столом. Поэт Ленский здесь, похоже, рок-музыкант: у него гитара «и кудри черные до плеч». Генерал одет в камуфляж, его трактуют как бывшего спецназовца. Онегин, как и в романе, — выдающаяся личность «без цели, без трудов», и на нем самый настоящий малиновый пиджак. Точнее, ладный костюм благородных винных оттенков, но символ читается.
После мятежного па-де-труа жизнь разбрасывает друзей в разные стороны, Онегина мучает депрессия («русская хандра»), но вновь явившийся Ленский увлекает его в деревню, где живут Ольга и Татьяна.
Все дальнейшее случается стремительно и неотвратимо. Пушкинской легкости в этой истории нет, хотя письмо Татьяны и звучит со сцены почти целиком. Рок (в смысле фатум) завинчивает гайки сурово, как в шекспировской трагедии. Вместо балов — опасные поселковые дискотеки (исполненные очень лихо и достоверно, со знанием поведенческого кодекса: сначала девушки танцуют, парни подпирают стены, потом наоборот, потом понеслась).
Главные партии танцуют блестящие танцовщики: Онегин — заслуженный артист России Олег Габышев, Татьяна — Мария Абашова, Ленский — Дмитрий Фишер, Ольга — Наталья Поворознюк.
Хореография напоминает то о «Вестсайдской истории», то о «Доме летающих кинжалов»: в ней много боевого и пацанского. Дуэль Онегина и Ленского представляет собой драку на танцах, где как бы нечаянно появляется нож. Собственно, Эйфман и тут ничего не придумал, так выглядит у Пушкина призрак дуэли, который видит во сне Татьяна: «Спор громче, громче; вдруг Евгений Хватает длинный нож, и вмиг Повержен Ленский». Либретто балета целиком изложено цитатами из «Евгения Онегина»; начало первого акта вдохновлено неоконченной десятой главой: «У них свои бывали сходки, Они за чашею вина, Они за рюмкой русской водки…» И вот это: «И рать… набирал Холоднокровный генерал… И полон дерзости и сил, Минуты вспышки торопил…»
Образ Генерала, пожалуй, самое интересное нововведение, воплощение действительно важной силы в русской жизни конца XX — начала XXI века. В каких сражениях изувечен этот темный персонаж — остается загадкой. Но больше похоже на то, что речь идет о бандитских разборках. Во втором акте мы видим его слепым, но очень влиятельным и страшным: полубандит, полуолигарх. Генерал встречает Татьяну в ночном клубе, куда та приходит вместе с Ольгой, «наощупь» влюбляется в нее и уводит с собой, в высший свет. Они составляют мрачную пару вроде Красавицы и Чудовища. И когда снова появляется Онегин, героиня порывается ответить на его любовь и уйти от мужа, но боится. И недаром. Ее новый круг общения похож на акулью стаю и все время держит влюбленных в поле зрения. А ревнивый Генерал вслепую кидается на Онегина с ножом. Эта хореографическая схватка красива и мелодраматична, хоть и захватывает дух от такого внезапного перехода от Пушкина к криминальному роману 1990-х «Слепой против Бешеного». Тем более что Онегин в конце концов сам направляет нож Генерала в свою грудь. Вот это поворот!
Впрочем, тут же выясняется, что гибель главного героя не так уж очевидна. То ли последняя сцена привиделась Онегину, то ли герой романа воскресает как его автор — так или иначе, он снова пишет письмо Татьяне. Листки бумаги, вырываясь из его рук, взлетают над сценой, затем все новые и новые листки, кружась, летят вниз из-под колосников. Как всегда, худшие страдания в лучшем случае кончаются литературой.