«Качество сериалов улучшается, а кинематографа падает – это связанные процессы»
Режиссер фильма «Глубже!» и клипов «Сплин» и «Касты» Михаил Сегал о региональной экзотике и радости от плохих фильмов
Зрители хорошо знакомы с творчеством режиссера Михаила Сегала. Одни знают по цитатам кинематографический сборник повестей «Рассказы», другие — сатирическую комедию «Глубже!», третьи — десятки видеоклипов культовых русских рок-музыкантов вроде «Би-2» и «Сплина». Этой зимой Сегал приезжал в Казань за спецпризом премии «Алтын тәлинкә» («Золотая тарелка»), а позже поговорил с журналистом «БИЗНЕС Online» о превратностях режиссерской профессии, слезах зависти к настоящему кино и отсылках к Андрею Тарковскому в своих фильмах.
«Я сам очень не люблю эксплуатацию национальной экзотики»
— Михаил, вы недавно были в Казани на церемонии вручения наград кинопремии «Алтын тәлинкә» («Золотая тарелка») и получили статуэтку как лучший режиссер игрового фильма за картину «Глубже!». Как вам само мероприятие?
— Я ничего не знал об этой премии, поэтому познакомился с форматом и содержанием, только оказавшись там. Само мероприятие прошло прекрасно. Но гораздо важнее то, что за ним стоит: развитие кинематографа в регионах, когда люди получают мотивацию снимать кино не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и везде, где только можно.
— А вы почувствовали мотивацию к съемкам со стороны регионов?
— У людей-то мотивация есть везде. Другой вопрос в том, что кино — это сложное и дорогостоящее искусство. Если писать стихи или музыку ты можешь где угодно, то снимать кино одному очень сложно. Только силой своего таланта этого не сделаешь. Или сделаешь, но сойдёшь с ума, потратишь все силы, и в итоге получится малобюджетная зарисовка. Поэтому выходить на все более серьезный уровень, находясь «где угодно», это здорово.
Собственно, главный шаг по децентрализации кинопроизводства сделала научно-техническая революция. Теперь для съемки кино не надо заканчивать ВГИК и быть внутри этой «пищевой цепочки»: сначала через нереальный конкурс или блат поступить во ВГИК, потом, может быть, работать ассистентом режиссера, а позже, возможно, тебе дадут самому снимать… Раньше это была очень централизованная и коррумпированная система.
— А сейчас?
— Теперь человек может взять относительно недорогую цифровую аппаратуру, собрать группу единомышленников и где угодно снять что-то гениальное. Нарушается монополия столиц и министерств, чтобы кого-то считать талантливыми или неталантливыми. Человек может многое сделать сам.
Более того, децентрализация происходит еще и с точки зрения публикации продукта: просто выложил в интернет — и все. Но все же, если к развитию регионального кино подключатся какие-то местные структуры в виде министерства культуры или иных региональных бюджетов, то будет еще лучше. Само мероприятие в Казани, как витрина этого процесса, вселяет оптимизм. А потом, глядишь — человек в небольшом городе сделал шедевр и выиграл международный фестиваль, а тем, кто сидел в Москве и гордился своей московскостью, остается только завидовать.
— Мне кажется, это совсем не редкость для регионального кино. Особенно если мы говорим про арт-хаус.
— Надо признать, что очень часто на международных фестивалях востребован тот сегмент регионального кинематографа, который построен на показе каких-то отрицательных социальных вещей или экзотике. На кинематографистов смотрят, как на диковинную зверушку. Мол — глядите, они там еще и кино снимают! Я сам очень не люблю эксплуатацию национальной экзотики, особенно когда сами создатели чувствуют ее потенциальную востребованность и подсознательно работают в этом направлении. Но с другой стороны, есть действительно очень талантливые работы. А если сказать честно, международными фестивалями российский кинематограф в целом воспринимается, как региональный.
«Качество сериалов улучшается, а качество кинематографа падает»
— А вы сами часто смотрите кино?
