Экстаз перед смертью: в чем прелесть и опасность декаданса

Декаданс как стиль искусства и жизни предлагал молодежи конца XIX века радикальную альтернативу викторианской рациональности и прогрессу. Писатели-декаденты настаивали на том, что нынешняя эпоха — эпоха упадка зыбких общественных ценностей, морали и религии. Вместо этого они предлагали упасть в пучину экстаза, чувственных удовольствий, доходя в них до самых опасных пределов. Какие-то составляющие декаданса через сто лет стали частью молодежной контркультуры 1960-х. Другие были переупакованы в товары и рекламные слоганы, призывающие к наслаждению, правда, вполне безопасному. Кейт Хекст — о том, почему настоящий декаданс был чем-то большим, чем простой отказ от морали, и о том, может ли этот стиль нас чему-нибудь научить.

В уайльдовском «Портрете Дориана Грея» (1891) лорд Генри дарит Дориану странную желтую книгу: роман без сюжета, при чтении которого «тяжелый запах ладана, казалось, обволакивал страницы и будоражил мозг». Подобно Генри, Дориан всю жизнь стремится к захватывающим впечатлениям: путешествует по миру, знакомясь с римско-католическими ритуалами, восточными духами, музыкой далеких племен, гобеленами эпохи Возрождения и грезит о грехах своих предков, чья дурная кровь течет в его венах.

Дориан радуется каждому новому ощущению, пока оно ему не наскучит, Затем он приходит в восторг от следующего чувственного опыта, пока и его новизна не иссякает. Его погоня за сильными ощущениями в конечном итоге становится порочной и нигилистической. В своем стремлении чувствовать все Дориан пренебрегает чувствами тех, кто его любит, и в конечном итоге остается ни с чем. Дориан — образцовый декадент. После публикации «Портрета» это произведение сразу же стали считать воплощением «декаданса», и на его же материале это явление высмеивали.

В своей самой крайней форме декаданс — это безрассудная, на грани скандала, погоня за острыми ощущениями. Когда книга «Портрет Дориана Грея» была использована в 1895 году в качестве доказательства вины ее автора на самом сенсационном судебном процессе десятилетия, за этим последовала моральная реакция против так называемого «декадентского движения». В последние десятилетия термин «декаданс» стал использоваться как маркетинговый ход, чтобы побудить потребителей потакать своим желаниям (таким как коробка шоколадных трюфелей или посещение спа). Однако поскольку декаденс стал потребительским продуктом, он перестал ставить перед нами вопросы о месте удовольствия в нашей жизни и о том, как оно способно изменить наши ценности. Я думаю, этими вопросами стоит задаться вновь.

Декадентское движение зародилось в Париже в середине XIX века.

Писатели, которые первыми дали ему определение и использовали этот термин как лейбл, были панками авангардной литературы. Они оглядывались на позднюю Римскую империю, превратившуюся в вялую, дегенеративную цивилизацию, как на прецедент для своей собственной эпохи.

В «Цветах зла» (1857) Шарль Бодлер выразил извращенное удовольствие от наблюдения за разложением. В романе «Наоборот» (1884) Жориса Карла Гюисманса герой уединяется в особняке, чтобы испытать ряд чувственных удовольствий. «Чего он хочет, — писал французский журналист Анатоль Бажу о декадансе в 1887 году, — так это жизни; он жаждет интенсивности жизни, сформированной прогрессом, ему нужно напиться ею… и заставить себя трепетать».

Декаданс проник в Британию в 1860-х годах и продолжил искать ответы на вопросы, глубоко затрагивавшие духовные основы западного общества. Уильям Томсон опубликовал свою теорию энтропии в 1850 году. Чарльз Дарвин опубликовал «О происхождении видов» в 1859 году и «О происхождении человека» в 1871 году. В 1876 году Александр Бэйн основал психологический журнал Mind. Все эти работы задавали бесчисленные вопросы научному сообществу и бросали вызов религиозным догматам.

Что касается декаданса, то в его случае все слилось в одну экзистенциальную проблему: если в глубокой древности индивид был всего лишь эфемерной крупинкой, как предполагают эволюция и энтропия; если миграция в города ослабила социальные и семейные связи, которые определяют, как люди должны жить; если сомнение в истинности доктрины Англиканской церкви открывает более масштабные, не имеющие ответа метафизические вопросы; если мы со своими бессознательными побуждениями непонятны даже самим себе, тогда как же нам сделать жизнь осмысленной? Эти вопросы до сих пор волнуют многих из нас.