— Я последние несколько месяцев ходил в кино чуть ли не каждый день. За осень и зиму посмотрел около 30-40 фильмов: сейчас много нового выходит. Плюс по всему миру и у нас в России идет большая волна реставрации старых картин в цифровой формат. Я с большим удовольствием хожу на ретроспективы разных режиссеров. Плюс жизни в Москве в том, что здесь есть кинотеатры, которые в большом количестве показывают… слово «артхаусное» использовать не хочется… художественное кино. У людей в других городах, увы, нет такой возможности.
— Это немного диковинно слышать, учитывая, что различные специалисты предсказывают скорую гибель кинотеатров из-за широкого распространения стриминговых платформ. Что вас приводит в кино?
— Просто я и по-человечески киноман, и по профессии занимаюсь кино. Это та среда, в которой я живу. Музыкант слушает много музыки, искусствовед посещает выставки, а я хожу в кинотеатр. Но хоть мне и не хочется, чтобы кинотеатры умирали, я не сделаю кассы всему мировому кинематографу. Посмотрим. Как будет, так будет.
А о платформах… Дело ведь не в том, что люди смотрят кино дома, а не в зале. Да, мы можем сказать — большой экран лучше, тем более, что многие смотрят фильмы дома не на больших красивых телевизорах, а просто на телефонах или планшетах. Дело не в этом, а… Я бы сформулировал так: качество сериалов улучшается, а качество кинематографа падает — это связанные процессы. Люди, которые создают кино и сериалы — это ведь одни и те же люди. И когда создатель фильмов периодически смотрит контент стриминговых платформ, то эта новая кинореальность входит в него, независимо от его желания. Он пропитывается новой природой интернет-кинематографа. И вот — сериалы становятся более кинематографичными, их создатели очень этим гордятся, у нас уже нет тех дурацких историй, снятых на видеокамеры в 90-е годы…
Но с другой стороны, кино становится более сериальным. Это два таких сообщающихся сосуда. Иногда я смотрю какой-то «очень кинематографичный» сериал, а потом вдруг думаю — как бы он выглядел в кинотеатре? И вдруг понимаешь — для хорошего кино это уже «так себе». Для сцены из сериала — круто, а для сцены из фильма — нет. Постепенно, сами того не замечая, режиссеры снимают кино так, как снимали бы сериалы для платформ. Грань стирается. Так что для меня интересен вопрос качества самого контента, а не то, где его смотреть.
«Я даже плохие фильмы смотрю с удовольствием»
— Какой фильм за последние месяцы произвел на вас наиболее сильное впечатление?
— Я не в состоянии выделить. Мне нравится кино в принципе. Я даже плохие фильмы смотрю с удовольствием. Приду в зал на какую-то среднюю картину, и мне все равно приятно, это определенный эмоциональный алгоритм. Я и скучное кино с удовольствием смотрю. Просто не воспринимаю его по шкале «плохое — не понравилось, хорошее — счастлив». Это в принципе радость от соприкосновения с кинематографом.
Но попробую вспомнить из последнего… В ноябре и декабре 2021 года почти каждый день я ходил в Центр документального кино на Парке Культуры на программу «американское кино 70-х». Она проходила под девизом «Кино свободной эпохи», то что условно называется «Новый Голливуд» — когда после всех видов революций 60-х годов, в том числе сексуальной, эстетической, пришла волна молодых талантливых режиссеров и сценаристов. Была сделана инъекция свободы, и из американского кинопроизводства ушел кодекс Хейса (система самоцензуры, принятая голливудскими студиями и регулировавшая содержание американских фильмов с 1934 по 1968 годы, — прим. ред.). Он вводил очень строгие ограничения, основанные на псевдоморальных принципах, и регулировал, что можно и нельзя показывать в кино — с точки зрения насилия, употребления алкоголя, секса. Отсюда и возник странный стиль золотой эры Голливуда — все чересчур красиво, люди будто не совсем люди, нет истинного реализма. Но когда это закончилось, возник взрыв гениального американского кинематографа 70-х.
Я смотрел эти работы как режиссер и просто рыдал. Это тот уровень художественного реализма, достигнутый людьми 40-50 лет назад, до которого нам сейчас очень далеко. Мы идем назад, а не вперед. Не понимаю, как они создавали фильмы на таком уровне психологической достоверности, как в них существовали актеры. Я плакал от зависти и пытался анализировать, что надо делать в своей работе, чтобы как-то приблизиться к этому.
— Нашли ответ?
— Нет. Но ты просто сливаешься с энергией художественного реализма, и это на молекулярном уровне входит в тебя, улучшает качество твоего внутреннего камертона. Когда чувствуешь, что фальшиво, а что нет. Это может касаться поведения актеров или всей сцены в целом. А точного секрета, конечно, никто не знает. Его и не существует. Разве что… Когда ты рассказываешь какую-то историю, то должен сам в нее верить. Тебе лично это должно быть небезразлично. Может быть, в этом секрет.
— Помните, как началась ваша любовь к кинематографу?
— Просто лет с 15 я понял, что хочу быть кинорежиссером. И больше сомнений не было. Просто смотрел фильмы. И, кстати, в основном по телевизору. В этом парадокс. Все те шедевры, которые мотивировали людей моего поколения заниматься кино, были увидены именно по телевизору. И чаще всего — по плохенькому черно-белому. Это к разговору про то, где смотреть. Сила художественного впечатления все равно находится над техническими условиями просмотра. И на маленьком черно-белом телевизоре можно ощутить мощь кинематографа.
— Но в советское время в принципе было меньше фильмов. Почти каждый — на весь золота. А сейчас контент льется со всех сторон. И почувствовать мощь кино, когда кругом его различные проявления, намного сложнее.
— Не думаю, что дело в количестве.
«Реклама не была компромиссом перед тем, как я сниму какое-то гениальное кино»
— На заре карьеры вы снимали рекламу. Это была необходимость, как у героя Александра Паля в вашем последнем фильме «Глубже!» или брак по любви?
— Я с удовольствием снимал рекламу. На тот момент это был заработок и безумно интересный опыт с точки зрения освоения профессии, социализации, общения с людьми. Куча встреч, поездок, съемочных площадок. Я получал огромное удовольствие от всего и делал это искренне. Реклама не была компромиссом перед тем, как я сниму какое-то гениальное кино. Да, с одной стороны, я шел к тому, чтобы снять свой большой фильм. Но с другой, не воспринимал рекламу, как что-то временное и недостойное меня. В этом, мне кажется, залог прогресса. То, чем ты занимаешь на данный момент, должно быть искренним и важным. Тогда ты естественным образом перейдешь на следующий этап. А если ты воспринимаешь свою работу, как компромиссный вариант, то и успеха не добьешься, и на следующий этап не перейдешь. Поэтому я все делал с огромным удовольствием и азартом.
— Многие известные кинорежиссеры, например, Дэвид Финчер, Гай Ричи, Дэвид Линч, Ридли Скотт снимали рекламу. В какой момент вы проложили себе мост от коммерческой деятельности в авторскую?
— Специально я этого не делал. Не обрезал никаких канатов и не сжигал никаких мостов. Просто в тот момент, когда, наконец, удалось выйти на съемки полнометражного фильма, я это сделал. После этого еще какое-то время снимал рекламу, но она естественным образом ушла из моей жизни. Видимо, судьба чувствует, чему ты отдаешь себя полностью. Например, я отдавал себя клипам, и у меня там что-то получилось. А когда стал снимать рекламу, клипов стало меньше. Будто судьба почувствовала, чего мне больше надо. Когда начал снимать полнометражные фильмы, то судьба, почувствовав это, забрала и клипы и рекламу.
Если воспринимаешь некую сферу деятельности как «факультативчик», то она уйдет из твоей жизни. Работа — например, съемка рекламы или клипов, должна чувствовать большую любовь и тогда будет отвечать взаимностью. Но помимо этого, в какой-то момент я сам начал вести себя не по правилам рекламного мира.