В одиозном заключении к «Исследованиям по истории Возрождения» (1873) Уолтер Патер также задается этим вопросом. Проповедуя на обломках старых верований, он заявляет, что «ужасающая краткость» жизни и ее постоянно меняющиеся условия могут породить новое живое сознание, в котором каждый момент ценен сам по себе. Патер предполагает, что:

Суть здесь заключается в том, что жизнь, возможно, не стоит строить на фундаменте разума, добродетели, долга, тяжелой работы или доброты, потому что эти ценности основаны на шаткой вере в Бога и общество.

Вместо этого жизнь формировать вокруг «моментов» интенсивных ощущений, моментов экстаза, которые берегут нас от бессмысленности нашей реальности.

Послание, содержащееся в заключении Патера, потенциально может быть как освобождающим, так и опасным. Так или иначе, он сразу же вызвал скандал, заменив формулу Декарта «мыслю, следовательно существую» на «чувствую, следовательно существую», и поставив в центр внимания чувственное удовольствие, а не реализм. Епископ Оксфордский произнес проповедь против Патера, предупредив, что он может «безнадежно сбить студентов с пути истинного». Епископ был прав. Вероятно, так оно и было. Для человека, который стремится сделать жизнь осмысленной и который перегружен условиями современной жизни, позиция Патера создает дополнительные проблемы. Если стремление к удовольствиям становится жизненным императивом, значит ли это, что человек будет потворствовать своим желаниям? Если человек является мерой всех вещей, но его сущность определяет ощущение, а не разум, возможно ли для него обуздать себя?

Патер не хотел скандала, поэтому в 1877 году убрал заключение из второго издания «Возрождения», но действия это не возымело: текст уже зажил своей собственной жизнью. Или, если быть более точным, он обрел множество творческих жизней. История Дориана Грея — это всего лишь одна из версий того, к чему может привести стремление к чувственности. Когда лорд Генри призывает Дориана жить в свое удовольствие, он демонстративно переиначивает заключение из книги Патера. Патера говорит о свободе чувственности, тогда как Дориан Грей показывает нам наглядно, каково это — никогда больше не сдерживать себя.

Версия декаданса, предложенная Дорианом, завладела воображением публики, и декаданс стилем, во многом определившим дух времени. Ключевое слово здесь — «стиль». В декадентском стиле воплощено стремление к захватывающим переживаниям. В таких романах, как «Портрета Дориана Грея», эти переживания оформились в каталог фетишизированных стремлений для опосредованного возбуждения читателя. В жизни же — когда декаданс перерос в аморфную приверженность удовольствию ради него самого — среди различных привилегированных групп его воплощал, например, английский романист Рональд Фирбанк, покупающий экзотические цветы охапками, или небольшой римский бассейн в гостиной Полы Негри в Голливуде.

Почему бы и нет? Лорд Генри сказал бы, что в конечном счете ничто не имеет значения: небеса всегда будут пустыми, земля у нас под ногами никогда не стабилизируется, все хорошее недолговечно, в то время как человек хрупок и обречен на смерть. Таким образом, нам, вероятно, нужен новый гедонизм. Однако стоит ли нам лишь посещать спа в свое удовольствие или лучше рискнуть вообще всем, как Дориан Грей?

В декадентском искусстве, как и в декадентской жизни, стиль и удовольствие переплетались с острым ощущением тщетности жизни.

Художник-вундеркинд Обри Бердслей является ярким примером этого сочетания: вдохновляясь японскими гравюрами на дереве, он изобразил моменты оргиастического разгула. На картине «Кульминация» (1893) Саломея собирается поцеловать отрубленную голову Иоанна Крестителя. Подвешенная в воздухе, она приближает его голову к своей, воплощая беззастенчивое сексуальное желание и предвкушение. Непристойно здесь не только то, что изображает Бердслей; непристойно то, как он это изображает. Фигуры на картине карикатурны, они нарисованы с иронией, сдержанными, чувственными линиями, которые отделяют искусство от реального мира. Стебли растений пронзают воду, а с головы извилистой лентой стекает кровь. На заднем плане стилизованные павлиньи перья появляются на облаке как символы беспричинной красоты.