— Это что значит?
— Я перестал участвовать в бесконечных и бессмысленных тендерах, которые строятся по неизвестным мне полукоррумпированным принципам. И занял позицию — если хотите, просто сами приглашайте меня. Но не тут-то было, система так не работает. Поэтому постепенно я перестал снимать рекламу.
— А чем отличается взаимодействие с актерами на съемочной площадке от музыкантов, для которых вы снимали клипы: «Каста», «Ногу свело», «Сплин», «Би2», «Машина Времени»? Это совсем разные миры или в них есть общее?
— У них-то миры разные: актеры, музыканты… а тем более рок-музыканты. Но когда они приходят ко мне на площадку, то попадают уже в мой мир, где я главный. Среди рок и рэп-музыкантов очень много интеллигентных людей. Они понимают, что если ты договорился с режиссером снимать конкретную историю, и она тебя устраивает, то надо доверять ему и на площадке вести себя как актер. И я очень благодарен таким исполнителям. Были и более звездно-капризные музыканты. Я к этому относился с юмором, но до тех пор, пока это не мешало на площадке. Потому что когда музыкант превращается в Людовика Солнце, то это, конечно, мешает. Собственно, так же и с актерами.
«У меня кино «снято еще до того, как начали снимать“»
— А вы авторитарный режиссер или демократичный?
— Для этого мы должны определить, что вы подразумеваете под авторитарностью.
– Поддерживание исключительно своего видения в работе и исключение любых предложений со стороны. Когда для всей съемочной площадки звучит только один голос — голос режиссера.
— Могу вспомнить прекрасную фразу Алена Делона: «Когда мне говорят, что у меня дурной характер, это означает, что у меня просто есть характер». И то, что вы называете «авторитарным режиссером», на самом деле называется просто словом «режиссер». Это тот, кто задумал произведение, понял, как его реализовывать и железной поступью идет к своему замыслу. Вопрос в другом.
Под авторитарностью можно понимать не сам факт следования замыслу, а поведение. Ты можешь быть приятным человеком и работать в команде, а можешь быть самодуром, который грубит людям. Но в обоих случаях следуешь замыслу. У меня же кино «снято еще до того, как начали снимать». Оно уже в голове раскадровано и смонтировано.
Но любой режиссер, который даже на 100 процентов уверен в своей идее, должен понимать, что его задача — не только претворить эту идею в жизнь, но и собрать команду максимально талантливых людей. И постараться, чтобы на твоей работе их талант раскрылся. На одном фильме, например, художники-декораторы, операторы могут сделать все посредственно, а на другом — гениально. В каком-то смысле они ведомы. И твоя задача — обогатить свой железобетонный замысел талантом других людей.
— Бывали случаи, когда актеры или музыканты предлагали что-то изменить по ходу?
— Да. Как правило, я отвечаю: «Нет, спасибо. У меня задумано по-другому». Иногда объясняю почему. Но бывало (один случай из десяти), когда я понимал, что это предложение что-то улучшает. Это право режиссера: слушать людей и говорить либо «да», либо «нет». И тут вопрос не только в том, какой режиссер, а в том, какие люди вокруг. Если они понимают, что кино — это прежде всего режиссерское искусство, то они не затаивают обиду, получив отказ. Если ты хочешь быть творцом целого произведения, то должен снимать сам. А есть те, кто очень обижается, когда их предложения не принимают. И именно это я считают некорректным поведением. Гораздо больше, чем режиссерская авторитарность.
«Я не рассматриваю фильмы или книги, которые пишу, как вариант дневника»
— Однажды вы сказали, что после выхода «Рассказов» перестали быть просто режиссером и стали автором кино. В чем принципиальная разница?