Люди на картинах Бердслея знают то, что викторианцы не любили признавать: мы чувственные существа, а наши тела — это инструменты желания. Такие стилизованные изображения берут на себя грех и в его самом непристойном виде, без угрызений совести отбрасывая этические нормы. Бердслей пошел еще дальше в своих иллюстрациях 1896 года к непристойной комедии Аристофана «Лисистрата». Эти работы откровенно порнографичны, на них изображены диковинно большие эрегированные пенисы и женщины, трогающие себя и друг друга. Все это неприлично и забавно. Отвратительно ли? Так считали многие викторианцы. Но изображенные с помощью характерных чистых черных линий обнаженные тела отличаются простотой, которая непроницаема для морального осуждения, при этом экстравагантно детализированные драпировки и чулки призывают зрителя насладиться эротизмом персонажей.

Декадентские художественные стратегии варьировались, но все они были направлены на то, чтобы уязвить мораль викторианской эпохи и сделать это таким образом, чтобы трансгрессия выглядела забавой.

Бердслей как художественный редактор журнала «Желтая книга», делал дизайн обложек в темно-желтых тонах. Этот цвет был амбивалентным символом возбуждения и упадка: желтый символизировал болезнь и французские романы (включая книгу, изменившую жизнь Дориана Грея), но также он обозначал подсолнухи и шартрез.

Вместе с Бердслеем Уайльд превратил декадентский стиль и его моральные правила в дух эпохи. «Нужно сочувствовать радости, красоте, краскам жизни, — пишет он в пьесе „Женщина, не стоящая внимания“ (1893). — Чем меньше говорится о жизненных болячках, тем лучше…»

Подобно экстравагантным, озорным линиям Бердслея, эпиграммы Уайльда странным образом соблазнительны. Их стиль отвлекает нас от ценностей, которых, как мы думали, мы придерживались, и испытывает жизненную мудрость в свободной игре. Вскоре жанр эпиграммы стал трендовым. Первый сборник под названием «Оскариана: эпиграммы» был опубликован в 1895 году. За ним последовали бесчисленные сборники и имитации. «Совесть — это немедленное раздражение, тогда как идеалы — это очаровательные проволочки», — написал будущий сценарист Бен Хехт в своем дебютном романе «Эрик Дорн» (1921). В фильме «Я не ангел» (1933) Мэй Уэст говорит Кэри Гранту: «Когда я хорошая, я очень хорошая, но когда я плохая, я лучше всех». А в своих мемуарах «Денди в преступном мире» (2007) английский художник Себастьян Хорсли советовал: «Видите ли, проблема праздной жизни в том, что вы никогда не можете взять отпуск».

Для Хорсли, как и для Дориана и Уайльда, императив удовольствия — это стиль письма и образ жизни. Все это заканчивается плохо. В книге Дориан, одинокий и опозоренный, убивает себя.

Большинство читателей упускают мораль романа: позорная смерть его главного героя олицетворяет разрушительные последствия декаданса.

Точно так же доктрина удовольствия лорда Иллингворта может поначалу очаровать аудиторию пьесы «Женщина, не стоящая внимания», но в итоге герой оказывается хамом, который беззаботно разрушает жизни людей, которые любили бы его и которые могли бы принести ему больше радости, чем чувственные удовольствия, ради которых он живет. Хорсли же был денди и пытался с помощью наркотиков и секса преодолеть почти невыносимую детскую травму. «Было ли мне больно? — спросил он себя после того, как близкий друг пренебрежительно отозвался о нем. — Я был действительно расстроен. Нет ничего хуже, чем не быть приглашенным на вечеринку и таким образом быть лишенным возможности показать свой труп». Остроумие — это прием, с помощью которого Хорсли пытается справиться справиться со своими эмоциями, и в какой-то степени эта тактика бывает успешна во многих случаях. Однако если горькая ирония станет образом жизни, а наши чувства будут проявляться лишь поверхностно либо в моменты экстаза, это может привести к сексу без любви, вкусу без насыщения и остроумию, которое целиком заменит искренность из-за страха разоблачения.

С тех пор как декаданс стал товаром, ворохом стильных острот, дизайнов и мотивов, его рискованные и экзистенциальные аспекты были прагматично отодвинуты на задний план. Например, ткани с принтом Liberty of London с рисунком из павлиньих перьев. Желтая ткань стала популярным решением для платьев в противовес сдержанным мягким пастельным тонам. Строго говоря, дизайн тканей и ковров Уильяма Морриса не был декадентским, но вслед за Моррисом Уайльд советовал, чтобы в вашем доме «не было ничего, что вы не считали бы полезным или красивым». Таким образом, упрощенные цветочные узоры Морриса были преобразованы в соответствии с декадентским стремлением к показной красоте.