— Когда это твой материал, когда ты написал историю, ты уже не просто создаешь мир фильма. Ты — господь бог всей истории. Но, если честно, это просто касается твоих ощущений. Возьмем, например… любой фильм братьев Коэнов. Они сами пишут сценарии, сами снимают. Они — демиурги. Например, «После прочтения сжечь» или «Старикам здесь не место». Каждый квадратный сантиметр этого мира принадлежит им. Но, с другой стороны, Тарковский снял «Солярис» по роману Лема. Скольких людей он этим фильмом вдохновил, заставил мыслить, переживать. И от того, что это история не Тарковского, фильм хуже не становится. Режиссер нашел материал, через который смог выразить себя. Так что здесь — кому как. Главное — результат.
— А какой из ваших фильмов — самый личный?
— Никакой. Я не рассматриваю фильмы или книги, которые пишу, как вариант дневника. Я делаю это в тот момент, когда вижу, что история интересна. Понятно, что я вкладываю туда свои размышления и переживания, но не в главного героя, а в саму постановку вопроса. Поэтому не могу сказать, что какой-то из фильмов для меня более личный. Они в целом не личные. Творчество — это просто творчество. А личное остается в жизни.
— Я заметила, что вы не единожды упоминаете Андрея Тарковского в фильмах. Он фигурирует в «Кино про Алексеева», в «Глубже!» мимолетом, да и сейчас в разговоре. Тарковский значит для вас что-то особенное или это просто случайность?
— В каждом из фильмов он появляется по своей причине. Для массово-обывательской культуры Тарковский является брендом советского интеллектуального кинематографа. Как в старой шутке выглядела классическая анкета советского интеллигента? «Любимая книга — „Мастер и Маргарита“, любимый режиссер — Тарковский, любимый композитор — Бах».
В «Кино про Алексеева» он был использован по методу «Форреста Гампа», хотя я тогда про это не думал. Кино про ушедшую эпоху — в данном случае, про 60-е годы, — когда главный герой, маленький человек, попадает в эпицентр знаковых событий, встречается с известными личностями. И тут он заходит на съемочную площадку к Тарковскому. Я восстановил, насколько мог, с юмором, съемочную площадку «Андрея Рублева». Это было нужно для того, чтобы маленький, никому не известный человек попал в культурно-историческую точку, которая наоборот всем известна. А в фильме «Глубже!» Тарковский был упомянут как раз в контексте интеллектуального искусства, как его главный символ. Просто было к месту. Ничего больше это не значило.
— Вы не только снимаете фильмы, но и пишите прозу, музыку, стихи. Однажды даже в шутку сказали: «Говоря по совести, я и режиссером решил стать для того, чтобы прославиться, а затем опубликовать стихи». Это действительно так?
— С одной стороны, в шутку. Но с другой — это правда. Я чувствую, что стихи важнее. Но жизнь так сложилась, что известны стали фильмы. И слава богу. Я очень рад.
— Можно ли сказать, что вы себя идентифицируете скорее поэтом, чем кинорежиссером?
— Да, и я считаю, что поэт я лучше, чем кинорежиссер. Но кого это интересует? Скажем… Пьер Паоло Пазолини до того, как стать режиссером, был поэтом. И, возможно, для него это было важнее. Но кому, если честно, интересен поэт Пазолини? Мы знаем его, как прекрасного режиссера. И интересны его стихи могут быть, разве что, как приложение к его основной деятельности, для фанатов.
Кстати говоря, в отличие от прозы, стихи свои я не издавал. Издание поэтического бумажного сборника сейчас — это как-то странно. Я просто на своем сайте сделал отдел литературы, где дал ссылки на уже вышедшие в разных издательствах книги. А стихи просто выложил. То есть занял такую позицию — если кто-нибудь когда-нибудь прочтет мои стихи, то и слава богу.
— А что касается замысла нового фильма?
— Я только закончил новый сценарий. Писал непривычно для себя долго, чуть ли не год. И вот сейчас думаю, как его снимать. Естественно, не могу выдавать содержание, но поделюсь, что снова экспериментирую с жанрами. Все мои картины сделаны в разных жанрах. И сейчас я написал детектив. Посмотрим, что из этого выйдет.