Идея была проста: для тех, кто на самом деле не хотел жить быстро и умереть молодым, декаданс можно было бы упаковать как сувенир, обладатели которого могли бы попробовать этот стиль «просто ради ярких моментов».

Павлиньи перья вместе с орхидеями, желтым цветом и четкими простыми черными линиями Бердслея символизировали эротизм, непочтительность и — отметая перегруженный реализм высокого викторианского искусства — современность.

Карикатуры Джорджа Дюморье для Punch высмеяли эту тенденцию: в «Неудачном вопросе» разодетый молодой человек стоит среди экзотических цветов, узорчатых обоев и портьер и, сложив руки у сердца, говорит своим гостям: «Я надеюсь, что постепенно эта комната не наполнится ничем иным, кроме самых безупречно красивых вещей». В этот момент его прерывает «простодушный гвардеец», оглядывающий комнату: «И что же вы тогда собираетесь с этим делать?»

Гвардеец, хотя он и простодушен, говорит то, о чем думали Дюморье и другие респектабельные, серьезно мыслящие викторианцы. И не только серьезно мыслящие, но и прямолинейные. Молодой человек в бархатном пиджаке и безвольной позе выглядит женственно. Для Уайльда и других мужчин, которые не вписывались в жесткое викторианское общество, декадентский стиль предлагал альтернативные способы быть мужчиной, основанные не на практичности и напыщенной отваге, а на удовольствии, креативности и моде. Это было трансгрессивным преодолением концепции «джентлеменства» и началом социальной революции, которая затем была развита стилем кэмп в XX веке.

Punch считал декадентские стили претенциозными и странными, но такой вещи, как плохая реклама, не существует, и декаданс стал популярным. В набирающем обороты движении «Новая женщина» в 1880-х годах декадентские стили и мотивы стали декларацией того, что возможен и другой способ быть женщиной. В рассказе «Желтая гостиная» (1892) героиня Моны Кэрд смущает и пугает потенциального поклонника вычурным дизайном интерьера: своей собственной желтой гостиной. А леди Диана Купер, одна из ярких молодых женщин Лондона 1920-х годов, писала о неизменной привлекательности декаданса:

В эпоху расцвета потребительской культуры каждый мог приобрести ощущение непохожести на других людей, упиваясь миром сенсаций и изысканного вкуса.

Бердслей оказал прямое влияние на дизайн ар-деко, и когда 1960-е начали набирать обороты, его стиль стал основой для сочетания искусства и массовой молодежной контркультуры. Дизайн, разработанный Энтони Литтлом для модного лейбла Biba, был вдохновлен двухцветными иллюстрациями Бердслея, а Джон Пирс создал спортивную куртку из ткани William Morris для бутика Granny Takes a Trip на Кингс-роуд в Лондоне. У Джорджа Харрисона из The Beatles была такая. Намек на декадентские излишества был поддержан совладельцами Granny Takes a Trip Найджелом Уэймутом и Шейлой Коэн, у которых в магазине был тираж декадентского журнала «Желтая книга», а над дверью висела цитата из Уайльда: «Нужно либо быть произведением искусства, либо носить на себе произведение искусства». К тому времени, когда Бердслей и Уайлд появились на обложке альбома Sgt Pepper’s, созданной для the Beatles Питером Блейком и Джэнн Хауорт в 1967 году, они уже были иконами бунтующей молодежи.

Для таких людей, как Дюморье, и многих других интеллектуалов в следующем столетии стиль декаданса выглядел легкомысленным. Кроме того, арест Уайльда за «акты грубой непристойности» по отношению к мужчинам и суд над ним в Олд-Бейли в 1895 году, казалось, подтвердили то, что общество давно подозревало: декаданс был чем-то чрезмерным и извращенным. Это было не совсем так, но «Портрет Дориана Грея» Уайльда использовался в качестве доказательства против него в суде, и писатель был заключен в тюрьму на два года.

Выбирать трюфель вместо чувственной одиссеи намного безопаснее. Однако если подходить к декадансу серьезно, нужно обратить внимание не только на эпатажный стиль, но и на его скептицизм по отношению к ценностям и идеалам, которыми все мы дорожим. Декаданс предлагает нам «трепетать» и испытывать пограничный опыт. В этом его опасность, но также и его ценность.